— Мамочка! — тонким, срывающимся голосом сказала Анна. — Ой, мамочка… Ой, Господи.
Это несомненно были чьи-то глаза, но кому они принадлежали, она не смогла бы ответить ни за что. Они были в сажени от неё, бежать Анна всё равно не могла, поэтому просто сидела неподвижно, стуча зубами. Может быть, ей всё это снится? Сейчас она откроет глаза и увидит, что лежит на своей мягкой, удобной кровати, за окном будет просыпаться чистенький весенний Баден, а Люба подаст ей в постель кофей со сливками.
Анна зажмурилась изо всех сил, прижала руки к лицу и содрогнулась: совсем рядом с собой ей послышалось чьё-то шумное дыхание, будто к ней приблизился какой-то крупный зверь. Сама она даже перестала дышать от страха, только продолжала твердить сама себе: «Сейчас всё это закончится. Я проснусь, и всё закончится».
И только когда воздуху в лёгких стало уже не хватать, а сердце бешено заколотилось от недостатка кислорода, она наконец опустила руки, открыла глаза. В шаге от неё стоял кто-то. В темноте ничего толком разглядеть ей не удалось — но угадывающийся силуэт, несомненно, был человеческим, а не звериным.
— К-к-кто здесь? — дрожащим голосом пролепетала Анна.
Человек, стоявший вполоборота к ней, повернулся и, не отвечая, слегка поклонился. Анна слабо взвизгнула и попыталась отползти по скамье подальше: глаза его светились во тьме, словно два холодных голубых огонька. Господи, что же это?
Незнакомец, однако, стоял неподвижно и не делал попыток приблизиться. Анна тоже сидела без движения, вцепившись в собственные колени, и дрожала так, что скамейка под ней ходила ходуном.
— Я подумал, сударыня, что вам, верно, требуется помощь, — раздался спокойный, невозмутимый голос.
В сочетании с событиями этой ночи и светящимися глазами незнакомца, эта вежливо-безличная фраза прозвучала прямо-таки фантастически.
— Ч-что… Ч-т-то в-вы здесь дел-лаете? — выдавила Анна, стуча зубами. — З-за-ч-чем вы м-меня пуг-гаете?..
— Вам показалось, — спокойно ответил незнакомец. — У меня не было намерения никого пугать. А делаю я здесь то же, что и вы: гуляю.
Не переставая трястись, Анна попыталась поднять голову и взглянуть на него — но ничего не рассмотрела. Мрак окутывал незнакомца, точно плащом.
— Так как же, сударыня, вам помочь? Вы ужасно промокли, замёрзли и измарались в грязи, к тому же у вас вывихнута нога.
— О… О… Отк-куда в-вы знаете? — прошептала Анна. — Ведь здесь же совсем темно?
— У меня острое зрение, — последовал ответ.
Кажется, он и вправду был не каким-то разбойником, не чудовищем и не лесным зверем. Анна снова попыталась разглядеть собеседника — и тут только сообразила, что, оказывается, общается с ним по-русски и он отвечает на том же языке, причём без малейшего акцента.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Сейчас не лучшее время для церемоний представления. Вы не боитесь, что родные обнаружили ваше отсутствие и страшно тревожатся?
— За меня некому тревожиться, — пробормотала Анна. Она сейчас ощущала не столько холод и боль в ноге, сколько усталость. Ей захотелось расстелить свою пелерину, пусть даже она вся мокрая, на скамье. А потом улечься, вытянуться во весь рост и заснуть.
— Неужели? — удивился незнакомец. — Разве вы приехали сюда в одиночестве?
— Нет, — Анна едва шевелила языком, она говорила будто в полусне. — Но мой муж ушёл из дома и, верно, до утра не вернётся… Потому, что моя сестра вот-вот должна родить… Он ушёл, и я тоже ушла… А мачеха хочет меня убить…
— Вот как, — невозмутимо произнёс незнакомец, точно всё понял из этого бессвязного рассказа. — Ну а теперь мы с вами спустимся в долину; вам нельзя дольше оставаться здесь, в холоде и сырости, да ещё с больной ногой.
Анна даже ойкнуть не успела: её легко, точно пёрышко, подхватили чужие руки. Незнакомец пристроил её голову на своём плече — и мощными, лёгкими прыжками помчался по мокрой, раскисшей тропе. По-видимому, он и вправду отлично видел в темноте — а ещё он ни разу не споткнулся, не поскользнулся, не замедлил бега… Казалось, Анна в его руках ничего не весит: он поддерживал её одной рукой, а другой успевал отводить ветви деревьев, дабы они не хлестали её по лицу.
Она уже не могла удивляться и бояться, лишь вспоминала свой трудный мучительный путь по тропе вниз и устало благодарила Бога, что кто-то пришёл ей на помощь. И не всё ли равно какие у него там глаза?..
В этих могучих тёплых руках Анна вдруг ощутила дивный покой, схожий с тем, какой она чувствовала давным-давно, в детстве, когда отец качал её, малютку, на руках. Как чудесно это было, какими надёжными и сильными были эти объятия… А вдруг это папенька, что присматривает за ней с небес, послал спасти её… Но кого? Ангела? Тогда — почему же он бежит, а не летит?
«Ангел это или кто другой — всё равно, благодарю вас, папенька».
* * *
Уснувшую Анну бережно водворили в карету и уложили на подушки… Человек, что перенёс её сюда, взобрался на козлы, но поводья брать в руки не стал, лишь что-то прошептал вслух; карета, запряжённая четвёркой лошадей, рванулась с места. До Бадена было два часа пути.
* * *
Она проснулась от того, что почувствовала рядом с собою чужое присутствие. Дверца кареты была открыта, холодный ночной воздух шевелил её волосы; Анна заметила в темноте уже знакомые ей, светящиеся голубоватые огоньки. Лица незнакомца и его одежды она по-прежнему не могла разглядеть.
— Это вы? — сонно пролепетала Анна. — Что такое… Где я?
— Мы уже поблизости от Бадена, сударыня. Извольте сказать, по какому адресу вас доставить — вы окажетесь дома в самом скором времени.
Анна назвала улицу, на которой находился дом, что они нанимали, затем выглянула в окошко кареты. На востоке уже занималась заря. Лошади постукивали копытами по деревянной мостовой, мимо проплывал спящий городок. В голове у неё прояснилось. Боже, неужели она пропадала в горах всю ночь? Но… ей тотчас пришло в голову, что о ней и впрямь некому беспокоиться, разве что горничной Любе, которая глубоко привязана к ней. Что же касается мужа, так его, пожалуй, до сих пор дома нет, мачехе и Элен не до неё…
Знакомая дверь распахнулась, и Анна увидела Любу, бегущую с зажжённым фонарём навстречу остановившейся карете. Анна открыла дверцу и выскочила, на миг забыв про больную ногу. Прихрамывая, она заковыляла вперёд; Люба же подхватила её под руку.
— Барышня! Барышня! — со слезами говорила Люба. — Ну, можно ли так? Я всю ночь глаз не сомкнула, как вы пропали… Думала, да как же я барину-то покойному на том свете в глаза смотреть стану?! Барышня моя пропала, и следов нет, прямо как маменька ваша покойная! Да как же вы так?! А шляпка-то где? И ботиночки все в грязи, и личико-то перемазано!
— Прости, Любаша, прости, моя милая, — виновато отвечала Анна. — Не будем шуметь. А что же Элен?!
— Елена Алексеевна ночью двойней разрешилась, — шёпотом ответила Люба. — Мучилась долго, бедняжка, да всё закончилось благополучно. Двое у неё, мальчик и девочка: живые, здоровые.
— Подумать только! — Анна всплеснула руками. — Двойня! А граф знает?!
— Ничего не знает, не возвращались покуда они. А вы-то как же, куда пропасть на целую ночь изволили?
— Я гуляла, заблудилась в горах, вот господин в карете меня подвёз…
Она оглянулась, в надежде при свете фонаря рассмотреть наконец-то своего таинственного спасителя — и застыла на месте. Карета, что доставила её к дому, и этот странный незнакомец исчезли без следа.
* * *
Немного позже карета, что двигалась быстро и на удивление тихо, прибыла на постоялый двор соседнего с Баденом городка. Человек, что правил ею, прошёл к себе в комнату, быстро собрал немногочисленные пожитки: скромную, но элегантную штатскую одежду, дорогое бельё, несколько книг, саблю и пару пистолетов. Затем он переоделся в дорожное платье — поспешно, но без суеты. Все его движения были спокойными и выверенными, а выражение лица — печальным.
Он был рад, что смог хоть как-то помочь той, что была для него важнее и дороже всех на свете — но поручение, данное ему, оказалось порядочной обузой. Что же, так теперь и оставаться в этой провинциальной глуши, наблюдая за семьёй, которая уже была ему столь несимпатична? Человек этот был по природе философом и полагал: люди сами выбирают свою долю, никто за них ничего не решит. Да, эта семья жила плохо и неправильно, но ведь никто из них не думает что-то менять. Значит, ничего тут со стороны не сделаешь.
Но его любимая думала по-другому — и ему пришлось уступить. Последнее время она так тревожилась, не находила себе места, порывалась броситься на помощь туда, где ей самой могла грозить опасность. Он старался трезво убедить её, что явиться вот так, в открытую, туда, где её никто не ждёт — чистое безумие. Ведь для окружающих она уже много лет мертва…
И был в этой семье ещё один человек, что знал о ней слишком многое — и этому человеку не стоило доверять, хотя любимая думала иначе. Она до сих пор продолжала считать этого человека другом и даже испытывала к нему благодарность.
В дверь постучали. Постоялец, уже совершенно одетый, с досадой выглянул: перед ним стоял сам хозяин и протягивал какую-то бумагу.
— Письмецо для вашей светлости, — кланяясь, проговорил он.
Постоялец выхватил письмо. Он содрогнулся от неожиданности, узнав знакомый нервный, косой почерк.
— Кто принёс? — спросил он. — Когда?
— Вчера ещё парнишка какой-то прискакал, да вы со двора уйти изволили и всю ночь пропадали. Прощения просим.
Постоялец сунул хозяину монету и захлопнул перед его носом дверь; затем он бросился к окну — солнце уже вставало — и торопливо развернул бумагу.
"Милый мой Всеслав, прости, что я не была до конца откровенна с тобой перед нашим прощанием. Я просто не смогла, боялась, что иначе ты не поедешь, останешься со мной, в надежде защитить, отговорить… Однако ж, когда ты уезжал, я почти решилась — я должна закрыть ту несчастную страницу моей жизни, прекратить то, что происходило, навсегда. Я не рассказывала тебя об этом, потому что ты испугался бы за меня.
Дело в том, что уже долгое время они не оставляют меня в покое. После моего неудачного обращения, когда ты тогда спас меня от односельчан, сёстры пришли ко мне и позвали обратно. И я отказалась идти с ними, как ты знаешь — я не хотела быть там, не желала себе такой судьбы. Потом я скрывалась долгое время и от них, и от людей; но бороться с собою и с моим проклятьем мне не всегда хватало сил. Ты ведь понимаешь, что это значит?
Я верила, что должна принять крещение как полагается — и тогда, если уж это не поможет и не сделает меня по-настоящему человеком, что же, вернусь к сёстрам и к Ней. Вероятно, они убили бы меня как предательницу, что ж, туда и дорога после того, что я наделала"…
***
Она сидела в домике, что стоял неподалёку от речки Лустовки и ждала. Вероятно, можно было бы отсрочить эту встречу, сбежать, улететь, остаться в поместье верного Всеслава — там даже в его отсутствие ей всегда предоставляли приют, но…
Она вспоминала, как в ту давнюю ночь, ночь очередного своего греха, она и встретила будущего мужа, Алексея Петровича. Всякий раз Всеславу больно было слышать о нём… Этот Алексей стал для Златы последней соломинкой. Им обоим несказанно повезло; он увидел её уже после того, что случилось… Она не сделала ему ничего дурного: не взяла его жизнь, только душу. Злата понимала это, но что же тут можно было поделать? Алексей оказался бесконечно добр и участлив. Тогда же у неё получилось подсказать ему мысль, что ей во что бы то не стало надо креститься…
Крещение прошло как положено, её нарекли Анной, но для мужа Алексея и его близких она всегда звалась Алтын — это имя очень нравилось Алексею. Вопреки ожиданиям, никаких особых изменений в себе Злата-Алтын не заметила — зато выяснила, что вскоре станет матерью. Она догадывалась, что это дитя было зачато в ту самую ночь… Как она молилась, надеялась, что у неё будет мальчик — и уже понимала тщетность своих надежд!
За Алтын ухаживала горничная Катя, весьма милая, заботливая девушка. Алтын, в свою очередь, относилась к ней очень тепло, хотя вначале ей не понравилась, как горничная на неё смотрела. Алтын даже заподозрила, что эта Катя без памяти влюблена в своего барина и ревнует. Однако, когда они познакомились покороче, девушка призналась, что вначале дичилась барыни, а потом привыкла. Она была на редкость добра и внимательна, выполняла каждое желание Алтын и старалась всегда находиться рядом. Когда хозяйка производила на свет дочь, она не отходила от неё ни на шаг. Потом Катя продолжала ухаживать за барыней, напоминала, когда нужно принимать микстуры и настойки… Они с Алексеем Петровичем казались Алтын просто ангелами!
Но уже через день после рождения девочки у молодой матери начались какие-то странные видения. Мучали кошмары, во сне и наяву. А может быть всё это было явью, а не кошмарами? Когда Алтын приходила в себя, то часами рыдала от страха и отчаяния. Она видела, как сёстры приходят за нею, отбирают дочь и отдают Ей — жертвою за неё, Алтын, ибо она осмелилась предать их и уйти к людям. Во время своих кошмаров она говорила с ними; а как-то ночью она очнулась и увидела горничную Катю, что сидела рядом и пыталась успокоить свою барыню. В отчаянии Алтын призналась ей… Конечно, рассказала она о себе не всё, а лишь то, что ней происходит что-то непонятное и она ужасно боится за свою малютку. Катюша принялась уговаривать, что у барыни просто родильная горячка, и всё это пустяки. Она дала Алтын какое-то лекарство, та выпила его и первый раз за много ночей уснула спокойно.
Но приближался май — месяц, когда с такими как она всегда случалось это… Алтын теперь не доверяла никому, кроме Кати. Она попросила девушку, если со нею будет происходить что-то странное, пусть та немедленно спрячет от неё малютку. Затем вновь пришли кошмары… Когда Алтын очнулась в очередной раз, то чувствовала себя весьма скверно: она обессилела, голова кружилась и болела, ей было тяжело вставать. Катя кинулась к барыне; она с ужасом рассказала, что та говорила о некоей жертве, которой должна стать новорождённая малышка, пыталась выбросить её из окна и выкинуться сама! И только благодаря Кате, которая отняла ребёнка и вынесла в другую комнату, хозяйская дочь выжила…
Алтын едва не сошла с ума. Она ничего этого не помнила, но поняла, что ей нельзя, никак нельзя оставаться рядом с дочерью. Если у девочки и есть шанс на хорошую, спокойную, человеческую жизнь — то только без неё. Алтын сказала про это Кате; добрая девушка ужасно опечалилась, но не стала отговаривать. Напротив, она спросила, действительно ли решение барыни твёрдо и предложила свои услуги. Они уговорились, что Катя поможет Алтын выйти из дома рано утром, пока все ещё спят — и ни за что не выдаст её никому. Алтын же решила ничего не брать из своего богатого платья, драгоценностей, коими добрый супруг её прямо-таки осыпал. Напротив, она оставила всё на месте: пусть бы это досталось её преемнице — буде Алексей Петрович женится другой раз. Она молилась про себя, чтобы новая супруга Калитина была добра к её бедной дочурке.
Алтын заставила Катюшу поклясться, что та никогда не бросит её дочь, станет любить и защищать: девушка поклялась всем, что у неё есть дорогого. И ещё об одном деле они условились: Алтын упросила Катю каждый год оставлять для неё в условленном месте письмо, очень короткое, только из нескольких строк. В нём она должна будет сообщать, как растёт девочка, нет ли у неё каких странностей или, не дай Бог, не отличается ли она чем-либо от других детей. С того времени Алтын ужасно боялась появляться рядом с малюткой, боялась даже приближаться к их дому… Но, если бы Катя написала ей, что с дочкой что-то не так и нужна помощь матери, она непременно бы пришла и защитила бы её, если бы понадобилось, ценой своей жизни.
Первые годы Алтын получала от Кати только обнадёживающие вести. Она писала кратко, что с Анной всё благополучно, она обычный, здоровый и весёлый ребёнок, ни малейшей странности за ней не замечено. И Алтын благодарила Бога, что вовремя покинула свою девочку, не успела причинить ей вред и привлечь к ней внимание тех, кто мог прийти по её следам.
***
Злата прерывисто вздохнула и глянула в окно. Там мерцал тонкий серпик месяца, светлый и хрупкий, точно хрустальный: казалось, стоит чуть стиснуть его в руке — и он сломается. Тоскливый, полный страха волчий вой донёсся со стороны болота… Что же она сидит без дела? Ведь оставалось совсем мало времени, а ей надо окончить письмо и передать его верному человеку — а уж тот отошлёт его Всеславу. Возможно, уже завтра будет поздно.