— Знаешь, Толлер, ты так и не научился бить вовремя, — сказал я, словно поддерживал разговор.
Я пнул сапогом землю перед собой, и пыль взвилась облаком. Тут же прыгнул на стоявшего справа, прикрываясь от удара рапирой, которую держал в левой руке. Моя атака не удалась, конечно, потому что дашини ловко отпрыгнул назад, оказавшись вне досягаемости. Он попытался вогнать клинок мне в руку, но я лишь едва шевельнул кистью, и его стилет ударился о гарду рапиры.
— Почти достал твоего дружка, Толлер. Может, хватит уже развлекаться? Поможешь мне прикончить его?
— Тебе хочется спать, — прошипели они, и я почувствовал, как слипаются глаза. Проклятые дашинские штучки. Не знаю, как это работает, но им можно противиться.
— Ты знаешь, как мы убьем тебя? — спросил тот, что стоял справа. — Это забавная история.
— Тебе хочется молчать, — снова прошипели они, но с этим справиться оказалось просто.
— Вообще–то это не забавная, а великая история. Видишь ли, несколько лет назад королю пришла в голову отличная мысль. И если уж совсем честно, ты давно мог бы это и сам сообразить. В чем ваша таинственность? Вы не открываете друг другу лиц и не знаете имен? Эти маски к тому же меняют голос так, что вас и родная мать бы не узнала? Король был умный парень, он сообразил, что если мы поймаем пару дашини и убьем их, то, следите за мыслью, нам будет очень просто заменить их своими людьми: они вольются в орден, и этого никто не заметит.
Они обрушили на меня град ударов, но я довольно легко отбил их, используя преимущество в длине клинков.
— Как ты думаешь, что бы мы сделали с двумя нашими парнями внутри храма? Нет–нет, мы бы не стали растрачивать их силы на бессмысленное, хоть и героическое нападение: плащеносцев тут же убили бы, а вы бы узнали о нашем замысле. Глупо было бы, правда? Мы бы заставили их разделиться и начать шпионить за жизнью в храме. Знаю, это звучит несколько надуманно, но только представь, что храмовым монахам–ублюдкам заказали убить плащеносцев. Тогда наш парень сделал бы все, чтобы попасть в пару, которой поручили это дело. И тогда… Может, сам ему все покажешь, Толлер? — спросил я.
На миг, всего лишь какой–то миг, они застыли на месте, прервав свой танец, и поглядели друг на друга с внезапным недоверием. А затем посмотрели вниз и увидели, как острия рапир пронзают им грудь чуть ниже ребер. Я слышал, что дашини умеют останавливать кровотечение, что они могут выжить, даже получив рану, от которой обычный человек умирает. Поэтому я вытащил клинки и вонзил их еще пару раз, чтобы добить наверняка. Не знаю, может, это сломило их противоестественную сопротивляемость ранениям, либо чувство достоинства не позволило им просто так стоять и сносить удары, но они сползли на землю.
Я воспротивился желанию усесться рядом и передохнуть, достал из кармана платок, не желая рисковать, на случай если их одежды тоже пропитаны ядом, и осторожно стянул шелковые маски с лиц дашини.
— Теперь понятно, — сказал я. — Выходит, каждому из них на лицо наносят уникальную татуировку. Значит, влиться в их ряды было бы непросто. Интересно, у них у всех такие? Слишком уж сложно, на мой взгляд, — учитывая, что большинство погибают от руки мастера, прежде чем получат первое задание.
Сзади подошла девочка и положила руку мне на плечо. Посмотрела на них, не подходя слишком близко.
— То есть вам не удалось заслать своих шпионов в их храм?
— Гм-м. Нет, конечно. Вернее, король несколько раз пытался это сделать, но дашини их попросту убивали. Тела они возвращали весьма своеобразным способом. А поймать двух живых дашини и переманить их на свою сторону попросту невозможно.
— Но эти вам поверили… В этом и заключалась идея короля?
— Да. Король понял, что люди, которые всю жизнь обучаются искусству убивать и при этом ничего не читают, никогда не общаются с людьми и не слушают даже похабных песен, скорее всего, склонны к паранойе.
Она посмотрела на меня как на идиота.
У меня слегка кружилась голова. Я только что победил двух дашини. Видел бы это Кест. Я улыбнулся Алине и наконец–то облегченно выдохнул. Ее глаза вдруг округлились, и она повела себя довольно странно: развернулась и бросилась бежать изо всех ног. И тут меня ударили по затылку, и я потерял сознание.
* * *
Я несколько раз приходил в себя после того, как нас схватили и повезли во дворец герцога. Руки и ноги мои были привязаны к деревянному столбу, и я раскачивался из стороны в сторону. Передо мной стоял высокий мужчина с широкой спиной; второй — тот, что находился сзади, — наверное, был невысок, точнее я определить не мог, потому что моя голова болталась ниже всего остального тела.
— Он очнулся, — хмыкнул тот, что был сзади.
— Тогда еще раз ударь его, — сказал стоявший впереди.
— Нет, пока не надо, — возразил третий с выговором человека из общества, голос его показался знакомым. Внезапно передо мной появилось лицо: длинные золотистые волосы свисали вниз и почти щекотали мой нос. Симпатичное лицо, правда, украшенное синяками и ссадинами. Недостаточно украшенное.
— Лоренцо.
Он улыбнулся.
— Не думали, что встретимся вновь, первый кантор?
— Лоренцо, как ты успел вылечить синяки за такое короткое время?
— Магия — вещь недешевая. Но вот боль, верите, совсем не снимает. Ломит так же сильно, словно вы только что перестали метелить меня сапогами, Фалькио.
— Я собирался извиниться за это. Прости, Лоренцо, мне очень жаль.
Я посмотрел вправо, чтобы понять, где мы находимся. Судя по толпе, где–то на главной улице, может, даже на Кестрель — дороге, ведущей к герцогскому дворцу.
Сильной рукой Лоренцо ухватил меня за подбородок — левой, заметил я. Пальцы правой я знатно покалечил.
— Вряд ли я смогу принять ваши извинения, Фалькио. По крайней мере, до тех пор пока не буду убежден в их искренности.
Я попытался освободиться от его руки, но почти не чувствовал тела, так что вышло не слишком удачно.
— Где девочка, Лоренцо?
— Отвезли ее пораньше. Мы хотим начать с ней как можно скорее.
Я вздохнул. Алина забрала тянучку — скорее всего, она уже мертва. У нее был выбор хотя бы на этот раз. Я думал о том, как им удалось догнать нас, но кое–что вдруг привлекло мое внимание.
— Мы? — спросил я.
— Что?
— Ты сказал: «Мы хотим начать». Ты же имеешь в виду герцога? И как твои так называемые новые плащеносцы относятся к тому, что ты, получив легкую затрещину, так быстро забыл о своих высоких принципах и стал прислуживать знати?
Лоренцо изучающе посмотрел на меня.
— Вы что, серьезно? — искренне спросил он, затем коротко рассмеялся, словно гавкнул. — В самом деле? Вы не знаете? — залился он смехом. — Святые угодники, Фалькио! Вы не знали? И надавали мне тумаков? За то, что я оскорбил раздутое достоинство плащеносцев?
— Ага, ну теперь все стало намного понятней.
Казалось, этот разговор его забавлял.
— Фалькио, может быть, вы и болван и умирать будете очень нехорошо, но у вас есть стиль.
— Значит, эти твои новые плащеносцы…
— Могут пригодиться. Полагаю, в каком–то смысле вы были правы, хотя… Им и впрямь не хватает достоинства. Но в этом–то вся штука: вернуть назад плащеносцев, которых так любят в народе, но более сговорчивых и знатных.
— То есть глупых, тщеславных и в основном бесполезных?
Он улыбнулся.
— Полагаю, это вполне справедливая характеристика. В целом да: дать людям тех, кто выглядит как плащеносцы и говорит как плащеносцы, но при слушании дела выносит более предсказуемый и удовлетворительный приговор.
— А что будет, когда люди поймут, что этим магистратам нельзя доверять?
— Они отвернутся от плащеносцев, что само по себе тоже хорошо.
Я подумал пару мгновений.
— Должен снова принести тебе свои извинения, Лоренцо.
— За что?
— В следующий раз, когда я повалю тебя на землю, сделаю так, что ты никогда больше не встанешь. — От постоянного раскачивания меня начало мутить, и я обратился к сидящему впереди: — Эй ты, не тряси повозку, иначе не получишь на чай, когда мы доберемся до дворца.
— Ха! Узнаю доброго старого Фалькио, который покорил меня за столь короткое время. У вас есть не только стиль, но и чувство юмора.
Раскачивание прекратилось.
— Уже приехали во дворец. Рад был снова повидаться с вами, Фалькио валь Монд. Сожалею, что нам не доведется увидеться вновь.
Пальцами правой руки Лоренцо зажал мне нос, а левой закрыл рот, пока я не потерял сознание.
ГЕРЦОГИНЯ
В первый день пыток я выспался так, как не спал все последние годы. Мне пришлось провести без сна несколько суток, я дрался полдюжины раз и едва выжил. Тело покрывали десятки ушибов и незаживших ссадин, кроме того, меня отравили паралитическим ядом, и для того, чтобы остановить его действие, мне пришлось принять почти смертельную дозу леденца.
Но хуже всего было осознание, что я провалил дело. Потерпел неудачу, и теперь никакие мои идеи или действия не смогут ничего изменить. Алина мертва, и я скоро умру, и даже если Кест станет убийцей, чтобы помешать Валиане занять престол, герцоги все равно рано или поздно получат желаемое. Моя жизнь — череда неудач: сначала я не смог спасти свою жену Алину, потом не спас короля и не сохранил орден плащеносцев, а теперь даже не смог уберечь от смерти маленькую девочку, которую пытался защитить просто потому, что ее звали так же, как и мою жену. Мне не осталось ничего, кроме пыток и смерти, и я почувствовал себя свободным. Вряд ли попы вам это скажут, но истина в том, что только полные неудачники спят спокойным и глубоким сном.
Проснувшись, я обнаружил, что лежу в крошечной одиночке, чуть длиннее моего роста. Руки в кандалах были прикованы к деревянному приспособлению, напоминавшему козлы. Я счел это удачей, ибо меня могли заковать в колодки.
Не сразу я понял, что в камере находится еще один человек; он сидел на деревянном табурете.
Я поздоровался. Мужчина поднял взгляд. Здоровенный детина с мощными плечами и телом. Лицо его закрывала красная кожаная маска палача.
— Завтрак я не пропустил?
Проводя пытки, в Рижу чередуют избиения и применение ядовитых мазей, вызывающих боль разной степени: от ослепляющей агонии до чесотки, которую ничем не унять. Чесотка во многом хуже, потому что кожу натирают мазью и запирают узника в камере без цепей и кандалов, а затем ждут, когда он ногтями начнет сдирать собственную плоть с костей. Остановить действие мази нельзя: чесотка распространяется по всему телу, так что не остается даже малейшего участка тела, который бы не зудел. Обычно в первую очередь несчастные выцарапывают себе глаза.
Ко мне они этого средства пока не применили. Наверное, хотели, чтобы я сперва размяк, — именно поэтому я не удивился, когда палач принялся наносить мне удары в лицо, живот и спину, одновременно задавая вопросы. У него был такой сильный акцент, что я едва мог понять, что он говорит, но он как заведенный повторял один и тот же вопрос.
— Она желает знать, есть ли другие?
Удар в живот.
— Она желает знать, есть ли другие?
Удар в бок, по ребрам.
— Какие другие?
Удар в лицо.
— Она желает знать, есть ли другие?
Таким манером мы и общались какое–то время.
Иногда он останавливался, но лишь для того, чтобы сдобрить мою кожу мазью, отчего она горела так, словно мне на грудь плеснули горячего лампового масла.
Затем избиение возобновлялось.
Я не пытался молчать: это большая ошибка. Когда человек кричит, тело лучше справляется с болью. Он пытался меня разговорить, и я рассказал ему, как себя чувствую и где болит сильнее всего. Рассказал ему о себе. Я стонал и кряхтел, со слезами молил о милосердии. И когда побои прекращались и я приходил в себя, начинал делать то, что должны делать плащеносцы в плену, — пересказывал королевский закон.
— Первый закон гласит, что люди свободны, — тихо пел я. — Ибо без свободы нельзя сделать собственный выбор, а следовательно, люди не станут служить от всего сердца. Без этого невозможно служить ни богам, ни святым, ни королю.
* * *
— Какое оружие плащеносца самое действенное? — спросил нас король Пэлис. Он стоял на невысоком помосте посреди двора, и все сто сорок четыре плащеносца внимали королю. Наступил первый день весны, и плащеносцы впервые должны были отправиться по всем городам и весям, чтобы принимать прошения и применять королевский справедливый закон на деле. Мы прошли обучение, долго готовились и наконец–то собрались в путь. Но король, не упускающий случая поговорить, решил преподать нам последний урок, прежде чем мы начнем служить.
— Самое лучшее оружие — клинок, — прокричал кто–то.
Король покачал головой.
— Есть нечто получше клинка.
— Это клинок Кеста, — ввернул кто–то.
Все засмеялись.
— Соблюдение тайны.
Король вновь не согласился:
— Лучше всего вы сможете служить лишь тогда, когда люди будут знать, кто вы такие и что им несете.
— Скорость!
— Сила воли!
Так продолжалось несколько минут, и король посмотрел на меня, словно ждал, что я отвечу.
— Наши плащи. Они защищают нас от всякой опасности. Они крепки и могут противостоять клинкам противника. Они легки, и потому в них мы можем двигаться быстрее, чем рыцари в доспехах. Они теплы и согревают нас в морозы. В их карманах хранится все необходимое для выживания. Наши плащи и есть самое действенное оружие.
Остальные согласно закивали.
Но Пэлис покачал головой.
— Ах, Фалькио, даже ты… Нет, плащи — это всего лишь вещь, которую у вас могут отобрать.
— Никогда! — вскричал кто–то.
Король поднял руку, чтобы воцарилась тишина, и подошел к самому краю помоста.
— Ваше самое действенное оружие — это ваша рассудительность, — просто сказал он. — Все остальное оружие есть и у других, и у вас его могут отнять. Множество мужчин и женщин владеют клинками, любой может драться, скакать и убивать. Но только вы, мои магистраты, только вы можете вынести верное решение. Вы знаете закон, и не только слова, а прежде всего его значение. Именно поэтому мы переложили законы в песню, чтобы их запомнили! Вы будете пропевать вынесенный приговор, чтобы он сохранился в умах и сердцах жителей надолго после того, как вы оставите их селение. Вы обладаете величайшей способностью судить не ради наказания, но ради исцеления сердец, разбитых нарушением законов. Именно это выделяет вас из толпы. Мои плащеносцы, когда для вас наступит тяжелейший час — а их будет много, не стоит заблуждаться на сей счет, — в самый тяжелейший час обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона.
Обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона. Именно так я и поступил, когда палач охаживал меня кулаками. Попытки убедить моего мучителя в том, что он заблуждается, не увенчались успехом, хотя, очнувшись на следующее утро, я с удовольствием отметил, что он напевает мелодию королевского закона о свободе перемещения. Наверное, он устыдился этого, поняв, что я заметил, и потому отметелил меня еще сильнее, чем накануне.
К концу четвертого дня пребывания в камере моя жизнь почти подошла к концу. Несмотря на целебные мази, которыми они умащали мое тело, чтобы я не смог упокоиться с миром, на мне не было живого места. Когда они освободили меня от цепей, я даже пальцем не мог пошевелить, не говоря уж от том, чтобы замыслить побег. Пертинцы верят, что именно в такой миг с небес спускается ангел, чтобы выслушать ваше последнее слово.
— Это и есть величайшая надежда Пэлиса? — произнес голос. На ангельский он не слишком походил, поэтому я разлепил веки.
Передо мной стояла женщина в возрасте. Стройная, с прекрасной фигурой, в темно–красном платье. Драгоценности были подобраны в цвет наряда: рубины блестели у нее в ушах и обвивали шею. Седые волосы, уложенные в сложную прическу, венчали строгое лицо, очерченное морщинами. Она не была красива — наверное, даже в молодости не блистала красотой, — но в острых чертах и ледяных глазах таилось нечто обольстительное, словно она знала все тайные желания и потребности человека и могла подчинить своей воле любого: хоть знатного, хоть простолюдина.