Казалось, все мечты графа Левашёва наконец-то начали сбываться. После женитьбы он с помощью поверенного папаши Калитина, его адвокатов и управляющих подробнейшим образом вник в дела покойного и состояние его счетов. Некоторые из калитинских предприятий принадлежали Алексею Петровичу лично, другие были основаны на паях. Кое-что можно было бы выгодно продать либо сдавать внаём. Граф Левашёв потирал руки: похоже, знакомство с сёстрами Калитиными оказалось для него даже более выгодным, чем он мог мечтать. Левашёв окончательно расплатился с долгами, вернул себе особняк и подумывал о том, чтобы выкупить родовое поместье — впрочем, жизнь помещика его пока ничуть не прельщала. Петербургская знать и высший свет — вот куда он теперь стремился и где собирался стать своим, равным среди равных.
И надо же такому случиться, чтобы в конце ноября, как раз в преддверие рождественских балов и различных приёмов и развлечений Елена, что последнее время была подавлена и растеряна более, чем всегда, объявила ему, что у неё будет ребёнок.
* * *
От этого известия уже было не отшутиться и не отделаться ласковыми, ничего не значащими словами. Владимир самолично пожелал убедиться, что Елена не ошибается. Воспользоваться услугами их доброго знакомого, доктора Рихтера, разумеется, для такого дела было невозможно. Пришлось отыскать некую даму, специалистку по такого рода деликатным ситуациям; она и посоветовала акушерку, немку по происхождению, на скромность которой можно было бы положиться — разумеется, за соответствующее вознаграждение.
Владимир привёз Елену в своём экипаже к довольно опрятному двухэтажному деревянному домику недалеко от Сенной. Искомая акушерка квартировала во втором этаже и была предупреждена об их приходе.
Их карета подъехала к дому в сумерках; Владимир низко надвинул на лицо цилиндр и выглянул из экипажа. Он с удовольствием отказался бы от этой поездки, но доверить кому-то другому столь щекотливую миссию поостерегся. У него было слишком много далеко идущих планов, чтобы давать кому-либо повод для шантажа.
Они с Еленой поднялись по темноватой деревянной лестнице в квартиру акушерки. Полная, средних лет, чисто одетая немка невозмутимо впустила их, сделала реверанс и без лишних слов указала Елене на занавеску, за которой скрывалась задняя часть комнаты. Ни жива, ни мертва, Елена проследовала туда, Владимиру же было предложено присесть за скромный столик, накрытый сверкающей белизной скатертью. Он послушался и сел; из-за занавески доносился шорох и приглушённый шёпот. Левашёв, заметно нервничая, достал трубку и закурил. Вот если бы оказалось так, что Елена ошиблась, и всё шло бы, как и прежде!
Ему казалось, что ожидание затянулось — на самом деле прошло совсем немного времени, прежде чем по-прежнему невозмутимая немка и пунцовая от смущения Елена появились из-за занавески.
— Ну, что же, сударь, — с сильным акцентом произнесла немка. — Имею удовольствие вас поздравить: ваша фрау вскоре сделает вас счастливым отцом.
Елена испуганно глянула на Владимира и потупилась.
— Значит ли это, что никакой ошибки быть не может? — нервно спросил Левашёв.
— Уверяю вас, ни малейшей, — торжественно заверила его акушерка. — Положитесь на мой опыт: ждать радостного события осталось месяцев пять или шесть, не больше.
— Благодарю вас, — в замешательстве ответил Владимир и положил на стол несколько ассигнаций.
Немка ловко сгребла их и сунула за корсаж.
— Быть может, сударь, вам потребуются мои приватные услуги в дальнейшем? Мы можем договориться, чтобы ваша фрау приехала ко мне, если по какой-либо причине ей будет нежелательно находиться дома, когда наступит срок…
— Благодарю, — перебил Левашёв, краем глаза поглядывая на Елену: та сидела вся красная, едва дыша, низко опустив голову. Неужели ей так претит мысль, что акушерка, разумеется, понимает, что они не женаты?
— Возможно, сударыня, мы воспользуемся вашей любезностью, — закончил он. — А теперь я вынужден напомнить вам, так сказать, о конфиденциальности нашего визита…
— Помилуйте, о чём говорить! Не извольте беспокоиться! — поспешила уверить его немка.
* * *
На обратном пути Левашёв напряжённо размышлял. Неожиданное осложнение, да ещё как раз тогда, когда у него появилось столько надежд! Хотя, если поразмышлять зрело, из любой ситуации можно найти выход — притом ещё небезвыгодный для него…
Ему припомнились льстивые поздравления и деликатные намёки друзей и приятелей, что при встречах поздравляли его с женитьбой и желали многочисленного потомства. Разумеется, при их отношениях с Анной ни о каком потомстве не идёт и речи — а вот это уже нехорошо. По природе Владимир, как и многие холодные эгоистичные люди, к детям был, в общем, равнодушен и никогда о них не мечтал. Но он понимал, как украсит его образ благородного человека и прекрасного семьянина появление наследника! Бесплодный брак всегда выглядит как-то не комильфо в глазах окружающих.
И теперь у него появилась такая возможность; только вот дитя произведёт на свет не супруга, а любовница…
Ну и какая, собственно, разница? Елена родит ему дитя, которое будет продолжением рода Левашёвых. Владимир слишком ценил чистоту и знатность своей крови, чтобы относиться к ней небрежно. Разумеется, его ребёнок — это его ребёнок, неважно, кто его мать. Единственное, чем нельзя пренебречь — это их общая семейная тайна. Поэтому, единственное, что оставалось графу Левашёву — отбыть поскорее со всем семейством за границу. Заблаговременный отъезд в дальние страны поможет скрыть от друзей, знакомых и прислуги, что это Елена, а не Анна станет матерью его ребёнка.
Глава 7
Майский дождь всё лил и лил. Анне вдруг припомнилось, как она больше года назад, дома, в Петербурге вот так же сидела у окна и увидела чёрного ворона, который рассматривал её по-человечески пристально. Теперь всё это казалось ей сном… Вроде бы она тогда накормила и приласкала умную птицу, нисколько не опасаясь её крепкого клюва и острых когтей. И вообще, отчего это люди часто видят в чёрных воронах что-то зловещее? Потом ворон улетел, и Анна уснула так крепко и сладко, как никогда не спала в тревожные майские ночи. На следующее же утро ей принесли от мачехи какую-то микстуру или настойку… А вот дальше воспоминания расплывались, как в тумане: да, она хворала и, кажется, ей всюду мерещилась мать — княжна Алтын.
Как странно, что всё это произошло практически в одно время! Сначала был ворон, потом она обнаружила, что проклятие, превращающее её в нечеловека, куда-то пропало. И тут же болезнь и исчезновение её волшебного дара.
Анна подумала, а, может быть, попробовать ещё раз? Она уже уверилась, что с вороном было связано нечто таинственное. Возможно, стоит попытаться воплотить его снова — и дар вернётся к ней? Ну, или ей удастся хоть что-то понять. Эти майские дни… Папенька встретил Алтын тоже в мае. И в мае же она пропала навсегда.
Ей стало душно и захотелось на воздух. Пусть там дождь, да даже ливень — ничего, она возьмёт плащ, зонт, выйдет на улицу и подставит лицо тёплым каплям! Вот бы теперь домой, в родное стрельнинское поместье!
Как только всё это закончится, она скажет Владимиру, что больше так жить не желает, и уедет к себе, в Стрельну — а они с Элен и Катерной Фёдоровной пусть себе живут, как хотят. Если Левашёва волнуют возможные пересуды, ну что же, она будет появляться в Петербурге время от времени и даже сопровождать его на всевозможные торжественные обеды и вечера.
Она как-то упускала из виду намерение Владимира выдать ребёнка Елены, что вот-вот должен был появиться на свет, за дитя её, Анны. Ей казалось, что этот ребёнок не будет иметь к ней ровно никакого отношения: ведь Элен же не заставит её растить собственное чадо, а будет заниматься им сама! Наверняка участия Анны здесь и не потребуется.
Она потянулась за шляпой и пелериной. Всё-таки надо отправиться на прогулку — просто невыносимо сидеть здесь долгие часы и ждать появления этого ребёнка! Быть чем-то полезной Елене она всё равно не может.
Она уже завязывала тесёмки шляпки под подбородком, как дверь без стука отворилась и появился Левашёв.
— Могу я просить вас уделить мне несколько минут? — нервно, без обычной иронии проговорил он. — Не стоит сейчас выходить: на улице сильный дождь.
Анна молча опустилась на стул. Какая досада, что её поймали на пороге! Но поведение супруга показалось ей необычным.
— Стоит мне выходить или не стоит, это я решу сама. Что вам угодно?
Владимир чуть поморщился от её резкого тона. Он и правда выглядел непривычно растерянным.
— Вы помните, Анна Алексеевна, к какому решению я… То есть мы все вместе пришли в Петербурге. Вы тогда согласились, что иначе никак нельзя.
Анна молчала и ждала лишь пока он уйдёт.
— Так вот. Я желал бы быть уверенным, что… Ведь случится может всякое. Если у Элен… У Елены Алексеевны это пройдёт неблагополучно, но ребёнок выживет — то вы не перемените решения и возьмёте на себя заботу о нём, ибо больше некому…
— А что, Элен так плоха? — перебила Анна. — Что говорит акушерка?
Владимир поёрзал на стуле; Анна подумала, что впервые видит его таким недовольным и смущённым.
— Там, по-моему, ещё ничего не кончилось. Вроде говорят, всё происходит, как должно быть, но я не хочу…
В коридоре прозвучали торопливые шаги и голос Катерины Фёдоровны: «Владимир Андреевич!» Левашёв и Анна одновременно вскочили.
— Ну что? Что?!
— Владимир Андреевич, вы бы зашли хотя бы на минуту к Элен, — мачеха поджала губы и тяжёлым взором уставилась на Анну. — Ваше сочувствие нужно ей сейчас куда больше, чем Анет.
Владимир вздохнул и с несчастным видом поплёлся за тёщей. Анна посмотрела ему вслед: даже со спины обычно подтянутый, уверенный в себе граф казался сконфуженным, аж сутулился. Неужели же он и вправду испытывает к Елене какие-то чувства? Или просто такая роль ему слишком непривычна и не комфортна?
Анна неслышно вышла на галерею, что опоясывала второй этаж; она заметила, как внизу мачеха едва ли ни силком втолкнула Владимира в комнату Элен… Некоторое время было тихо, потом раздался крик несчастной Елены — Левашёв пулей вылетел обратно в холл. Лицо его было брезгливо перекошено; прикусив губы, не попадая руками в рукава, он напялил сюртук, схватил цилиндр и опрометью выскочил из дома.
Великий Боже! Анна вдруг подумала, а ведь Элен и вправду может умереть! Нет, не в силах она больше здесь оставаться и беспомощно прислушиваться! Она кинулась к себе, схватила накидку и шляпу, бесшумно сбежала по лестнице. Уже выходя, Анна вздрогнула и обернулась: ей показалось, что спину её точно прожгло углём — до самого сердца. В холле стояла Катерина Фёдоровна и смотрела ей вслед: светло-серые глаза её сверкали, прямо как и давеча, во время их разговора, острой, непривычной ненавистью — Анне показалось, что мачеха сейчас набросится на неё и начнёт душить… Вскрикнув от испуга, она выбежала из дома под дождь.
* * *
Вечерело, и ветер мало-помалу прекращал швырять крупные капли воды ей прямо в лицо. Анна промокла и брела по тихим узким улочкам Бадена в полном одиночестве. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она выскочила из дома, но содрогалась при мысли, что надо вернуться. Анна вспоминала прощальный взгляд Катерины Фёдоровны, и зубы у неё начинали выбивать дробь. Отчего-то ей казалось, что если с Еленой плохо — она избегала про себя слова «умерла» — то мачеха, у которой разум помутится от горя, непременно проберётся к ней в комнату с ножом и зарежет её спящую…
Анна потрясла головой и провела влажными перчаткам по лицу. Господи, что за глупые мысли?! С чего это Катерине Фёдоровне убивать её? Она не разбойница! Но рассуждения были бессильны перед иррациональным страхом. Мачеха сама открыто признала, что ненавидит её; и она так явно перепугалась, когда Анна начала спрашивать об Алтын.
«Она точно что-то знает, — подумала Анна, — но зачем это скрывать, когда столько лет прошло? Ведь теперь-то уж никто её не накажет. Папенька рассказывал, что едва не велел их с нянькой высечь тогда за нерадивость, да раздумал: не того ему было…»
Стараясь восстановить в памяти немногие известные ей события, связанные с матерью, как можно точнее, Анна не заметила, как забрела в какой-то не то парк, не то лесок на окраине города. Наступили сумерки, дождь моросил усыпляюще-монотонно; Анна вдруг осознала, что давно идёт наугад и понятия не имеет, в какой стороне их дом. Вокруг тихо шелестела молодая листва, было не холодно, но очень сыро, дорожки под ногами превратились в тропинки, покрытые лужами, а её ноги в кожаных ботинках давно промокли.
Сначала Анна не испугалась: ей казалось, стоит повернуть по тропинке назад, и она скоро выйдет из леса — но это оказалось не так. Тропа прихотливо извивалась и взбиралась куда-то вверх, и вместо того, чтобы вернуться в долину, Анна очутилась на горном склоне. Она пошла быстрее, чтобы достигнуть вершины горы и осмотреться, однако времени на подъём ушло много — вокруг начало темнеть.
Ни души! Анна стояла, стиснув руки в насквозь мокрых перчатках и вглядывалась в тусклые огоньки внизу. Она слишком плохо знала окружающую местность, чтобы определить отсюда, точно ли это Баден или же какой другой городишко? Но так или иначе надо было скорее спускаться и выбираться к людям — не может же она ночевать здесь, в горах! Она пойдёт быстро, как можно быстрее, через четверть часа будет уже внизу — а там наймёт экипаж и доберётся, наконец, домой.
Спускаться по раскисшей от дождя тропинке оказалось очень трудно — труднее, чем подниматься — да ещё и небезопасно. Анне стоило уже очень больших усилий сдерживать панику; она понимала, что бежать нельзя: она может поскользнуться и переломать ноги, а рассчитывать на чью-то помощь тут не приходилось. Однако гораздо сильнее её пугала сгущающаяся темнота. Вот ещё немного — и она совсем перестанет различать, куда ступает.
Она устала, запыхалась, но запрещала себе останавливаться. За спиной осталась, вероятно, ещё половина пути, когда Анна перестала видеть огоньки внизу. Как она не напрягала зрение — тщетно! Вокруг была темнота. Пока Анна шла, она слышала лишь своё громкое, частое дыхание, но стоило замешкаться на минуту, как её окружили звуки ночного леса: шелест, потрескивание веток, шорох чьих-то шагов… Шагов?! Она до боли в глазах начала вглядываться во тьму…
Ничего! Анна из последних сил заставила себя успокоиться и идти дальше. В конце концов, она не в тропиках, не в джунглях — ну какая опасность может грозить здесь, в Нижней Австрии, в такой близости от людского жилья? Здесь, верно, и звери-то дикие не водятся!.. Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как волосы шевелятся на затылке: прямо из чащи на неё уставились чьи-то глаза, горящие, точно два угля… Только угли были бы красными, а тут — сверкающий голубой цвет, напомнивший чистый снег морозною зимою…
И только когда эти два голубых огонька начали медленно приближаться, Анна очнулась. С воплем ужаса она кинулась бежать, не разбирая дороги; её казалось, она слышит тяжёлые шаги за спиной. Она обернулась на бегу, никого не увидела — но при этом с размаху врезалась в какое-то неудачно подвернувшееся дерево, да так, что искры из глаз посыпались. Шляпка слетела с головы, подбирать её нечего было и думать. Прижимая руку ко лбу, Анна засеменила дальше, стараясь не оскальзываться на тропинке — та становилась всё круче… Она уже ничего не различала вокруг, только почувствовала, что больше не может удержаться на ногах, летит и падает в холодную склизкую грязь…
* * *
Анна пришла в себя от холода — её трясло мелкой дрожью. Платье, ботинки, перчатки были насквозь мокрыми, шляпы на голове не было. Вероятно, вся она была перемазана в грязи. Шишка на лбу болела, а когда Анна попыталась встать, она вскрикнула и пошатнулась — похоже было, что вывихнула ногу во время падения.
Она нащупала под собой что-то твёрдое. Скамья? Да, точно, она сидела на какой-то скамье, а вокруг угадывались очертания чего-то, напоминающего беседку в парке. Но как она сюда попала? Перегнувшись через деревянную балюстраду, Анна различила тусклый свет фонарей и контуры домов — они были даже вроде не так и далеко — вот только идти она всё равно бы не смогла. Анна повернула голову и увидела в темноте, совсем рядом с собой, те самые глаза, что смотрели на неё там наверху, из кустарника. Они так же горели, как голубой лёд или снег.