— Жива…
— Жив, — выдохнула я, намерено прикоснувшись коленом к его руке. Темные глаза вспыхнули, и он уже сознательно, погладил мою ногу обжигая через ткань, горячей ладонью.
Я сжала лошадиные бока и фыркнув от нетерпения, Тума направилась вглубь лагеря…
…Тан, восседающий в главном шатре поманил меня, а когда я спешилась и подошла поближе, выдохнул ароматную струю в мою сторону и отложив мундштук кальяна обратился ко мне:
— Больше сотни миль за двое суток, пережила песчаную бурю, — начал он перечислять мои подвиги, — пока вернулось меньше полусотни, а ты здесь… Я желаю завтра сыграть с тобой партию в шах, девочка, почему-то мне кажется, что ты меня удивишь.
А затем потерял ко мне всякий интерес и затянулся вновь. Меня окутал пряный запах корицы и фруктов, а сама я уже представляла себя отмокающей в деревянной бадье, которую мне обещал слуга, если я переживу первую треть, и если она не будет горячей и исходить ароматным парком, я на правах хозяйки…ну не знаю, высеку его, что ли.
Настроение было шальное, еще леор назад я думала лишь о том, как вымоюсь до скрипа, выпью мятный отвар и усну, но лагерь жил своей самобытной, ночной жизнью и мне тоже расхотелось спать. Я действительно приняла ванну, а слуга мой так обрадовался моему возвращению, что я даже немного растерялась. Он умудрился достать посреди пустыни мой любимый сыр, коровий, что само по себе было сродни чуду, и рыбу, белую, приготовленную на огне. Я проверила как устроили кобылу, освежилась и насытилась, а затем переодевшись — вышла из шатра.
Прячась в тени, скрываясь от посторонних глаз, избегая нежелательных встреч, я добралась до нужного мне шатра и затаилась. Прохладный ветер трепал шелк моей одежды, запутывал распущенные волосы и подгонял в спину, словно требуя, чтобы я ускорилась.
Охранный контур, вокруг палатки, на мне не сработал, а звуки, долетающие до моего слуха, были самые обычные, пожалуй, услышь я хоть намек на присутствие там кого-то еще кроме сына эмира — заходить не стала бы. Но разрезав кинжалом полог у шва и проскользнув змеёй внутрь я не увидела никого, кроме Фатиха, разлегшегося на подушках и выжидательно смотрящего на меня.
— В следующий раз воспользуйся дверью, Долор, — засмеялся он.
— Следующего раза может и не быть, — парировала я. Ложная скромность сейчас была ни к чему, я хотела этого мужчину, и он знал это, поэтому расстегнув пару булавок, удерживающих легкую ткань, я подошла к нему уже полностью нагая. Острые пики грудей вызывающе торчали, выдавая моё возбуждение. Щеки раскраснелись, а пониже живота скручивалось в спираль и пульсировало возбуждение.
Его глаза поменяли цвет, мерцая темным аметистом, черты лица заострились, становясь еще более хищными и опасными, улыбка превратилась в оскал волка-людоеда, а весь он подобрался словно пантера, готовая к смертоносному прыжку. Мгновение и он рядом со мной. Томительно, медленно, словно издеваясь над моим нетерпением, Фатих притянул меня, погрузив руки в распущенные волосы, и поцеловал.
Сначала ласково, пробуя на вкус мой рот, изучая губы, лаская языком мой, а затем, со стоном, сдаваясь опутывающей его, словно щупальца кракена, страсти, сильно, настойчиво, выдавливая по капле ненужную сейчас нежность. Он подхватил меня на руки и не прекращая, а лишь углубляя поцелуй, опустил на прохладные подушки.
Я обняла его, крепко, словно боялась, что у меня могут забрать любовника, вырвать из моих объятий, лишив меня будущего блаженства. Я подставляла под поцелуи беззащитное горло и хрипела от удовольствия, когда после острых поцелуев, брюнет прикусывал мягкую кожу. Горячее дыхание обожгло ушную раковину, зубы прикусили нежную плоть мочки, вызывая табун возбужденных мурашек по всему телу, я утопила ногти, царапая спину и выгибаясь на встречу ласке, подставляя чувствительную грудь под поцелуи.
Губы его сомкнулись на бледно-розовом соске, втягивая, лаская языком, покусывая и снова…Моя руки бессовестно шарили по всему его телу трогая, щупая, сминая, я кусалась и целовала всё, что попадалось под мой алчущий рот. Второй рукой он теребил сосок второй груди, то сильнее, то слабее, а я терялась в ярких всполохах страсти мечтая побыстрее закончить эту муку и продлить её как можно дольше. Его возбуждение упиралось мне между ног, тревожа размерами и заставляя предвкушать удовольствие, которое он обязан доставить мне.
Не собираясь довольствоваться пассивной ролью, я просунула шаловливые руки под тонкие шаровары. Твердая, горячая плоть уперлась мне в ладонь, и я с радостью обхватила мощный ствол, вырывая хриплый стон мужчины. Вверх-вниз, туда-сюда, сдавливая и ослабляя схватку, мужчина толкается мне в кулак, получая лишь малую долю того блаженства, что он может получить, находясь во мне.
Я в нетерпении раздвигаю ноги, приглашая, требуя внимания, а затем сама направляю его в себя, примеряясь к немалым размерам и принимаю на всю длину.
Ох, как же хорошо.
Сладко.
Оперевшись на вытянутые руки и поймав мой взгляд он начал двигаться, мощно, сильно, глубоко и жестко, внимательно наблюдая за моей реакций и усиливая или ослабляя напор, ловя даже отголоски моих эмоций. Я выгибалась и стенала, прикусывая загорелую грудь, чтобы не кричать от наслаждения в голос, подаваясь на встречу и поймав нужный ритм, двигалась и замирала. Древний ритуал, существующий испокон, со дня сотворения мира, наслаждение, граничащее с болью. Мне было так хорошо, что даже кружилась голова, а когда удовольствие сплелось в тугой клубок, взорвалось и рассыпалось миллиардом огненных искр, я, не сдерживаясь закричала, содрогаясь в экстазе.
Как только я перестала хватать ртом воздух и расслабленно откинулась на влажный шёлк, любовник одним неуловимым движением вышел из влажной глубины, развернул меня на живот, и вновь вошел, меняя угол проникновения и затрагивая такие точки, о существовании которых я раньше не догадывалась. Одна его рука мяла грудь, другая порхала на клиторе, не меняя ритма, он вбивался в меня, подгоняя к еще одной капитуляции, и выколачивая из меня еще один оргазм.
И когда я уже почти достигла точки невозврата, он вышел, обрывая стальные канаты, удерживающие меня на бренной твердыне и приник шальным ртом к набухшим лепесткам, погружая меня в Лету** на долгие мгновения. А затем вновь проник в меня, догнав моё удовольствие и излился, вторгаясь резко и на грани.
Спустя несколько бесконечно долгих таймов, я пришла в себя. Глаза наглеца неотрывно наблюдали за мной, а узкая кисть с длинными, сильными пальцами, покоилась на венерином холме, лаская розовые губки, не возбуждающе, но все же принося освобождающее удовольствие. Я сжала руку меж коленей и выгнулась, а потом перевернулась и оседлала Фатиха.
Спустя доли квази в попку мне уперлось доказательство того, что он не против повторить. Я скользнула вниз и обняв пальцами член мужчины вобрала в рот шёлковую головку. Вкус нашей страсти смешался у меня на языке, движения моих рук были уверенными, а вот язык осторожничал, но внимательно наблюдая за реакцией, я приноровилась к темпу и разобралась с тем, что больше всего нравится моему любовнику.
А когда он капитулировал, больно дергая меня за волосы и извергаясь я счастливо засмеялась, и кто сказал, что удовольствие партнера не может доставить радости тебе.
Это была бесконечная ночь, и намного, намного позднее, сморенный невыносимым удовольствием, Фатих уснул. По крайней мере мне так казалось.
Тихо и бесшумно я поднялась с нашего ложа, намереваясь покинуть ненасытного мужчину, далеко-далеко на горизонте забрезжил рассвет, и у меняя остались сущие мгновения, чтобы уйти незаметно.
— Останься, Долор, — впервые за всё время заговорил любовник.
Я повернулась, чтобы запечатлеть в памяти эту картину, подобрала сброшенную одежду, накидывая и застегивая фибулы***, а затем откинув полог, через который я сюда проникла много леоров назад — вышла.
Может быть в следующий раз останусь, подумалось мне.
*Куфия — мужской головной платок.
**Лета — река забвения.
***Фибула — брошь-застежка, обычно скрепляющая и удерживающая ткань
Глава 18. Надежда — опасная штука. Надежда может свести человека с ума
Партия в шах была напряженной, Эмир был большим мастером, мне было до него очень, очень далеко, к тому же я долго не тренировалась, а в этой игре есть масса особенностей, к тому же отсутствие постоянной практики и совершенствования навыка вело к неизбежному проигрышу. И все же Тан был доволен, я поняла это по тому, как раздувались его щеки и блестели глаза, так похожие на глаза сына.
— Ты порадовала меня, лиса, — улыбнулся мне, поглаживая сложное переплетение кос бороды, Тан. — Мне все и всегда подыгрывают, кроме сына, пожалуй. Очень сложно сохранять мастерство, когда никто не играет с тобой на равных.
— С удовольствием сыграю с вами вновь, всемилостивейший. Всегда хотела обыграть какого-нибудь правителя.
Хриплый, каркающий смех разрезал застывшее в гробовой тишине пространство, как раскаленный нож — масло. Свита боялась Арунаяна, и, хотя о нем ходили слухи, как о строгом, но справедливом правителе, сила некроса отвращала и пугала людей. Быть спиритом само по себе не просто, а такая по мощи сущность властителя подавляла любого в его окружении. Хотя думаю именно благодаря своему дару на Тана ни разу не было совершено покушений, не давая душе переродиться, убить некроса крайне сложно, а вот он со Жнецом на «ты», упокоить — поднять вновь, и так раз пятнадцать подряд, для него словно выпить с утра тай — обыденность.
Оба его сына по слухам унаследовали отцовский дар, но наследник кроме темной силы обладал дополнительными умениями, они проявились в день его первого совершеннолетия, и только усиливались по мере взросления. Что это за способности — держали в секрете, но с силой некроса редко уживался какой-либо дар, поэтому чем Небо осчастливило наследного Тана Азама я, пожалуй, могла лишь предположить.
Я собралась выходить, когда в шатер вошли братья, они шутливо подначивали друг друга, быстро разговаривая на древнем, и не обращали никакого внимания на то, что у Тана гости.
— Кам, кам, — привлек внимание отпрысков Тан, — хабо хаспайс филиос пейсер.*
Они снова были в повязках скрывающих нижнюю часть лиц. Длинные косы, заплетенные сложным узором, синие камисы вышитые серебром и одинаковый разрез черных глаз, вот и всё, что объединяло сыновей правителя. Сейчас, в статике, перепутать их было невозможно, но больше слоев одежды, пыль и скачка, и отличить их было бы крайне сложно.
Фатиха я узнала без особых усилий, но, как и он, сделала вид, что мы едва знакомы. Мужчины поприветствовали меня согласно древней традиции, только любовник чуть дольше задержал руку у сердца, и на это мгновение его глаза вновь полыхнули лиловым. Я вышла из шатра, не оглядываясь, и горячий воздух сразу обжег мне губы, а дневное светило ослепило.
Пока я моргала, силясь привыкнуть к яркому свету, ко мне подбежал слуга, и с низким поклоном затараторил что-то, пока я не остановила его жестом и не попросила говорить медленнее.
— Хозяйка, вас спрашивал Тирбиш, конник на шаримахе, дважды уже. Он ожидает у вашего шатра.
Быстрым шагом я подошла к своей палатке, кровный брат ждал, переминаясь с ноги на ногу и явно был взволнован.
— Что случилось Тиш**? — спросила я, приглашая его внутрь. Хабир не смел пускать никого внутрь пока хозяина шатра не было, даже кровного родственника, тем более мужчину. — Проходи и будь моим гостем.
Я распорядилась о прохладительных напитках и легких закусках и присела на низкие плетеные кресла из ротанга, зажгла ароматические палочки и щелчком активировала камень безмолвия, установленный ранее, и лишь тогда спросила о причине его появления.
— Долор, слуга наверняка рассказал тебе про следующую треть?
— Да, пустая треть. Караванная дорога. Редкие бедуины идут ей, предпочитая более длинный, но безопасный путь. Два колодца на четыреста миль. Миражей больше, чем оазисов, — вспоминала я.
— Всё так, но есть то, что знают лишь единицы, когда верблюжья тропа заканчивается, многие предпочитают идти вдоль моря… Это большая ошибка, сестра. Всадника там видно за много миль, он как букашка на ладони, а не всем так везет с братом, как наследнику Азаму. Всемилостивейшему — не повезло, из единокровного, он превратился в кровника***. Разбойника, лишенного чести, мечтающего о власти и богатстве законного правителя.
Он отпил из пиалы обжигающий тай, который вопреки моей просьбе принес слуга, всё же нравы кочевников тот знал лучше, я, в такую жару, могла лишь мечтать о прохладном бассейне, наполненным ароматическим маслом и лепестками пиона, вазочке фруктового щербета, дожде, ну или на крайний случай, ледяной бочке, но туареги могли хлестать черный и густой тай, в котором стояла ложка, в любое время дня или ночи. Поэтому поблагодарив Хабира за сообразительность и отпив из бокала прохладную воду с мятой, я поощрила Тирбиша к дальнейшему рассказу.
— Я вся внимание, брат.
Тирбиш вынул сложенную карту, она немного отличалась от моей, а еще на ней разноцветными символами было отмечено то, или иное препятствие, очень подробно мы разобрали каждое, затем он встал и оставив карту — собрался выходить.
— А как же ты, это же твоя…
— Я сделал эту специально для тебя, Долор. Пожалуйста — береги себя.
Второй старт не был таким напыщенным и торжественным, просто с восходом всадники подъехали к стартовой линии, и когда на горизонте забрезжил рассвет — подстегнули лошадей. Эта часть пути брала всадников измором. Пейзаж вновь радовал всеми оттенками бежевого и желтого, солнце нещадно жарило, да так, что его зенит мне пришлось пересиживать под импровизированным шатром. Голову Тумы я втянула под платок, а тело приходилось постоянно охлаждать, снежные камни я распределила на три дня пути, но такими темпами, они закончатся к концу второго.
Воду в первом колодце я проверила кольцом — чистая. От души напившись, освежившись и даже отдохнув, мы отправились дальше. Редко я встречала следы других участников забега, моей дорогой пошла едва ли четверть, поэтому я нисколько не удивилась, не встретив в пустынном оазисе, в котором решила остановиться на ночь — ни души.
Первая и вторая ночи прошли хорошо, солнце уже клонилось к закату, и я уже давно свернула, вовсю пользуясь подсказками Тирбиша, как вдруг осознание того, что я заблудилась, накрыло меня штормовой волной. К этому леору я должна была пройти второй колодец, ну пусть я задержалась, но оазис пропустить бы не смогла. Я вытащила карту, внимательно вчитываясь в исправления и подсказки, все совпадало, кроме последней четверти…
Я так и не поняла, когда сошла с караванной тропы и свернула не туда. Заблудиться, имея такую подробную карту было верхом глупости, но накопившаяся усталость и усиливающаяся с каждым таймом всепоглощающая жажда путали мысли и туманили сознание. Тума давно перешла на шаг, а вскоре я вообще спешилась и повела её под уздцы. Заднее копыто рассохлось, и кобыла не охрамела только чудом, я решила поберечь свою жемчужинку и обмазала толстым слоем верблюжьего жира пока еще мелкие трещинки и сколы, зпмотала тряпицей в несколько слоев и потуже завязала.
Тума дергала ногой, с непривычки и пару раз поглубже увязла в песке, а в остальном мы двигались в заданом ранее темпе, только вот шли мы в никуда. Судя по карте я свернула не туда больше семи леоров назад, но за то время, что я двигалась, мне не встретилось ни одного источника, ни одного оазиса и ни одного всадника. Идти назад по собственным следам было бы крайне сложно, песок — ненадежно хранил отпечатки ног и копыт, к тому же вероятность втретить воду или человека была выше, если я пойду, скорректировав направление.
Что ж, оглядываясь назад, я считаю это своей фатальной ошибкой. Самоуверенность едва не стоившая жизни мне и моей лошади. Я брела почти сутки, голодная, изнывающая от жажды, смертельно уставшая, всю воду я отдала кобыле, она тяжело дышала, а в ноздрях запеклась кровь, порой я тащила её, а порой она меня. Ноги я сбила в кровь, но упрямо продолжала идти, высчитывая направление согласно движению дневного светила и хронометру, доставшемуся мне от пробабки.