Глая и Витка «присматривала» за колхозными курами и свиньями, которые так и жили в их сараях и помогали там, где рабочие руки были нужнее всего.
Вилина, госпожи Гририх не гнушалась никакой работы, несмотря на дворянский титул, но всем, кроме меня, было неловко видеть, как она работает. И поэтому как-то незаметно, стала у нас госпожа Гририх кем-то вроде учетчика. Касса колхозная у нее была, трудодни она считала, вела записи по тем колхозникам, которые своим трудом вложились…
И последняя Нана, молоденькая девчонка, овдовевшая буквально сразу после свадьбы, была у нас на посылках. Целый день бегала туда-сюда, помогая нам чувствовать себя единым трудовым коллективом.
И за две недели работы нашего колхоза, мы сделали очень много.
Построили навес для коров наших на пастбище рядом с ручьем. Ручей отгородили, чтобы коровы его не затоптали. Оборудовали лежанки для тринадцати буренок, поставили колоды для воды, чтобы коровки могли пить столько сколько нужно. Еще несколько старых корыт для стирки белья приспособили для каменной соли и подкормки. Из глины слепили очаг, чтобы греть воду мытья вымени. Стол из бревен смастерили. Получилось довольно мило и уютно. Рыска просила даже шалаш ей там построить, чтобы ночевать можно было. Но мы сочли, что это лишнее. Хищников в Гвенаре нет, воров тоже. От кого коров-то караулить?
Производство Яблочного сыра на поток поставили, дело же нехитрое. Сайка теперь одна с ним справлялась. И стала нашим главным сыроваром. А еще они с Рыской и Салиной твердые сыры варили, рецепты обкатывали. Мы давно решили, что все четко должно быть, чтобы каждый раз одинаковый вкус получался, чтобы покупатели наши знали, если продукт из колхоза «Светлый Путь», значит гарантированно качественный.
Все что в «лаборатории» готовилось, мы на всех колхозников делили. Пусть по небольшому кусочку, но деликатес, которого еще на королевском столе не было, все попробовали.
С сырами мы все еще экспериментировали, но это уже перестало быть каким-то уникальным делом, слова фермент, пепсин и бактерии влились в местный язык, и звучали из наших уст уже совсем привычно. Даже бабка Ланка легко оперировала этими словами. Процесс сыроварения стал привычным.
С огородом тоже все было хорошо. Укроп отлично подошел к синей каше, делая ее вкус каким-то снежно-свежим. В общем, продавать мы пока не пробовали, но Салина клялась, что такую приправу ждет успех. В общем, оставила на семена половину грядки, на следующий год попробуем посадить побольше. На продажу. Остальные овощи тоже росли отлично. Редиску мои подруги распробовали, с солью им понравилось. Всевозможные салаты, тоже зашли. Но тут неожиданностей и не должно было быть. Все же за неимением круп и овощей, траву здесь ели всякую разную.
А еще Салина рассказала мне, как же так получилось, что здесь такой откровенной убогий ассортимент растений. Даже диких.
Я потом несколько дней спать не могла. У меня душу на части рвало, когда представляла, что пришлось пережить этому миру, чтобы возродиться.
Оказывается, Хадоа — это не государство соседнее, как я думала. А другой мир. И оттуда пришли на Гвенар захватчики и людей в рабство угнали. Коров, свиней, овец и кур тоже забрали, хадоанцы оказались чистыми мясоедами. А потом выжгли Гвенар дотла. И ни одной своей травки, ни одного дерева в этом мире не осталось. Через тысячи лет, когда гвенарцы вернулись в свой мир, он так и был черной пустыней. И все, что здесь растет, и все животные, которые есть, все принесено с Хадоа. И цветы эти синие, оттуда. Людям же надо было что-то есть.
Третья неделя нашего хозяйствования началась как-то спокойно. И даже как-то скучновато. Работы много, конечно было, но все равно… как-то однообразно.
Я даже время нашла сарафаном своим заняться. Солнце-то все позже и позже садилось. Вечера светлые были. Чего уж было тянуть кота за хвост?
Три дня кроила. А все потому, что ни лекал под рукой, ни метра даже. Пришлось куском веревочки все измерять и на листке бумаги, что у господина Гририха для речи выпросила, рисовать схемку. И вспоминать расчеты для построения выкройки. А потом кроить прямо на дорогущей ткани, не будучи уверенной, что все правильно.
Можно было бы, конечно, простенький сарафан слепить, но очень уж мне хотелось так поразить воображение вдовушек чтобы они сняли свои платья-мешки. Так что заморочилась я декольте и вытачками, чтобы грудь подчеркнуть. На рубашке нижней, которая по местным правилам приличия должна и сверху и снизу выглядывать, решила рукава фонариком сделать, чтобы хоть как-то наряд украсить. Лишь бы успеть до конца лета сшить.
— Малла, не спишь? — ко мне заглянула Салина, которая каждый вечер сама сыры купцам отгружала. — не могу я больше. Малла, они же меня на клочки рвут. И обижаются еще. Мол, мало ты мне сегодня оставила. Я просил десять головок, а ты три дала… больше сыров надо… больше коров… Ты что же это делаешь? — ахнула она, увидев мои выкройки, — нельзя же нам такое!
— Как это нельзя? — удивилась я, а у самой сердце дрогнуло. Ну, не могу я больше в мешках этих ходить. Не могу! Выше моих сил это.
— Мы же вдовы. Скорбеть должны. О своих мужьях умерших помнить, а не других завлекать… поэтому и платья у нас такие особенные…
— Что?! — у меня кровь от лица отхлынула. Мне дурно стало. Я задыхаться стала. Я-то, дура, других баб и не видела. Думала, все в таких мешках ходят, — но подожди! Вилина же… она же замужем, а в таком же мешке ходит. Или замужние тоже…
— Вилина тоже вдова. И о первом своем супруге помнить должна. И одежда наша неудобством своим нам напоминает о грехе нашем. Раз мужа потеряла, теперь всю жизнь вдовий наряд носить обязана.
— Как это всю жизнь? — я с трудом шевелила губами. Я настолько не знала, что дальше делать. Не дура же. Понимаю, что против традиций нельзя идти. Это только в книжках о попаданках моду по щелчку пальцев меняют и от кринолинов сразу экстремальному мини переходят… я уже убедилась, что не все так просто. По крайней мере у меня. Вон кому-то везет гораздо больше. Курице этой белобрысой, например. Вот у нее все, как в сказке: и королю в постель попала, и замуж за него вышла, и кровь у нее древняя оказалась, и силы огромные с неба свалились. Никаких тебе печалей и терзаний. Как сыр в масле катается.
— Вот так, — пожала плечами Салина, — так что зря ты такую ткань хорошую испортила.
Ну, вот кто бы мог подумать, что последней каплей эти дурацкие платья станут? На следующее утро я, впервые в жизни, не пошла на работу. Никогда я еще себе такого не позволяла. Ни там, ни тем более здесь. А сейчас так все равно стало. Зачем стараться, пытаться чего-то добиться, если все равно ничего не изменить. Ни домой мне никогда не вернуться, ни родителей увидеть, ни Орландо, ни даже платье-мешок из дерюжки колючей не снять…
А еще подруги про меня забыли. Я уже полдня на кровати лежу, а ко мне даже не заглянул никто. Не спросил, что, мол, Малла с тобой случилось? Как ты себя, подруженька наша, чувствуешь? Ни Салине я не нужна, ни Рыске, ни своей бригаде овощеводов. Они-то небось, на огород пошли. Работают там… поливают, сорняки пропалывают. Хотя дождик каждую ночь лил и сорняки не так уж сильно донимали, но все же в большом колхозном огороде для пары человек всегда работа была.
А я не нужна никому. Ну и пусть, буду лежать пока не умру. Только вот тюфяк сегодня какой-то совсем неудобный. Сено совсем слежалось. Да и что говорить трава не перо. Вот была бы у меня перина… Кстати… а чего-то я здесь перин не видела? И подушек…
Я даже села. Как это так, в деревне подушки не перьевые? Всю жизнь у бабушки пера этого было завались. Каждый год подушки шила, по родне раздаривала. Вот бы у Глаи спросить, у птичницы нашей. Вдруг неспроста это. Вдруг какая-нибудь беда, как с этими платьями-мешками.
Я уже подскочила и бежать хотела, да вспомнила, что страдаю сегодня. И обратно в постель легла. А самой-то так перинку хочется под попу, подушку под голову… плюнула я на страдания и к Глае рванула. Огородами, чтоб никто не видел, что я из дома вышла. Вот проверим, насколько нужна я подружкам… так называемым…
К Глае я как шпион пробиралась. Чтобы не увидел никто. Спрошу у нее только про перину, а потом тихонько домой вернусь. Так же, огородами. А то обидно как-то, я бы, например, забеспокоилась, если бы Салина с утра из дома не вышла. Или если бы Рыску возле коров утром не увидела. А подружкам моим все равно значит, раз они за столько времени так и не удосужились проверить, что со мной случилось.
— Привет, Малла, — Глая мне обрадовалась. Единственная за весь день. Она кормила в своем типовом дворе кур, которые бегали под ногами и стучали клювами по деревянному корытцу, подбирая цветки синей каши, — а ты чего так рано-то? Случилось что?
— Ничего не случилось, — обиделась я. Ну а что? Разве я могу прийти в гости только когда что-то произошло. — И не рано уже вовсе… солнце почти в зените, — махнула я рукой в небо. Приврала, конечно, для красного словца. Солнце совсем не в зените было… и, вообще, даже совсем недавно рассвет был… Не знаю, почему мне так показалось, пока дома лежала. Наверное, от обиды.
— Глая, скажи, а почему здесь тюфяки травой набивают, а не пером куриным?
— Не только травой, — пожала она плечами, — и пером набивают. И шерстью овечьей. Только дорого это. И шерстью дорого. А уж пером так, вообще… такая перина, наверное, только у его величества, да самых приближенных имеется..
— А почему? — удивилась я. Ну, мне всегда казалось, что перо дешевый материал.
— Ты представляешь, сколько кур надо на перину, — рассмеялась Глая, — это сколько же лет собирать надо. Всех наших кур даже на одну подушку не хватит. Так что дорогое это удовольствие.
— Все равно не понимаю, — я даже головой потрясла на всякий случай. Вдруг там извилина какая на место встанет, — пера, конечно, много надо, но ведь и кур можно не двадцать завести, а двести.
— Малла, — Глая расхохоталась до слез, — а ты хоть знаешь, как кур разводят?
— Из яиц? — я немного растерялась. Все же другой мир… вдруг у них куры живородящие. А яйца так, побочный эффект…
— Из яиц, — кивнула подруга, а я выдохнула. А то уже с опаской начала поглядывать на живородящих монстров, которые вокруг нас крутились, — но чтобы яйцо стало курицей, надо чтобы другая курица высидела цыпленка. И три недели ей нужно на гнезде провести, не вставая. А они не любят на одном месте сидеть, так и норовят сбежать. Поэтому и выводят мало очень…
— Значит надо инкубатор строить! — заорала я, но изо рта снова зазвучало, — я Малла Вильдо из Хадоа! Кошмар меня подери!
Это что за издевательство?! Почему я про колхоз, про ферму для коров и про сыры могу говорить, а про инкубатор нет?! Что за пакость!
— Малла, — а вот Глая уже вцепилась в меня, мгновенно почуяв, что я что-то знаю, — что?! Что ты хотела сказать?! Малла! Пожалуйста!
— Подожди-ка…
Какая-то мысль мелькнула в моей голове. Не зря говорят, догадка озарила. Вот и я словно искорку увидела, которая вспыхнула и пропала, снова оставляя меня во тьме. Надо подумать. Еще раз. О чем я думала? О том, что про колхоз, про ферму, про сыры могу говорить, а про инкубатор, про трактор, да, пыталась, про другой мир — нет…
А в чем их разница?
— Глая, — начала я медленно, — вот смотри, яйца лежат под курицей в определенных условиях: тепло, влажность, может быть еще что-то. Ты это лучше знаешь. А если мы положим яйца в ящик и создадим в нем такие же условия, как под курицей?
Ух, ты! У меня получилось! Я, кажется, поняла принцип! Главное не говорить ни о чем, что невозможно сделать здесь и сейчас в этом мире.
— Малла, — Глая ответила мне шепотом, — у вас так делают? — Я кивнула. — И цыплята выводятся? — Еще кивок. — Кошмар меня подери! Малла! Это же здорово! А как это сделать?
— Не знаю, — засмеялась я, — а что знаю, я тебе уже рассказала.
Ящик мы с Глаей нашли у господина Гририха. Положили туда травы из тюфяка, два десятка яиц на пробу и в одеяло войлочное укутали. И стали думать как в печи температуру поддерживать, чтоб цыплята наши в яйцах не сварились и не замерзли.
Так, бегающих из угла в угол с ящиком с яйцами, нас и нашли подруги. А я даже забыла высказать им претензии, потому что вопрос как греть будущих цыплят, стал важнее. Наконец-то, благодаря Дару Глаи, решение пришло — нужно просто постоянно топить печку, помаленьку, чуть ли не по щепочке, поддерживая температуру, а для влажности, прямо в коробку поставить кружку воды, накрытую деревянным кружочком. Надо больше, приоткрыл, надо меньше, прикрыл. А еще каждый час нужно было поворачивать и ящик, и яйца, чтобы они грелись равномерно со всех сторон.
И если с влажностью было проще, один раз выставил, и потом можно не трогать долго, то переворачивание яиц и особенно топка печки крошечными порциями, но регулярно и часто, требовали постоянного присутствия. И мы установили дежурство, чтобы бы контролировать наш инкубатор круглосуточно.
В общем, следующие три недели мы жили у Глаи. Вся наша банда: я, Салина и Рыска.
Всю остальную работу тоже никто не отменял, поэтому как-то не до обид было. Моя недоделанная выкройка сарафана так и осталась лежать на полу в пустой комнате.
Ох, и тяжелая это работа, скажу я вам работать курицей-наседкой.
Первый месяц нашей колхозной жизни пролетел как один миг. И мы собрались подвести итоги.
Как не похоже было это итоговое собрание на то самое первое. Мы крепко сдружились, мы знали друг друга как самых родных и близких людей, мы смогли стать командой. И сейчас сидели в кабинете господина Гририха, пододвинув лавки ближе к столу.
— Итак, бабоньки, — начал наш председатель, — первым делом хочу сообщить две радостные новости. Первая, все члены колхоза, которые внесли вклад своим трудом отработали долг и теперь являются полноценными колхозниками. И вторая, — не дал он нам завизжать от восторга и кинуться в объятия друг друга с поздравлениями, — за месяц мы с вами продали сыра на двести двадцать два грота.
Вот тут мы уже не сдерживались. Вдовы, жившие на три-пять грот в месяц, просто взвыли от озвученной суммы. Это была просто немыслимые деньги.
Когда закончилось всеобщее ликование, а мы все наобнимались и даже наплакались, господин Гририх, который терпеливо ждал, когда все успокоятся, продолжил:
— Итак, бабоньки. Нам нужно решить, что делать дальше. Если мы отложим эти деньги, то уже можно нанимать бригаду строить ферму и сыроварню. Если мы решим выплатить каждой то, что вы заработали, то строителей можно будет приглашать на коровник. А если мы направим все эти деньги на покупку коров, то через месяц мы сможем заработать примерно шестьсот грот…
Вот тут все онемели. Столько деньжищ даже я не могла себе представить. Хотя сто грот в руках держала.
— А мы сможем продать столько сыра, — я первая пришла в себя, потому что для меня это пока еще были просто цифры.
— Сможем, — прошептала Салина, — это примерно по сорок килограмм сыра в день… да… сможем… даже больше сможем… только, — она обвела нас всех взглядом, — мы столько не вытянем. Нам рук не хватает…
— Еще три вдовы хотят вступить в колхоз, — господин Гририх довольно улыбался, — а когда они увидят наше будущее стадо… Думаю, от желающих не будет отбоя…
— А потом еще овощи, — вмешалась я, свято верившая в успех картошки, капусты и огурцов с помидорами, — через пару недель дойдет первый урожай репы, кабачков и капуста ранней. Их заготавливать на зиму нельзя, но капусту можно мариновать, добавлять в супы и есть сырой. Как и репу с кабачками. Салина, мне нужны бочонки.
— Малла, — подруга стала серьезной. После фиаско с зеленью у местных появились сомнения в травах из Хадоа, — пару бочонков мы тебе выделим, но, знаешь, если то, что ты положишь в них не будет интересно купцам… — она замолчала, но всем стало ясно, что в таком случае мой огород так и останется только на моем участке для моего личного удовольствия.
— Хорошо, — согласилась я, — а еще у нас скоро будут цыплята. А если получится их выводить без курицы, то очень много цыплят.
— Да кому они нужны, — одна из женщин-овощеводов махнула рукой. В последнее время их энтузиазм спал, и хотя работали они старательно, но как-то без огонька. А вот Рыскины животноводы чувствовали себя героями, — куда нам столько яиц-то?