– Купи, так и попробуешь, – ухмыльнулся торгаш.
– Видать, не сладкий, – с понимающим видом отозвался княжич.
– Коли денег нет, так всё равно, что солёный.
– Ну и ладно, в другую лавку пойдем.
– Ступайте, коль охота ноги бить. Все одно, лучше нашего товару во всей Москве не сыскать! А ежели покупать ничего не хотите, так и ступайте отсюда.
– Ладно, – сдался княжич. – Никишка, доставай деньги!
– А сколько стоит? – поинтересовался тот, доставая из-за пазухи монетку, полученную от Петра.
– Пятиалтынный [41] за гривну.
– Сколько?! – задохнулся от такой несуразной суммы школяр.
– Да он легкий, – принялся уговаривать убедившийся в их платежеспособности продавец. – На копейку шесть золотников [42] выйдет. Хватит налопаться от пуза!
– Шесть с половиной, – поправил его Никишка.
– Чего?
– Я говорю, почти шесть с половиной золотников на копейку должно получиться!
– Ишь ты, – сдвинул брови приказчик, и раскрыл было рот, чтобы выругаться, то тут же согнулся в поклоне.
– Что тут у вас? – строго спросил только что вошедший мужчина, невысокого роста, одетый в богатую шубу поверх стрелецкого кафтана.
– Да вот, Анисим Савич, – заюлил торговец. – Школяры за рахат-лукум торгуются.
– Это что же, за школяры такие? – удивился Пушкарев и воскликнул, переведя взгляд на мальчишек. – Ба, Иван Дмитриевич пожаловали!
– И вам здравствуйте, – учтиво поклонился княжич, а следом за ним его примеру последовал Никишка.
– Какими судьбами к нам?
– Да вот, товарища хотел рахат-лукумом угостить.
– Что же дело хорошее, – отозвался стрелецкий голова и, повернувшись к приказчику с не предвещающей ничего доброго улыбкой, приказал: – ну-ка заверни для княжича Пожарского пару гривенок лучших сладостей!
– Пожарского! – ахнул работник и сломя голову кинулся выполнять.
– Вот извольте, Иван Дмитриевич, – ухмыльнулся Анисим. – Кланяйтесь батюшке. Он, кстати, знает, где вы?
– Да мы просто гуляли…
– Да кто же спорит, где же вам ещё гулять, молодым неженатым!
– Так мы пойдем?
– Ступайте с Богом.
Оказавшись на улице мальчишки пригорюнились. Никишка оттого, что не сумел выполнить порученного, а Ванька, боясь, что стрелецкий голова может рассказать обо всем отцу.
– На, попробуй, – протянул Пожарский приятелю кусочек рахат-лукума.
– Скусно, – отозвался тот, когда прожевал. – Чего делать-то будем?
– А что тут сделаешь, – пожал плечами друг. – Жуй, пока до розог дело не дошло.
– Эй, где вы? – раздался откуда-то сверху звонкий голос.
Удивленный Анненков обернулся на него и увидел, что с тына на них, улыбаясь, смотрит девушка в красивой шапочке отороченной беличьим мехом.
– Здравствуй Маша, – поприветствовал её младший Пожарский.
– Привет, Ванечка. Небось, опять письмо принес, да батюшке попался?
– Нет, сегодня Никишка письмоносец.
– Это кто же такой?
– Я это, – насупился школяр.
– Ну, раз принес, давай.
– Не отдам!
– Не больно-то и хотелось, – сделала равнодушный вид Машка.
– Ты чего? – изумился Ванька, такой несговорчивости товарища. – Это же она…
– Нет. Петр Дмитриевич сказал, что надо отдать девице, краше которой на всей Руси нету.
– Что так и сказал? – заинтересовано спросила сверху Пушкарева.
– Слово в слово!
– Так, что же не отдаешь?
– А ты тут при чём?
– Знаешь что! – возмутилась от подобной наглости девушка. – Я вот сейчас как спущусь, да как надеру уши то!
– Сперва догони.
– И догоню!
Неизвестно долго бы они еще препирались, но тут Марию стали звать, и она попросила уже почти жалобно:
– Ну чего ты, отдай письмо!
– Ладно, – сжалился Никишка и попробовал подкинуть цидулку.
Однако та была легкой и затея не удалась. Тогда Маша расплела ленту и спустила её конец вниз, после чего мальчишки привязали к ней драгоценное послание, и через секунду она держала его в руках.
– Спасибо!
– Не за что, – отозвались школяры и побежали домой.
Анисим Пушкарев, пристально наблюдавший за всем происходящим из открытого окошка, только покачал головой и отвернулся.
– Опять Маша куда-то запропала, – пожаловалась ему жена. – Зову её зову… Совсем от рук отбилась!
– А ты ищи получше, – ухмыльнулся тот в ответ.
– Уже бы посватал кто, – продолжала Авдотья. – Да только кто же на такую егозу позарится. Ох, разбаловал её государь, никакого сладу с ней нет. Ну мыслимое ли дело девке грамоту знать, да говор немецкий!
– Государь знает что делать! – строгим голосом прервал её причитания Анисим. – К тому же, они царицей Катариной обещались о приданом позаботится. Как ни крути, кругом прибыток!
– Правда? – недоверчиво переспросила женщина.
– Вот тебе крест!
– Хорошо бы они ей жениха доброго сыскали. Дворянина какого, или стряпчего, – замечталась мать. – Что бы жалованье и оклад поместный. А лучше вотчина.
– Как знать, – покачал головой стрелецкий голова. – Может твой зять ещё и боярскую шапку носить будет!
– Ой, лишенько, – испугалась Авдотья. – Грех и мечтать о таком!
– Ничто. Греха бояться – детей не родить. А у нас, слава богу, уже трое помимо Глаши с Марьюшкой.
Глава 7
Грицко с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Всё вокруг расплывалось, да к тому же было темно, но он упорно вглядывался и пришел к выводу, что лежит в какой-то темной горнице. В воздухе ощутимо пахло ладаном, но на райские кущи, окружающая его обстановка, честно говоря, походила мало. К тому же, казак не обманывался на свой счет и понимал, что попасть в рай у него шансов не так много. Разве что погибнет в бою с татарами, отбивая полон. Тогда, может быть, Господь и сжалится над его заблудшей душой и помилует.
«Блаженны положившие душу за други своя» – это было тем немногим, что осталось в его голове после учения.
– Очнулся? – тихо спросил непонятно откуда возникший старец с длинной седой бородой.
– Где я? – еле слышно отозвался запорожец.
– В обители.
«Ну, конечно, монастырь!» – сообразил Грицко, но вслух попросил пить.
Инок тут же подал ему корец необычайно вкусной воды, и живительная влага буквально оросила иссохшее горло.
– Господь избавил тебя от греха смертоубийства, – наставительным голосом продолжил монах. – И жизни не лишил за намеренье. Видать, нужен ты ему зачем-то. А посему, чадо, задумайся о душе своей. Покайся в грехах, да молись искренно, тогда, глядишь, и спасешь душу свою…
– Он жив?
– Кто?
– Ну, тот князь, с которым я бился.
– Я же говорю, помиловал тя Господь!
– Хорошо.
– Вот и я говорю, – обрадовался старец. – Хорошо, что Спаситель не дал тебе согрешить.
– А где он?
– Кто, князь Щербатов? Так в Москве. Слышно к свадьбе готовится.
– Хорошо, – повторил казак, подумав про себя – «Значит, я смогу ещё до него добраться!»
Свадьбы Никиты Вельяминова с княжной Марьей Долгоруковой и князя Дмитрия Щербатова с Аленой Вельяминовой играли в один день. Венчались они тоже вместе с церкви Пресвятой Богородицы, которую, к слову, построил мой ближник, исполняя обет, данный в плену. Потом было катание на санях по всей Москве, песни и пляски, пушечная пальба и, наконец, свадебный пир. Во всем этом самое деятельное участие принимали мы с Катариной. Ей, вообще, было всё интересно, поскольку русских свадеб она никогда не видела, а мне, Никита, как ни как, был другом, почти что братом.
За столом нам, как водится, отвели самые лучшие места, то есть в центре стола, а молодых устроили по обе стороны от нас, и как-то так получилось, что Алёну усадили рядом со мной. И, может быть в первый раз, дрогнуло мое сердце… Она была так близко от меня, что я слышал её дыхание из под тончайшего покрывала. Моя рука почти что чувствовала тепло её руки. До этой минуты я был уверен, что все мои чувства давно в прошлом и ничто не сможет поколебать мой покой.
Ёлки палки, что же я наделал! Мамочка родная, роди меня обратно…
– Ваше Величество, с вами что-то не так? – откуда-то извне, донесся до меня голос жены.
– Что, простите? – усилием воли вернул я себя к реальности.
– Вы, как-то побледнели. Вам нехорошо?
– Вовсе нет. Напротив, я прекрасно себя чувствую. Хотя тут немного душно. Но это ерунда. Давайте лучше выпьем за здоровье молодых!
Исполнявший на свадьбе роль кравчего Корнилий Михальский поднес мне полный кубок романеи и я, не дожидаясь остальных, в два глотка вылакал его, не почувствовав вкуса. Пора было дарить подарки и я, поднявшись, хлопнул в ладоши. Повинуясь этому знаку, к нам подошел одетый в белую ферязь Петька Пожарский, держа на серебряном подносе что-то накрытое покрывалом. Все присутствующие притихли замерев в ожидании и надо сказать, что подарок их не разочаровал.
– Никита-ста, – провозгласил Михальский, – царь жалует тебя боярской шапкой!
С этими словами стольник сдернул покрывало, и на подносе оказалась высокая соболья горлатка [43]. Все ахнули, а я обнял и расцеловал своего друга.
– Носи, брат. Если кто и заслужил такую честь, так это ты!
– Спасибо, государь, – взволновано отвечал он. – Видит Бог, я отслужу!
– Куда же ты денешься, – усмехнулся я в ответ, и еще раз кивнул.
Пожарский отдал шапку Вельяминову, и достал ещё один сверток и показал всем его содержимое. По рядам гостей прошелестел ещё один «ах», ибо это были золотое ожерелье и серьги, обильно изукрашенные самоцветами. Подарки были действительно «царскими».
Княжна Марья приняла дар и нерешительно взглянула на меня. Я, тут же подошел к ней, и, приподняв покрывало, осторожно коснулся губами к обеим щекам невесты. Гости поддержали меня здравицами и приветственными криками.
Но это был ещё не конец. Надо было одарить и вторую пару и я хлопнул в ладоши ещё раз. Следующий стольник подошел, держа на руках роскошную соболью шубу.
– Дмитрий-ста, царь жалует тебя шубой со своего плеча!
Щербатов, стоя на негнущихся ногах, принялся благодарить, и всем было видно, что он с трудом находит слова. Честь, действительно, была велика. Многие знатнейшие бояре, не одни штаны протершие на лавках в Думе, и мечтать не смели о подобном даре. Для этого надо было совершить нечто героическое. Победить в сражении, или построить в чистом поле город, или совершить ещё что-нибудь не менее великое. Я преподнёс ему это за поединок. Все-таки князь вступился за честь страны и проявил себя с самой лучшей стороны, но, похоже, что гости не совсем поняли мои резоны и с разных сторон стали раздаваться шепотки, а то и самые настоящие смешки.
Затем принесли подарок невесте, и я почувствовал себя идиотом. Это тоже были ожерелье и серьги, но…
Тончайшее покрывало убрано и я смотрю в заплаканные глаза Алёны. Надо её поцеловать, лучше всего, так же как и княжну Марью в щеки, и скорее опустить это проклятую кисею, чтобы не видеть её больше, ибо силы человеческие не беспредельны…
– Откупился, – выдохнул кто-то из гостей.
– Что?! – мгновенно взбесившись, обвел я горящими глазами собравшихся.
Но те снова принялись кричать здравицы молодым, поднимать кубки и вообще всячески шуметь, будто и не было этого мерзкого ехидного возгласа. А ведь был, не показалось же мне это, в конце концов!
Побледневший как смерть князь Дмитрий, не дожидаясь кравчего, набулькал себе полный кубок вина и, залпом осушив его, опустился на скамью.
– Что случилось? – спросила меня Катарина.
– Всё хорошо, сударыня, – ледяным голосом отвечал я ей. – Просто гости немного впечатлены нашими дарами.
– Но у меня тоже есть подарки.
– Так подарите их побыстрее и дайте остальным проявить свою щедрость!
Анисим Пушкарев с семьёй тоже присутствовали на свадебном пиру, но как людям незнатным, им отвели место в дальнем углу, далеко от царских глаз. Возможно поэтому, веселья вокруг них было куда больше, чем за боярскими столами. Вокруг них сидели такие служивые люди, выдвинувшиеся в царствование Ивана Федоровича, хорошо знавшие брата и сестру Вельяминовых и, искренне желавших им счастья.
Принаряженная ради такого случая Авдотья поначалу всё боялась ударить в грязь лицом перед важными господами и сидела так, будто ненароком проглотила аршин. Ела помалу, вино из кубка только пригубливала, однако надолго её не хватило, и скоро раскрасневшаяся жена стрелецкого головы стала гораздо веселее и разговорчивее.
– Глянь-ка, Анисим Савич, как невестушки-то хороши, – мечтательно шепнула она мужу. – Будто лебёдушки!
– Угу, – односложно хмыкнул в ответ Анисим.
– А Никита Иванович каков? Ну, чистый боярин!
– Ага.
– А вот князинька-то, неказист, – уже громче продолжала изрядно захмелевшая стрельчиха. – Уж за что ему такая красота досталась, ума не приложу! Боярышня Алёна Ивановна ведь красоты неописуемой девица. Будто королевна заморская…
– Цыц, дура! – не разжимая губ, велел ей муж, но на беду кто-то уже услышал эти слова.
– Не вышло из Вельяминовой ни королевны, ни царицы, – пьяно усмехнулся подвыпивший дворянин в лазоревой ферязи. – Видать худо старалась!
– Ничто, – подхватила за ним соседка. – Зато приданного князю немало принесет. Вон сидит болезный, ни жив, ни мёртв от радости!
– Чего ему радоваться?
– А о чём печалиться?
– Так ведь, не по нраву, поди, чужой кусок-то доедать!
– Грех вам такое говорить! – попытался кто-то пристыдить захмелевших гостей, но его не слушали.
– Вот народ, – покрутил головой Пушкарев. – Наболтают по пьяни с три короба, а потом на съезжей удивляются, за что их так.
Сам он хоть и пил наравне со всеми, признаков опьянения не показывал, говорил помалу, всё больше слушая других и запоминая, кто чем отличился.
– Про что это ты, милый друг? – переспросила не расслышавшая его Авдотья.
– Да так, – без тени улыбки отвечал ей муж, – размышляю, где наша дочь богоданная?
– Так она же подружка невесты, – развела руками мать. – Должно там где-то.
– Ну-ну.
– Гляньте, государь молодым подарки жалует! – прошелестело по рядам и все на время, замолчав, как зачарованные, принялись с утроенным вниманием следить за действом происходящим далеко впереди.
Надо сказать, что беспокойство приемного отца Марьи Пушкаревой были не совсем напрасны. Потому как девушка, улучшив минутку, ухитрилась ловко улизнуть ото всех, благо вельяминовский терем был ей хорошо знаком. Быстро пройдя неприметными сенцами, она оказалась рядом с горницей, отведенной для царевых стольников. Там они перед началом пира наскоро перекусили, чтобы не зыркать голодными глазами на царские блюда и отправились править службу. То есть, прислуживать царской чете за столом, подавать подарки и вообще, мало ли что их царским величествам может понадобиться.
Теперь горница была пустая, но Марье, по всей видимости, это и было нужно. Быстро прошмыгнув в неё, она спряталась в небольшой нише, сплошь завешанной шубами царских слуг. Через несколько минут показался озабоченный чем-то Петька Пожарский и принялся озираться, как будто ожидая чьего-то прихода. Никого не дождавшись, он плюхнулся на скамейку и вытерев со лба пот, тяжко вздохнул.
– Где же ты, краса моя ненаглядная, – вырвалось у него.
– Али потерял кого, Пётр Дмитриевич? – проворковала подкравшаяся сзади к стольнику Машка и со смехом закрыла ему глаза руками.
– Кто здесь?! – дернулся было тот.
– А ты кого искал, княжич? – в голосе девушки звякнул металл, как будто лязгнули стальные зубы капкана.
– Машенька! – расплылся тот в глупой улыбке, и, рывком обернувшись к ней, попытался обнять. – Тебя искал, любимая!
– Ишь, какой шустрый! – тут же вывернулась из его рук Пушкарева. – Только что признать не мог, а теперь уж и любимая! Да ещё и обниматься лезет!!!
– Ну, прости, – взмолился парень, по опыту знавший, что та легка на расправу. – Только мочи нет более, с тобой в разлуке жить! Как увижу тебя хоть на минуточку, будто зорька ясная взошла, даже если непогода на улице. А когда нет, тоска съедает черная…