"Но, как ты знаешь, Всеслав, теперь моя дочь совсем взрослая, а я… Я так и продолжаю бояться даже думать встретиться с ней в человеческом воплощении лицом к лицу. Да и от Кати я уж несколько лет не получаю весточек. Решила ли она, что наша переписка уже не нужна? Или она больше не живёт в доме Алексея Петровича? Это мне неизвестно. И, как я рассказывала тебе, моя тоска по Анне стала столь сильна, что я таки позволила себе повидаться с нею. Вернее, первый раз это произошло помимо моей воли: Анна смогла увидеть меня и воплотить силой своего дара! Она запечатлела меня, как наяву: значит, у неё, так же, как и у меня, бывают видения! Она умеет оживлять написанное на холсте! А Катя утверждала, что она вовсе ничем не отличается от остальных детей!
Я поняла, что ничего не знаю про мою дочь. Ты очень помог мне, когда сообщил, что у неё есть мачеха и младшая сестра — верно, та светловолосая девушка, что я видела в спальне рядом с ней! А ещё с тех пор меня терзала тревога: с Анной не всё так просто и ясно, как мне писала Катя. Либо она ничего не замечала в её поведении, либо… Но я не знаю, что тут ещё сказать. Не ведаю, зачем ей обманывать меня.
Потом, когда на меня свалилось известие о смерти Алексея Петровича и замужестве Анны, я страшно перепугалась… Мной овладело предчувствие опасности. Отчего-то мне кажется, что ничего доброго не выйдет из её брака, а ещё — что она страшно одинока.
Всеслав, я от всей души надеюсь, что хотя бы ты сможешь сблизиться с её молодым мужем и стать если не самым близким, то хорошим знакомым Анне. Я верю, что исполнишь мою просьбу!
А теперь я объясню, почему решила всё откровенно тебе рассказать. Напрасно я пренебрегла твоею просьбой оставаться в твоём поместье и никуда не выходить. Они всё же нашли меня — после стольких лет. Выследили. Сёстры всё это время не выпускали меня из виду, и, как я и боялась, она знают про Анну, знают, что она — одна из нас!
Но теперь кое-что изменилась. Я давно уже не с ними, я приняла крещение; они не могут просто прийти и забрать меня. Но я предала наш род, поэтому Она всё равно не оставит меня в покое. Мне придётся пойти с ними первой же майской ночью; если я этого не сделаю, Она попытается добраться до моей дочери.
Прошу, Всеслав, если я не вернусь — не оставляй Анну! Ты обещал. Возможно, когда-нибудь ты покажешь ей это письмо и расскажешь обо мне. Ради Бога, прости меня.
Твоя Злата".
Едва дочитав письмо, человек сжал его в кулаке и спрятал на груди. «Мне придётся пойти с ними первой майской ночью». Нынче же пятое число сего месяца! Это значит, поздно, всё уже поздно!
Оконная рама распахнулась так резко, что стёкла чуть не вылетели; Всеслав, одетый в дорожный костюм, легко перемахнул через подоконник и спрыгнул вниз с высоты второго этажа. Он приземлился в настороженной позе, мгновение помедлил, оглянулся — никто на него не смотрел. Как безумный, Всеслав бросился по дороге к лесу. Едва ворвавшись под деревья, человек в дорожном костюме начал обращаться, на бегу меняя обличье с человеческого на волчье, ибо в людской шкуре он никогда ни смог бы добраться до нужного места так же быстро. Хотя поздно, всё равно уже поздно! Ах, Злата-Злата!
* * *
Когда Анна, всё ещё прихрамывая, с помощью Любы добралась, наконец, до постели — отдохнуть ей так и не удалось. В спальню влетела Катерина Фёдоровна, бледная от усталости, со сверкающими бешенством глазами.
— Анна, где Владимир Андреевич? — спросила она таким требовательным тоном, точно граф Левашёв был её супругом, а не падчерицы.
— Откуда мне знать, Катерина Фёдоровна? — пожала плечами Анна. — Верно, граф скоро вернётся — спросите его сами, где он был.
— Вы вместе ушли из дома! — нервно выкрикнула мачеха. — Он не был рядом с Элен! Отсутствовал, когда его дети появлялись на свет, и даже не знает, что Бог послал ему близнецов! И всё из-за тебя!
— Из-за меня?! — поразилась Анна.
Ах, ну да, они же с Владимиром вышли почти одновременно, вот мачеха и пришла к такому выводу. Анна начала было объяснять, что Катерина Фёдоровна ошибается, но вдруг почувствовала непривычное раздражение.
— Вообще же, как бы там ни было — вас не касается, вместе мы ушли с Владимиром Андреевичем или порознь. В конце концов, я его жена!
— Ах, вот как ты заговорила, — протянула мачеха, оглядывая Анну прищуренными глазами. — Вспомнила вдруг, что ты законная супруга, решила на графа права предъявить? Ничего не выйдет, милая! У Элен дети от него! И ты у неё это право не отберёшь!
Катерина Фёдоровна подскочила к её постели — она казалась сейчас уже не разгневанной женщиной, а рассвирепевшей львицей; Анна невольно содрогнулась. Вдруг ей припомнился прощальный взгляд мачехи прошлой ночью. Неужели она задумала каким-то образом сделать Элен законной супругой графа Левашёва?! Но как это возможно, и что тогда ждёт её, Анну?
— Что вы хотите от меня, Катерина Фёдоровна? — слабым голосом прошептала она. — Вы же знаете, что Элен и Владимир Андреевич…
— Да, знаю — а тебе не позволю у моей дочери единственное счастье отобрать! Смотри, Анна, лучше и не пытайся! Мы как в Петербург вернёмся, так к тебе на первом же балу снова толпа воздыхателей, небось, сбежится. Вот с ними и утешайся, а у Элен он один — во всём белом свете! И ты не смей сюда вмешиваться!
— Что вы такое мне советуете? — пробормотала Анна, стараясь не расплакаться от стыда и унижения. — Разве я падшая женщина, что вести себя… вот так?!
Господи, и эту женщину она, если и не любила, то почитала и слушалась всю сознательную жизнь! Как же быстро после смерти папеньки Катерина Фёдоровна показала своё истинное лицо!
— Ну, как себя вести — это твоё дело, — заявила мачеха. — А что касается Элен — это она настоящая супруга графу, а не ты! Запомни, Анна, мои слова!
Анна лежала с закрытыми глазами, чувствуя, как слёзы катятся по лицу. Ещё никто и никогда не осмеливался говорить с ней подобным образом, предлагать «утешаться» в объятиях каких-то кавалеров, чтобы не мешать семейной жизни сестры! Но разве не она сама виновата, что вышла замуж за человека, который был её даже неприятен? Да, она выполняла клятву папеньке — но, если только они с папенькой знали бы, чем всё это кончится!
Она закуталась в одеяло. Конечно, надо пойти, навестить Элен и её новорождённых. Левашёв до сих пор не возвращался, и сестре, верно, обидно, что никто, кроме Катерины Фёдоровны даже не удосужился появиться у неё. Однако Анне и думать об этом сейчас не хотелось. Позже она извиниться перед Элен, расскажет, что едва не погибла ночью в горах и…
Её мысли естественным образом повернулись к незнакомцу — таинственному спасителю. Она так и не видела его лица! Только голос — глубокий, низкий, мужественный… Тогда, ночью, в полусне ей показалось, что это ангел, посланный папенькой, чтобы спасти её. Но вот теперь ей страстно хотелось думать, что её незнакомец — всё же человек.
* * *
Владимир Левашёв появился дома поздним утром — когда кухарки, служившие в богатых домах, уже возвращались из лавок, а улицы были чисто выметены. Он провёл большую часть ночи в игорном заведении, немало выпил, а утром, к своему удивлению, обнаружил себя в незнакомой постели. Дама, что проснулась рядом с ним, говорила по-немецки и по-французски, имени же её граф Левашёв, хоть убей, не смог припомнить. Смутно всплывали вчерашние события, Елена, которая должна была родить… Вспомнив это, Владимир испуганно вскочил и принялся одеваться, не слушая увещеваний дамы. Даже не извинившись, он пулей вылетел из небольшого домика с черепичной крышей и аккуратным палисадником и кликнул извозчика.
Господи, а если Елена всё-таки умерла родами? Ведь прошлым вечером ей было так худо! Левашёв весьма слабо разбирался во всех этих женских делах и полагал, что рождение ребёнка, вещь, конечно, хлопотная, но вполне обыденная. Когда же вчера он увидел страдающую Елену своими глазами…
Нет, это просто ужасно, и ни за что он не смог бы оставаться там дольше! А Катерина Фёдоровна, похоже, вознамерилась заставить его присутствовать при появлении наследника! Нет и нет, он на это не способен!
Владимир нервничал, конечно, не потому, что искренне любил Елену и жалел её. Но зрелище, представившееся его взору, оказалось на редкость неприглядным: к такому он не привык и привыкать не желал. А вот если Элен, не приведи Господь, умерла бы — его надежды прибрать к рукам её часть наследства пошли бы прахом! По закону, Елене он всего лишь свояк, и в случае отсутствия завещания её деньги унаследовала бы мать.
Задыхаясь от волнения, Владимир взбежал на крыльцо и постучал. Ему открыла раскрасневшаяся Люба.
— Ах, барин, барин! Где же вы пропадали?
— Что Елена Алексеевна?! Жива? — перед Любашей не было смысла притворяться, так как горничная прекрасно знала, что происходит в их семье.
— Жива! Двойня у неё — мальчик и девочка!
— Как двойня? — глупо повторил Владимир, пытаясь уяснить себе услышанное. — Да точно ли двойня?!
Люба засмеялась и притворила за ним дверь.
Глава 8
Он бежал через леса, поля и горы несколько дней и ночей, почти не останавливаясь, и благодарил свою природу, что придала ему такую выносливость. А вдруг Злата всё-таки не пошла к ним, сумела спрятаться и ждёт теперь его? Он знал её решительность и не верил в это, и в то же время продолжал цепляться за безумную надежду. Или же Она отпустила Злату, ничего от неё не потребовав? Здесь надежды было ещё меньше.
Когда Всеслав, истощённый долгой дорогой, шатающийся, с безумными глазами, появился у ворот собственного поместья, его управляющий как раз собирался ехать со двора по какому-то делу. Это был молодой парень, из простых, но крепких зажиточных крестьян. Всеслав ценил его за ум, практическую сметку и честность. Управляющий вышел из калитки, держа в поводу коня — но увидел хозяина и ахнул.
— Князь… Что это с вами? Вы же говорили, что скоро вас не ждать…
— После объясню, Данила. Ты мне скажи: барыня, Злата Григорьевна, у нас теперь?
Данила покачал головой; сердце Всеслава упало. Не стоило зря надеяться.
— Злата Григорьевна раз только приходила, письмецо для вас передала — я и отослал…
— А может, она говорила что-нибудь? Когда вернётся, не сказала ли?
Данила жалостливо вздохнул — он ничуть не заблуждался относительно чувства хозяина к Злате Григорьевне. Его мужественное, доброе, широкое лицо с округлыми серыми глазами и юношески-пухлыми губами выразило искреннее желание помочь.
— Я справлялся, Всеслав Братиславович, честное слово! А они со мной лишь попрощались, милостиво, по-хорошему. Сказали, ничего не надо, ни коляску закладывать, ни лошадь седлать. Пешком уйти изволили, раным-рано.
— Когда? — одними губами прошептал Всеслав.
— Да уж дней семь тому, — развёл руками Данила. — Это вот когда мы как раз горох да фасоль начали высеивать…
Всеслав прервал его — сейчас было совершенно не до хозяйственных забот:
— Мне лошадь нужна, немедленно.
— Берите, барин, коли надо! — Данила с поклоном протянул поводья. — Другую оседлаю, не к спеху. А может, с вами куда проехаться, помогу чем?
Всеслав уже вскочил на лошадь.
— Спасибо, Данила, не нужно. Если… Если Злата Григорьевна вдруг появится, скажи, чтобы, ради Бога, не уходила, дожидалась меня!
— Знамо дело, скажу, — пробормотал управляющий. — Разве же я не понимаю?
* * *
Он остановил взмыленную лошадь у мостика через речку Лустовку, перебежал через него и кинулся в лес, к их домику, их тайному убежищу. Злата неохотно оставалась в его поместье, хотя никаких препятствий не было к тому, чтобы она поселилась там навсегда. Всеслав подозревал: Злата боится возвращения собственного проклятья, и того, что она может натворить, если снова потеряет над собою власть. И, хотя такого не происходило с ней давным-давно — она не была уверена в себе.
Вот и домик, что он собственноручно возвёл для неё в глухом местечке, неподалёку от неширокой реки. Дверь была приотворена; Всеслав прислушался — тишина! Он вошёл; при виде знакомой аскетичной обстановки, столь дорогой Злате, сердце у него сжалось. Дубовый стол с длинной скамьёй, простая русская печь, полати, в красном углы — иконы. Видно, до последнего верила она, что раз крещёная — за ней больше не придут…
Всеслав на миг застыл при мысли: как Она могла узнать о том, что у Златы есть дочь? В письме та упоминала, что Она и сёстры знали об Анне. Но ведь Злата именно поэтому много лет не видела своего дитя, хотя и сходила с ума от тоски и тревоги. Кто же мог её выдать?! Или это сама Анна чем-то выдала себя?
Он перестал метаться, сел на скамью, опустил голову и задумался. Сёстры-мавки, Она, которую боялись больше всех — что они могли сделать со Златой? Умертвить как предательницу или держать среди них силой, оставив служить себе? Всеслав не знал хорошо, какова была их жизнь, а Злата почти ничего не рассказывала: не хотела вспоминать. Упоминала лишь о том, древнем проклятье, которое Она, праматерь, наложила на супругу собственного сына, разгневавшись на неё. И выходило, что все их потомки по женской линии будут рождаться нечистью, не людьми, а мавками. Это Злата так говорила. А ещё другое слышал Всеслав, что и не проклятие то было, а напротив — Праматерь своим дочерям-внучкам будущим подарила долгую жизнь и чудесные способности. Были они все красоты невиданной, такой, что раз увидев, не забудешь. Какие-то из них умели обращаться птицами-рыбами, а то и сами колдовать могли. У кого дар предвидения имелся, без всяких гаданий судьбу предсказывали. Но было и плохое, то, за что Злата себя ненавидела…
Всеслав вскочил, услышав ржание своего коня. Учуял что-то? Зверей он совсем не опасался, но вдруг вернулась его возлюбленная? Места тут глухие, из людей кто вряд ли ходит.
* * *
Исхудавшая после морозной зимы голодная волчица укрывалась в кустах, исходя слюной, но нападать боялась. Конь Всеслава, чуя волка, нервно всхрапывал, скрёб землю копытом. Подходить было страшно — а ну, как наподдаст коваными копытами по рёбрам?
Ветер вдруг повеял с другой стороны. Волчица сразу уловила носом новый запах — существа, хоть и более близкого ей, нежели люди — но несравненно более опасного. Это было древнее существо, которому служили и которого боялись её предки. Он пах так же, как и волк… почти. Не дожидаясь, покуда он рассвирепеет, волчица опрокинулась на спину и забила по траве хвостом. Над ней морозно и жутко блеснули светло-голубые глаза, холодные как луна.
«Прости, государь, что потревожила. Корм семье искала. Здешняя хозяйка волчонка моего подкармливала, да ушла».
«Ты знала её?»
«Она была добра».
«Когда она исчезла?»
«Луна ещё была тонким серпиком в ту ночь».
«За ней приходили?»
«Да».
Он отвернулся и всею силой своей звериной сущности втянул в себя окружающие запахи. Злата — ею пахло совсем слабо, а вот другой, мертвенный, чуждый им всем дух ощущался, доминируя над остальными. Волчица умоляюще помаргивала глазами, избегала встретиться с ним взглядом.
«Это Она приходила? Ты видела, как уводили хозяйку?»
«Сначала были другие. Потом Она».
«Они напали на хозяйку? Ранили?»
«Нет, государь. Хозяйка шла сама».
* * *
Когда к постели Елены, ещё совсем слабой после рождения близнецов, приблизился Владимир, она едва не потеряла сознание от счастья. Господи, наконец-то! Она так измучилась за последние сутки, так мечтала увидеть радость на его лице, что, когда мать нехотя сообщила о его уходе из дома — Елена лишь тихо, безнадёжно расплакалась. У неё совсем не было сил, чтобы громко рыдать и приходить в отчаяние, но… Ведь он уверял её, что ужасно рад, что мечтает о ребёнке! Правда, во имя сохранения приличий и репутации их семьи придётся говорить, что матерью стала Анна. Однако же Володенька клялся: ребёнок будет признан им законным, они с Еленой будут растить его вместе — а что там написано в метрике, так ведь это просто формальность! Ради будущего их дитя, ради того, чтобы оно росло законнорожденным и унаследовало титул графов Левашёвых, матерью будет называться Анет, а ей, Елене, придётся считаться только тётушкой.