Затем он покинул королевскую спальню, за дверями которой встретил двух внебрачных сыновей короля — герцога Мэнского и графа Тулузского, нетерпеливо дожидавшихся аудиенции. Наверное, при виде этих бастардов в душе Филиппа Орлеанского шевельнулось сомнение относительно полученных им от короля заверений. И в самом деле, Людовик XIV, испытывавший перед смертью мучительные колебания, в последний момент разделил права регентства между племянником и сыном, герцогом Мэнским.
Утром 1 сентября 1715 года «король-солнце» умер, не дожив четырех дней до семидесяти семи лет, и 41-летний герцог Орлеанский почувствовал, что настает его звездный час.
Ранним утром следующего дня было созвано заседание Парижского парламента с участием магистратов, государственных советников, принцев крови, герцогов и пэров. Подавляющее большинство собравшихся не могли знать содержания завещания покойного короля и потому дружно приветствовали герцога Мэнского, полагая, что именно он станет фактическим правителем страны до совершеннолетия Людовика XV. Правда, каким-то путем все же просочились слухи, будто покойный король разделил регентство между своим побочным сыном герцогом Мэнским и Филиппом Орлеанским, причем собственно регентом был назначен первый, а второй получил лишь неопределенную должность «председателя Регентского совета». Подобная двусмысленность, действительно зафиксированная в завещании короля, была с успехом использована герцогом Орлеанским в свою пользу.
Он явился во Дворец юстиции последним, что само по себе было символично, и немедленно взял инициативу в свои руки, поставив на место пытавшегося ему возражать герцога Мэнского. «Вы, месье, получите слово, когда настанет ваш черед», — бросил ему в лицо Филипп Орлеанский.
После оглашения королевского завещания Филипп выступил с речью, в которой прозрачно намекнул участникам заседания на предстоящее возвращение парламентам прежних полномочий, урезанных Людовиком XIV, а также высказался за приобщение к принятию важных решений униженной покойным королем в правах аристократии. Эти заявления сразу же расположили участников заседания в пользу председателя Регентского совета, и завещание короля было интерпретировано в нужном для Филиппа смысле.
Раздосадованный герцог Мэнский, в одночасье оказавшийся «блестящим вторым», сгоряча заявил, что просит освободить его от командования королевской гвардией, во главе которой перед своей смертью его поставил Людовик XIV. «Очень даже охотно, месье», — удовлетворенно ответил Филипп Орлеанский и объявил, что сводный брат малолетнего короля сосредоточится теперь исключительно на воспитании и образовании Людовика XV. Спустя три года герцог Мэнский устроит антиправительственный заговор, будет арестован и заключен в тюрьму, где просидит до 1720 года, после чего полностью уйдет в частную жизнь.
2 сентября 1715 года регент вышел из Дворца юстиции уже подлинным хозяином Франции, каким ему предстояло быть на протяжении семи с половиной лет.
Туманные обещания Филиппа Орлеанского, данные им 2 сентября 1715 года парламентам и аристократии, очень скоро приобретут вполне конкретные очертания и начнут воплощаться в жизнь в политике так называемой «полисинодии». Этот «новый курс», официально провозглашенный 15 сентября, был подсказан регенту двумя его советниками — герцогом Луи де Сен-Симоном и аббатом де Сен-Пьером, публицистом, автором знаменитого «Проекта вечного мира».
Суть полисинодии сводилась к глубокой реформе государственного управления, то есть фактическому демонтажу «вертикали власти», которую создал Людовик XIV, и определенной децентрализации управления страной. Полисинодия предполагала участие нотаблей, дворянства и третьего сословия в государственном управлении. Так, например, вопрос объявления войны или заключения мира обсуждался сначала в Военном совете, состоявшем из представителей дворянской верхушки, а потом передавался на утверждение в Регентский совет. Наряду с военным были учреждены еще шесть специализированных советов — морской, иностранных, внутренних, духовных дел, финансовый и торговый. Таким образом, должности государственных секретарей, принимавших единоличные решения, были упразднены и заменены коллегиальными органами, где происходил свободный обмен мнениями и выработка согласованных рекомендаций для Регентского совета.
Париж немедленно отреагировал на нововведение остроумной песенкой, в которой были такие слова:
Француз, не бойся катаклизмов,
Наш мудрый Регент все предвидел,
Назначив семьдесят министров [23].
Но задуманная реформа натолкнулась на препятствия, которых не предвидели ни регент, ни его советники. Обнаружилось, что процесс принятия решений с появлением советов недопустимо замедлился. Советы быстро превратились в дискуссионные клубы, где срочные вопросы обсуждались неделями. Неудовлетворенность системой полисинодии неизбежно привела Филиппа Орлеанского к необходимости ее отмены, что и случилось 24 сентября 1718 года, и возвращению к прежней системе персональной ответственности государственных секретарей с узким кругом их советников.
В то же время парламенты, и прежде всего Парижский, вернули себе обещанные регентом права, и главное из них — право утверждения или отклонения королевских эдиктов, если они, на взгляд парламента, противоречили «интересам народа и фундаментальным законам королевства». Одним только этим решением Филипп Орлеанский обрел в лице парламентов союзников. Он, конечно, не мог тогда предвидеть, что Парижский парламент с успехом будет использовать полученные права в противостоянии королевской власти и это приведет к событиям 1789 года.
Значительные перемены в период регентства произошли в области религиозной политики, которая при Людовике XIV отличалась крайней нетерпимостью и преследованием всех не католиков. Филипп Орлеанский, всегда достаточно равнодушный к религии, придя к власти, покончил с влиянием при дворе партии «святош», избавился от иезуитов и выказал демонстративное расположение к янсенистам, которых при Людовике XIV считали еретиками и опасными политическими оппозиционерами.
«Король-солнце» оставил своему преемнику совершенно разрушенную в бесконечных войнах экономику и расстроенные финансы. Филипп Орлеанский искал и нашел, как ему показалось, эффективное средство быстро и безболезненно оздоровить финансовую систему Франции, избавить ее от громадного государственного долга и острого платежного дефицита. При посредничестве кого-то из советников регента на исходе 1715 года в его окружении появился шотландец Джон Лоу, обещавший не только восстановить, но и значительно пополнить французскую казну. В следующем году он создал банк, капитал которого составился от продажи акций. Выпускаемые банком Лоу кредитные билеты обращались по твердому курсу и принимались в уплату налогов. В 1718 году банк получил статус королевского, после чего государственные долги стали оплачиваться банковскими билетами, то есть ассигнациями.
Лоу до такой степени вошел во вкус, что начал финансировать колониальную экспансию. Основанная при его участии «Западная компания» приступила к освоению Луизианы, где в 1718 году французские переселенцы заложили город Новый Орлеан, ставший ее столицей. Имя, которое получил город, было выбрано, конечно же, в расчете сделать приятное герцогу Орлеанскому.
Лоу постоянно наращивал выпуск бумажных денег.
Поначалу курс выпускаемых им акций непрерывно возрастал, что породило бешеную биржевую спекуляцию. Но в 1720 году вся эта бумажно-денежная вакханалия закончилась закономерным крахом, почувствовав приближение которого авантюрист успел сбежать за границу. Впрочем, правительство не только ничего не потеряло, но даже оказалось в выигрыше, расплатившись с кредиторами пустыми бумажками. Государственный долг был погашен. Другим результатом финансовой аферы Лоу стало массовое разорение держателей его «ценных бумаг», что подняло волну возмущения против регента, покровительствовавшего проходимцу.
Когда вслед за финансовым крахом началась эпидемия чумы в Провансе, особенно поразившая Марсель, ее сочли Божьей карой за бесчисленные грехи регента и окружавшей его камарильи. А в Париже народ распевал песенку, где были такие слова:
Пускай чума Прованс сгубила,
Не это главная печаль,
Для всех куда бы лучше было,
Случись она в Пале-Рояль [24].
Внешняя политика Филиппа Орлеанского, как и внутренняя, характеризовалась пересмотром наследия, оставленного Людовиком XIV, который фактически изолировал Францию, перессорив ее с большинством европейских стран. Сознавая слабость страны, обескровленной войнами предыдущего правления, регент старался избежать ее вовлечения в какие-либо конфликты и прилагал усилия по укреплению относительного равновесия в Европе, достигнутого с подписанием Утрехтского и Раштадтского договоров. Он правильно оценил возросшую роль Англии, становившейся арбитром в разрешении европейских споров, и, отбросив англофобские предубеждения «короля-солнце», взял курс на сближение с ней, чему способствовала и перемены на английском престоле, где в 1714 году утвердилась Ганноверская династия в лице Георга I.
К сближению с Англией регента подталкивали и не прекращавшиеся интриги Филиппа V Испанского и герцога Мэнского; оба не скрывали собственных притязаний на французский престол в случае смерти болезненного Людовика XV.
На этот счет у Филиппа Орлеанского были собственные планы: он намеревался посадить на трон Капетингов своего сына герцога Шартрского. Регент с появлением наследника прилагал немалые старания к его обучению, приглашая лучших учителей и воспитателей. Увы, многолетние усилия не увенчались успехом. Герцог Шартрский упорно не желал учиться; он до конца дней оставался человеком ограниченным и даже глупым, что вынужден был сокрушенно признать и сам Филипп Орлеанский [25]. Это, правда, не меняло его планов на случай смерти Людовика XV.
Намерения регента не составляли большой тайны для британской дипломатии. Более того, они полностью совпадали с интересами сент-джеймсского двора, опасавшегося в случае объединения французской и испанской корон возрождения недавних амбиций Франции. Кроме того, Георг I с тревогой следил за активизацией Стюартов, своих противников, пытавшихся вновь овладеть троном. В этом вопросе ему важно было заручиться хотя бы нейтральной позицией Франции, а в идеале — ее поддержкой. По всем этим причинам в Лондоне сразу же пошли навстречу пожеланию Филиппа Орлеанского улучшить франко-английские отношения.
Важную роль в примирении двух давних противников сыграл Гийом Дюбуа, доверенное лицо регента, опытный переговорщик в делах тайной дипломатии. Итогом его конфиденциальных переговоров стало подписание 10 октября 1716 года в Ганновере союзного договора между Францией и Англией. Спустя два с половиной месяца, 4 января 1717 года, к союзному договору присоединилась Голландия, другой бывший противник Франции.
2 августа 1718 года сформировался еще один блок, включивший в себя Великобританию, Францию, Австрию и Савойское герцогство. Этот четырехсторонний союз дополнил ранее заключенный трехсторонний. Оба союза были направлены против Испании, попытавшейся после внезапной оккупации Сардинии (лето 1717 года) распространить свое господство на все Западное Средиземноморье. Этим планам не суждено было сбыться. 11 августа 1718 года британская эскадра внезапно атаковала испанский флот и разбила его.
В это время в Париже был раскрыт инспирированный Испанией заговор герцога и герцогини Мэнских с целью свержения Филиппа Орлеанского. Супруги Мэнские были арестованы и заключены в тюрьму, а вдохновитель заговора, испанский посол в Париже принц Селламар, вынужден был покинуть Францию как персона нон грата.
В 1719 году французская армия вторглась в пределы Испании и одержала ряд побед, вынудив Филиппа V окончательно отказаться от притязаний на трон своих предков и искать пути примирения с регентом и его европейскими союзниками. Одновременно французская военная интервенция показала Европе, что родственные отношения между Бурбонами в Париже и Мадриде не могут служить гарантией их тесного взаимодействия в международных делах.
В начале 1720 года Филипп V выказал намерение мирно разрешить возникшие между двумя соседями противоречия. 20 мая 1720 года он присоединился к четырехстороннему союзу, а год спустя заключил трехсторонний союзный договор с Францией и Англией.
Желая упрочить примирение с Мадридом, герцог Орлеанский предложил Филиппу V династический союз через систему браков: Людовик XV женится на испанской инфанте, когда она подрастет, принц Астурийский возьмет в жены дочь регента Луиз-Элизабет Орлеанскую, а дон Карлос, другой сын Филиппа V, станет мужем предпоследней дочери регента Филиппин-Элизабет Орлеанской. Из всего этого сложного проекта, выдававшего устремления регента Франции пустить династические корни за пределами Франции, реализован будет только один. В 1722 году двенадцатилетняя Луиз-Элизабет Орлеанская (мадемуазель де Монпансье) выйдет замуж за четырнадцатилетнего принца Астурийского, а два года спустя станет, правда, ненадолго, королевой Испании. Заключение этого брака одновременно с подписанием 22 ноября 1722 года франко-испанского союзного договора подтвердило действенность «Фамильного пакта» («Pacte de famille») между двумя ветвями Бурбонов, возникшего еще при Людовике XIV.
Важные изменения происходили и на восточном направлении внешней политики регента, пришедшего к власти в разгар Северной войны. Людовик XIV последовательно поддерживал давних союзников Франции — Швецию, Польшу и Турцию. Здесь французские интересы всегда входили в конфликт с интересами России, добивавшейся выхода к Балтийскому и Черному морям. Напряженность в отношениях России и Франции усилилась при Петре I, который сумел ослабить Польшу и распространить на нее свое влияние за счет ослабления там французских позиций.
Неприязнь Людовика XIV к молодому и амбициозному русскому царю выразилась даже в том, что он, едва ли не единственный из европейских правителей, отказал Петру во въезде во Францию в ходе его ознакомительной поездки по Европе в 1697–1698 годах. «Король-солнце» не согласился с доводами маркиза де Торси, руководителя своей дипломатии, в пользу сближения с Россией после победы, одержанной Петром под Полтавой, и продолжал поддерживать бежавшего в Турцию Карла XII. Незадолго до своей смерти Людовик XIV возобновил союзный договор с Швецией (апрель 1715 года).
Филипп Орлеанский, не разделявший многих взглядов «короля-солнце» на внешнюю политику Франции, почти сразу взял курс на сближение с Россией и оказывал активное содействие в прекращении Северной войны. Одновременно с октября 1716 года при посредничестве Пруссии велись секретные переговоры о возможном франко-русском союзе. Филипп Орлеанский надеялся тем самым предотвратить опасное для Франции сближение России с Австрией, а Петр добивался признания русских завоеваний в Прибалтике и прекращения французских субсидий Швеции.
Когда стало известно о намерении царя совершить новую поездку по Европе, регент немедленно согласился принять его у себя во Франции. В начале мая 1717 года Петр прибыл в Париж, где его ожидал пышный прием. Почти два месяца, проведенные царем во Франции, привели к устранению прежних взаимных предубеждений и к полной нормализации отношений, что дало основание Петру поставить вопрос о закреплении намечавшегося политического союза между двумя странами союзом династическим. Царь дал понять, что его устроили бы два варианта такого династического союза. Первый вариант предусматривал свадьбу его младшей дочери Елизаветы с Людовиком XV. Второй предполагал, что Елизавета станет супругой герцога Шартрского, единственного сына регента.