— Не стоит благодарности. Вечером примешь успокоительного и все наладится. И завтра будет совсем по-другому.
— Думал уже. По-моему, это плохая идея, когда тридцать четыре по Цельсию в тени, а завтра еще больше. Сорок градусов снаружи и сорок градусов в желудке, — я успею выговорить только одно простое русское слово. «Ну, йоба!» скажу — и упаду...
Леха хмыкнул, потом усмехнулся, впервые сегодня — искренне, от души.
— Переведи? — заинтересовался Смит.
Даже голову повернул.
— Ну... — Леха замялся. — «Йоба», или очень похоже, это такой универсальный русский возглас удивления, восхищения, недоумения... В приличном обществе не употребляется.
— А-а... — протянул Смит и так задумался, что аж глаза прикрыл.
Леха тоже задумался, но все мысли были про жару и «как мне тут надоело, а я ведь еще даже проголодаться не успел».
А сейчас припрется обалдуй Пасечник, и эти двое опять начнут друг друга поддевать и между делом перетягивать младшего члена группы на свою сторону — и как прикажете с ними сработаться, когда они не проявляют ни малейшего желания сработаться между собой?
И приперся обалдуй Пасечник. Еще более потный и взъерошенный, чем раньше.
Смит вопросительно посмотрел на него.
— Дикари, — объяснил Пасечник.
— Всего-то?
— И расисты.
— Кто бы мог подумать!
— Суеверные дикари и махровые расисты. Пойдемте.
Пасечник зашагал по раскаленной улице, отдуваясь и мотая головой, как загнанная лошадь. Потом достал салфетки и принялся тереть ими шею. Использованные бумажки он комкал и швырял в разные стороны, бормоча: «Вы дикари, а я буду мусорить! Вот вам!»
— Уверен, что они просто суеверные? — не унимался Смит.
— Точно. Но на всякий случай у меня есть миноискатель. Не волнуйся, я умею им пользоваться. Кстати! Тут кто-то говорил, что самый умный?
— Ты говорил.
— Не-ет, дорогой коллега, это ты говорил!
— Нет, дорогой коллега, это ты говорил, что по твоему мнению я самый умный. Не сочти за оскорбление, но твое мнение не обязательно правильное.
— То есть, я мог ошибиться, и остается вероятность, что ты дурак? — с надеждой спросил Пасечник.
— Смотря, что ты понимаешь под дураком. Многие путают дураков и идиотов. Это системная ошибка. Дурак туго соображает, но руководствуется в жизни элементарным здравым смыслом, а идиот может быть почти гениален, но не дружить с логикой, и за что ни возьмется, получится идиотизм. Я доступно объясняю или надо попроще? Ничего, со временем ты поймешь.
— Вот же зануда, — сказал Пасечник.
И больше не проронил ни слова.
Идти до убитой машины надо было километр по прямой, всю дорогу подставляя голову солнцу в зените. Леха почти физически чувствовал, как плавятся мозги, и старался не думать о том, что сейчас ему между лопаток может глядеть ствол Йобы. Пасечник шумно полоскал рот водой из фляги. Смит хранил равнодушное молчание.
Наконец Пасечник не выдержал.
— У меня была версия, отчего проснулся Бу... мля... Хранитель. Ну, зачем он тут возник, если отбросить мистику. Я думал, «Ландскнехты» нашли Хранителя в местном арсенале или построили из доступных запчастей только под одну задачу, чтобы пристрелить этого монстра, — он коротко показал вперед. — Но все оказалось наоборот и намного логичнее. Если верить нашим аборигенным друзьям, будь они неладны, суеверные дикари, Хранитель уже вовсю орудовал в Абудже и успел завалить с десяток шагоходов, когда нападающие привезли Разрушителя.
— Естественно, — сказал Смит.
— Что естественно?! — почти взорвался Пасечник.
Смит тихо застонал.
— Цитирую тебя: «Все намного логичнее». Почему я должен объяснять то, что ты сам знаешь?
— А поговорить? — тоном наивного ребенка спросил Пасечник.
Смит застонал громче.
— А для чайников?.. — встрял Леха, чтобы разрядить обстановку.
— У «Ландскнехтов» никогда не было серьезных противотанковых средств, — охотно начал Пасечник. — И не могло быть, как у любого частника. Покупай ПТРК — и ни в чем себе не отказывай. Да их эта тема и не волновала. «Ландскнехты» по своей специфике вряд ли сталкивались с чем-то опаснее джихадмобиля...
— Ну да, на Ближнем Востоке не осталось Т-72, — бросил Смит в сторону.
— На Ближнем Востоке не осталось хардкорных моджахедов, — веско сказал Пасечник. — И на ржавых олдтаймерах нет защиты от летающих дронов. Максимум — пара самодельных «утятниц» на один выстрел. Это в Абудже воздушный шарик надуть страшно, того и гляди собьют. А там, где «Ландскнехты» прославились своей э-э... работой с ландшафтом, от которой дохнут террористы...
— Зооцид и экоцид, — ввернул Леха.
— У вас в отделе так говорят? — оживился Пасечник. — Остроумно.
— Не только в отделе, а во всей штаб-квартире, мне кажется. А как еще обозвать карательные рейды по борьбе с партизанами? Геноцид, он и в Африке геноцид, просто слово поменяли, но смысл ясен...
— Наверное кто-то из стариков придумал, — заметил Смит привычно сварливым тоном. — Ваше поколение слишком запуганное.
— Остроумно, — повторил Пасечник. — А нам нельзя... Нет-нет, коллеги, у нас даже в частных разговорах такие намеки не приветствуются! И вы их при мне, пожалуйста, не употребляйте...
— Интересно, чем пугает слово «экоцид» жителей солнечной Калифорнии... — задумался Смит. — Тем, что их скоро заедят вши, которых они культивируют на своих бездомных?
— Эти вши — секретное оружие американской военщины, — парировал Пасечник. — Мы собираемся ими бомбить Лондон. Как раз его пакистанцы до того засрали, что насекомым будет тепло и уютно!
— И что же с «Ландскнехтами»? — быстро вмешался Леха, проклиная себя за неуместный юмор. — О биологическом оружии давайте как-нибудь потом, ладно?
Пасечник криво усмехнулся, бросил на Смита испепеляющий взгляд, но решил не развивать тему боевого педикулеза.
— Короче, у исламистов на севере Нигерии была такая же отсталая ПВО, как на Ближнем Востоке. «Ландскнехты» действовали по привычной схеме. Запускали стаи дронов — и заклевывали с воздуха все, что ездило. О сколько-нибудь серьезной ПТО 2 никто и не думал. Но потом случился известный вам конфликт интересов, и «Ландскнехты» слишком поздно догадались, что заперты в Абудже навечно, и сейчас геноцидить начнут их самих... ну вот, черт побери, вы этого слова не слышали!.. Я уверен, в сопредельных государствах можно купить много интересного за наличные. Но у наших горе-дизайнеров уже была такая здоровая «черная метка» прямо на лбу, что даже самый алчный африканский царек побоялся бы продать им ржавый лом. Конечно они запаниковали и попробовали сымпровизировать тяжелую ПТ-САУ 3 из того, что имелось под рукой. И нашли... то, что нашлось. Нечто совершенно дикое...
— И суеверное, — подсказал Смит.
— Почему? — не понял Пасечник.
Смит покосился на Леху. Тот сделал вид, что не заметил.
— К слову пришлось, — объяснил Смит. — Не обращай внимания. Это ты сейчас пересказываешь нам конфиденциальные выкладки киприотов?
— Вовсе нет. Можешь не верить, но я размышляю вслух, отталкиваясь от твоей умной теории про большую пушку. Логика, мистер Холмс! Получается, «Кибернетика» выбивала в спецкомиссии Совбеза ООН санкцию на тяжелые танки вовсе не для того, чтобы с гарантией раздавить «Ландскнехтов». Просто в оборону встал Хранитель — и сильно напугал их.
— Что и требовалось доказать, — Смит довольно кивнул. — И правильно им не дали танков.
Теперь застонал Пасечник.
Леха неосторожно поправил бейсболку, и глаза тут же защипало. Пасечник сунул ему салфетку. Леха нечленораздельно промычал слова благодарности.
Они почти дошли. Обезглавленного монстра уже было хорошо видно, и смотрелся тот не страшно, а трагически. Безнадежно и заброшенно.
Машина, не достигшая цели. Расходный материал войны. Ехала... и не доехала.
А ведь в Разрушителе мог быть экипаж.
Тоже расходный материал. Тоже ехал и не доехал.
Как бы отвлечься от этих невеселых мыслей, а?
— Слушайте, коллеги объясните одну вещь, — попросил он. — Она мне покоя не дает с того момента, когда я понял, какое для нас откровение Йоба, а теперь и Разрушитель. Допустим, Йоба ползает по варзоне сквозь первые этажи, и его никакой спутник не заметит даже если очень захочет. А Разрушитель весь в пыли и слился с ландшафтом так, что нарочно не замаскируешь...
— Это же очевидно, — перебил Смит. — Без свежей аэрофотосъемки мы как слепые котята. А кто сюда пошлет высотный беспилотник? Даже если уговорить какую-нибудь армию на такую авантюру, теоретический потолок ПВО в восемь километров слабо вдохновляет страховые компании...
— Так я о чем — это все понятно! Это технические аспекты, очень неожиданные, но объяснимые... Но почему мы встаем в тупик, вспоминая о самом конфликте? Мы же люди Института! Трое экспертов сколько ни говорят о бойне в Нигерии, только строят версии! Почему «Ландскнехты» ушли в глухую оборону? Чего или кого они ждали? Как умудрился сгинуть бесследно весь их вспомогательный персонал? За каким дьяволом разборки продолжились в Европе? Ничего не знаем! Сами подумайте, ведь конфликт — уникальный. И его последствия... — Леха замялся.
На Кипре о последствиях шептались вовсю: в апреле Никосия принимает большой саммит, готовится новая корректировка полномочий ООН — понятно, в какую сторону, — и, по слухам, решение вопроса ЧВК. Тоже понятно, какое решение. Окончательное. Может, еще и «Битву Негодяев» достанут из архивов, чтобы публика осознала, от какой чумы спасает планету Организация Объединенных Наций, и немедленно возлюбила Организацию за это.
Но кто знает, что говорят о нашем общем будущем в Санта-Монике, где под запретом даже такие нужные для работы слова как «зооцид» и «экоцид».
— Не томи уже, — сказал Пасечник. — Не бойся, не съедим. Верно, мистер Холмс?.. Да, еще не было такого, чтобы две крупных ЧВК при поддержке кучи мелких бились до полного взаимного уничтожения. Вместо того, чтобы слегка попугать друг друга и разойтись, как это принято у порядочных людей... И последствия возможны... Масштабные.
— Вплоть до полной смены глобальной военной доктрины, — добавил Смит. — И нас выгонят с работы. Ну и?..
— Информация о том, что стряслось в Абудже на самом деле, и какова истинная причина всего этого, должна быть давно обработана в Институте, — твердо сказал Леха. — Почему Институт не поделился с нами? Потому что конфликт — особенный? Или инфа спускается только до некоего предела, а дальше вниз — запрещено?
Тут Леха со Смитом заинтересованно уставились на Пасечника. Это вышло само собой и потому чертовски убедительно.
— Ну-у, коллеги, — протянул тот. — Хватит паясничать. Не в том я чине.
— А в каком? — немедленно поинтересовался Смит.
— Такой же дурак как и вы, сэр!
— Правда о столкновении в Абудже есть, ее не может не быть! — гнул свое Леха. — Сейчас камера стоит на любой машине, на каждом задрипанном пулемете. Куда все подевалось? Думаете, все записи стерты или безнадежно скомпрометированы? Думаете, не выжил ни один боец, так или иначе связанный с Институтом? Неужели уцелевшие свидетели так хорошо легли на дно, что их не достать? Неужели старый негритос, смотритель исторического отеля без водопровода и унитаза на вершине горы Асо, не снимал эту бойню на смартфон просто от безделья?
— Та-ак... — протянул Пасечник, заметно оживляясь.
— Старого негритоса можно вычеркнуть, — сказал Смит.
— Почему? Ты давай-давай, рассуждай, Алексей все записывает.
«Не всё», подумал Леха, но благоразумно промолчал.
— Я сам записываю, я же твой звукоинженер, — напомнил Смит. — Один ты у нас... лицедей.
— Я тоже записываю! — обиделся Пасечник. — Только слово «негритос» придется стереть. И попросил бы в дальнейшем обходиться без него!
— Тогда зафиксируй: этот м-м... добрый человек не мог снять с высоты четыреста метров ничего достойного внимания. Я удивился, когда узнал, что на горе Асо не было даже наблюдательного пункта, — а проблема в климате. Разглядеть из города вершину горы можно не каждый день, она то в дымке, то в тумане. Ну и, соответственно, оттуда редко что-то видно. А когда наши герои сошлись лоб в лоб, копоть стояла на полнеба... И вершина легко накрывается минометом снизу, там лучше не светиться.
— Ладно, хрен с ним, с негритосом, пускай дальше сидит на горе, — сказал Пасечник. — Ну, мы тебя поняли, Алексей. Отвечу коротко: и такое бывало.
— Но...
— «Мало данных», «нет совсем», «много данных, но ничего не понимаем, идите посмотрите» — все бывало. Обычно — «идите посмотрите». Мы здесь на работе, и нечего рефлексировать, надо искать факты и доказательства. Это прямая задача Института — выяснить на месте, кто виноват, и что делать!
— Кто виноват и что делать, решает Агентство Территориального Развития ООН, — процедил Смит. — Вот оно припрется, тут-то всем будет весело. И виноватого назначат, и сделают с ним что-нибудь.
Это прозвучало так веско и сумрачно, что Пасечник, открыв было рот, закрыл его.
— Но справедливости ради, действительно всякое бывало, — вдруг поддержал его Смит. — Представь, мой юный друг, что данные, будоражащие твое воображение, давно собраны и обработаны. Но их характер оказался таков, что они только помеха для успешных действий полевой группы. А то и для ее выживания, почему нет?.. Не скажу, что это типичный стиль работы Института, но я не удивлен. Незачем петь дифирамбы нашему работодателю, однако он по-своему весьма мудр. Понимаешь... — Смит на миг задумался. — Я его не оправдываю и не защищаю, только отдаю должное. Институту Шрёдингера скоро полвека, а в нынешнем виде он существует тридцать лет. Он изучает войну и подводит итоги войны. По особому прейскуранту может организовать войну. За отдельную плату — без боевых действий...
— А если накинуть второй ценник сверху, вообще ничего не будет, — добавил Пасечник.
— Чтобы вообще ничего не было — это дороже всего! — согласился Смит.
— А ведь здорово, наверное, жить в мире, где остались только войны, которых на самом деле нет, — неожиданно выдал откровение Пасечник. — Не бюджетное, конечно, удовольствие, но...
— Но дело того стоит, — закончил за него Смит и поглядел на американца почти без презрения.
Лехе осталось только кивнуть.
— Собственно, что я хотел донести до нашего юного друга. Институту лучше знать, прости за каламбур, сколько нам знать. Во всех аспектах существования человека на поле боя и поблизости, Институт компетентнее, чем кто бы то ни было. Вижу, не убедил. Это ничего, со временем поймешь... В конце концов, не забудем такой вариант, что некоторые переоценивают свою значимость, — Смит покосился на Пасечника. — Возможно, мы не притворяемся съемочной группой, а фактически она и есть. И наша истинная задача — подтвердить своими наблюдениями теоретические выкладки, о которых понятия не имеем... Не исключено, что они окажутся последними в истории Института, и наша командировка — тоже последняя. Можете гордиться.
— Вариант, что Институт был в стороне от конфликта с самого начала, ты отвергаешь? — спросил Пасечник. — И никто не скрывает от нас информацию, а ее действительно мало?
— А какая разница?
— Допустим, Институт сразу увидел, насколько конфликт токсичный, и не захотел совать в него руки?
— А теперь сунул и руки, и ноги? К чему ты это, не пойму.
— А теперь мы исполняем свои прямые обязанности — смотрим, чего здесь люди натворили, кому понизить рейтинг, а кому повысить.
— По официальной версии эти люди умерли, и рейтинг у них — минус два метра. У тех, кого не разнесло в пыль...
Леха поежился. Когда взорвалась кипрская штаб-квартира «Кибернетики», он стоял на крыше одного из домиков Института. Гулкий хлопок — и шорох дождя. С таким звуком сыпалась с неба стеклянная крошка. Два этажа небоскреба разнесло в пыль, именно так.
— Рейтинги у них были, когда они подписались на грязную работу в Нигерии, — заявил Смит. — Были да сплыли. А Институт... Даже если он настолько щепетилен, что не привел «Ландскнехтов» сюда за рукав, все равно нигерийские царьки опирались на его мнение. Так устроен мир. Это не снимает с нас ответственности. Мы — виноваты. Я наконец догадался, к чему ты клонишь, — бросил он Пасечнику. — Ты романтик. И мечтатель.