Фил спит. Отодвигаюсь от него, чтобы сделать несколько фотографий. Мне кажется, что только во сне человек бывает настоящим. Не знаю, захочет ли он, чтобы эти фото были в журнале, — может, он суеверный, — но сделать их просто обязана. Тем более, когда он так красив. Да о чем я думаю, в самом деле? Что мне до его красоты? Главное, сделать хорошо свою работу, а остальное совсем неважно. Да и не нужно.
— Вот скажи мне, милая Птичка, зачем ты все время фотографируешь? — слышу голос Арчи, о котором, любуясь спящим Филом, напрочь забыла. — Хобби такое у тебя? Блогерша, что ли?
— Сам ты блогерша, — отвечаю, рассерженная тем, что этот придурок отвлек меня. — Я — фотограф.
— Местной газеты? «Рабочий и колхозница»? «Красный октябрь»? «Вестник металлурга»? — не унимается этот гороховый шут.
— Почему ты такой приставучий? — Арчи удивленно вскидывает брови.
— То есть ты сидишь на нашем с Филом диване, в нашей мастерской, фоткаешь тут все подряд, не спросившись, и я еще не должен приставать? Сумасшедшая какая-то. Сама себя слышишь? — вижу, что он возмущен, может быть, даже рассержен, но не собираюсь перед ним отчитываться. Предупредить обо всем должен был Филипп, а никак не я. И, если он по какой-то причине от Арчи скрыл мое скорое появление в этих стенах, то не мне исправлять ситуацию и успокаивать взбесившегося малознакомого субъекта.
— Вот что ты от меня хочешь? — спрашиваю, в упор глядя на Арчи. Не собираюсь кого-то бояться, переживать, рефлексировать. Я ничего не украла, никого не убила. Нахожусь здесь по работе, вот и все.
— Один вопрос: зачем ты все время фотографируешь? Отвечаешь честно, и я отстану, — Арчи сидит рядом, скрестив мощные, покрытые татуировками, руки на широкой груди и смотрит, не мигая.
— Потому что я, черт возьми, фотограф! — шиплю, чтобы не разбудить Фила, но чувствую, что, если этот допрос продлится еще хоть одну минуту, начну громко орать и действительно садану этому индюку ощипанному гипсом промеж глаз. — У нас с Филиппом контракт, по условиям которого я буду месяц его фотографировать. Потом отстану и исчезну навсегда. Уяснил? Тебе совсем не обязательно со мной общаться, я никому не навязываюсь, но работу привыкла выполнять хорошо и из-за твоей дури и личной неприязни не собираюсь платить неустойку за сорванный контракт. Ясно?
— Можно было сразу сказать, — озадаченно произносит Арчи, как-то странно глядя на Фила. — И что, он так просто согласился быть моделью?
Вижу, что подступающий смех душит его — наверное, ничего забавнее в своей жизни не слышал, как то, что рассказываю ему сейчас, но лично я в этом ничего такого уж веселого не вижу. Обычная работа, обычный контракт. Другое дело, сколько выгоды и бонусов он сулит… но это уже совершенно другой разговор.
— Ты обещал один вопрос, — вскрикиваю, забыв на мгновение о спящем рядом Филе.
— Чего вы цапаетесь? — бурчит тот, приоткрывая один глаз. — Арчи, я тебе потом все объясню. Птичка, не хлопай крыльями, мой друг — приставучая задница, способная и мертвого достать, поэтому расслабься и не обращай на него внимание. Сейчас я вздремну немного, а с наступлением заката поедем кататься.
— Спи, Фил, — тихо говорю, наблюдая, как он снова засыпает.
Не пойму, что испытываю в этот момент. Нежность? Тоску? Что-то гложет меня изнутри, но я никак не могу понять, что это за чувство такое.
Предчувствие беды?
15. Легкодоступное удовольствие
Они не дают поспать: ругаются, шипят друг на друга, плюются ядом. Лежу с закрытыми глазами и еле сдерживаю улыбку, слушая, как Птичка дает отпор Арчи. Агния его совсем не знает, а если бы знала, то поняла, что ему она уже нравится. Друг мой — засранец, не умеющий держать себя в руках, но он терпеть не может тех, кто кривит душой. Если хочешь кому-то заехать по яйцам, так и скажи, а лучше сделай — нечего миндальничать. Это философия моего друга, согласно ей и живет, сам не имея камня за пазухой и не позволяя другим запасаться булыжниками.
В Птичке заложен большой потенциал — уж я-то вижу, но она совсем себя не знает. Обманывается, создаёт себе рамки, боится раскрепоститься. Каждый раз, глядя на нее, я вижу красивую, умную девушку, которая боится себя, меня, весь мир. Она-то и с Арчи сцепилась, потому что испугалась — сработал защитный рефлекс, и чуть не расцарапала его симпатичную физиономию. Не могу понять, откуда в ней эта пугливость? Ее однажды обидели? От мысли, что этой хрупкой девушке мог кто-то причинить зло, кровь вскипает. И это у меня-то?
И тут понимаю, что хотел бы узнать ее лучше: чем живет, что любит, от чего в восторге. Она не меньше моего нуждается, чтобы ее душу явили миру.
Я давно не писал ничьих портретов. Последним, чей образ перенес на холст была Наташа, и этот портрет нынче красуется на лопатке Арчи, выбравшего его в качестве эскиза для тату. И не пишу не потому, что разучился, а потому, что уже очень давно мне не встречался тот, чье лицо и чей внутренний мир хотел запечатлеть. Да и вообще толком не могу вспомнить, когда в последний раз хотел писать. Разве что те две птицы: одна на снегу, вторая на гипсе… Агния растревожила меня, разворошила мое нутро, и это пугает меня до чертиков. Но с другой стороны в этом же нет ничего страшного? Правда?
Она наверняка заметила мое тату на шее — птица, парящая над волнами. Рано или поздно это все равно должно было случиться, потому что не забивать же узор сверху другим рисунком только лишь для того, чтобы какая-то девушка себе не придумала лишнего? Но в глубине души знаю, что Агния встретилась в моей жизни не случайно. Я — фаталист и знаю, что все случайности не случайны. Зачем-то мы встретились, значит кому-то это нужно.
Наверное, мне. Чтобы снова начать писать, творить, жить. Давно уже забил на себя, как на художника, рисуя только эскизы для татуировок и занимаясь аэрографией. Масло, акварель, карандаши, уголь… Просто однажды оставил все в прошлом. Холсты сложены на чердаке, подрамники там же, краски давно высохли, но именно сейчас, лежа на диване с закрытыми глазами, мне хочется встать, вернуться домой и, не обращая ни на что внимания, писать. Самозабвенно, до полного изнеможения, без сна и отдыха. А еще посадить эту девушку напротив, чтобы мягкий свет, будто изнутри, подсвечивал ее образ, и написать первый портрет за последние несколько лет.
Слышу какое-то шуршание, звон, чьи-то голоса и понимаю, что все-таки ненадолго, но вырубился. Что снилось? Не помню.
— О, а кто это у нас тут? — слышу голос Брэйна, хриплый, словно у него вечная ангина. Чувствую, как Птичка вжимается в мое плечо спиной, будто отползает от какой-то опасности.
— Я? — слышу испуганный голос совсем рядом. — Агния.
— Птичка, не бойся, — говорю, не открывая глаз. — Ты же обещала.
— Надо было предупредить, чего именно мне не бояться, тогда бы я смогла хоть немного подготовиться, — шепчет она мне в ухо, и ее дыхание обжигает кожу. — У тебя все друзья такие оригиналы? Обычные люди есть?
— А кого ты ожидала увидеть? — усмехаюсь при мысли, какой эффект произвел на нее Брэйн. — Выпускников Венской консерватории?
— И правда, — снова шепчет, больно стукнув меня кулачком в плечо, — если ты такой дурачок, то и друзья у тебя будут соответствующие. Зачем ему татуировка на голове?
— Чтобы быть самым красивым мальчиком нашего двора, — смеюсь, открывая глаза и улыбаясь вошедшему с ящиком пива в руках Брэйну. Арчи куда-то подевался, наверное, пошел раздавать распоряжения сотрудникам.
— Я их всех домой отпустил, только Олега оставил — неплохой пацан, — Арчи легок на помине. У лысого в руках две сумки, в которых что-то дребезжит и стучит. Следом входит тот самый Олег с каким-то пакетом в обнимку.
— Вы только бухло привезли? — мне немного неловко от того, что Птичка может о нас подумать, но мы такие, какие есть со своими тараканами, заскоками и тяге к спиртосодержащим напиткам.
— Филин, за кого ты нас принимаешь? — спрашивает Брэйн, морщась. — Тем более, нас предупредили, что тут есть дама, не слишком хорошо знакомая со всей той ерундой, что творится иногда.
Татуировщик громко хохочет и подходит к нам, нависая, будто скала. На первый взгляд Брэйн производит устрашающее впечатление: ростом под два метра, косая сажень в плечах и покрытое плотным слоем татуировок тело. Но познакомившись с ним ближе, понимаешь, что за всей этой мишурой скрывается очень добрый и даже милосердный человек. Мы познакомились с ним, будучи детьми, в школе искусств, где посещали класс графики и живописи. Преподаватели всегда выделяли нас среди других учеников. Да мы и правда, были самые способные. Нам пророчили большое будущее, выставки в лучших галереях мира, но в итоге Брэйн бьет тату, а я разрисовываю мотоциклы. Но мы довольны, правда.
— И кто вас предупредил? — спрашивает Птичка, смешно сморщив нос.
— Я, — с вызовом говорит Арчи. — Думала, не понимаю, что ты у нас неженка, в обморок еще хлопнешься, пьяного мужика увидев. Поэтому мы будем не только пить, но и закусывать.
— Да за кого меня здесь принимают вообще? — вскрикивает фотограф.
Поворачиваюсь и смотрю на нее. Она так прекрасна сейчас: волосы собраны в низкий хвост, карие глаза мечут молнии, пухлые губы сжаты в тонкую линию. Она, определенно, зла на Арчи. Он недооценил ее, ежу понятно. Но лысый еще тот провокатор — сейчас в его глазах плещется смех, его забавляет то, как ведет себя Птичка. Он любит таких барышень — наверное, устал, что, обычно, ему сдаются без боя, радостно скидывая трусы, не доходя до кровати. Но пусть только попробует протянуть свои руки в ее сторону — вырву нахрен с корнем и не посмотрю, что мы сто лет дружим.
— Филин, уйми свою подружку, — хохочет Арчи и скрывается за дверью.
— Куда это он? — удивляется Брэйн, глядя в спину удаляющемуся Арчи, но потом снова поворачивается к Птичке. — Итак, я Брэйн. Друг этого придурка, — хитро щурится и указывает на меня.
— Очень приятно, — произносит Птичка и, выхватив фотоаппарат, молниеносно делает несколько снимков.
— Это еще что за фигня тут творится? — спрашивает меня Брэйн. — Почему она сфотографировала меня?
У него написано такое изумление на лице, что я не могу устоять, и начинаю хохотать.
— Дурдом какой-то, — бурчит друг себе под нос и отходит, чтобы взять себе бутылку пива.
— Может быть, нужно им все объяснить? — шипит Птичка, словно потревоженная змея.
Но я молчу, потому что в этот момент она так красива, что мне почти больно. Ничего не говорю, просто любуюсь, изо всех сил борясь с желанием поцеловать прямо сейчас. И пофиг на всех вокруг. Но не в эту минуту, ни потом я не стану к ней прикасаться, потому что мы две разные планеты, которым не нужно соприкасаться, как бы не тянуло. От этого может случиться большой и никому не нужный взрыв. Разрушающий, сжигающий, уничтожающий.
— Что ты так смотришь на меня? — спрашивает и краснеет. Черт возьми, она покраснела! Я думал, нынче девушки уже разучились так сильно смущаться. — Я лицо испачкала?
Вижу, как ей не по себе под моим взглядом. Даже не хочу представлять, что она сейчас видит в моих глазах, но оторвать взгляд не могу — это выше моих сил. Нет, так не годится. Нужно встряхнуться, разогнать кровь, потому что такими темпами я уже сегодня вечером попытаюсь влезть к ней в трусы, а это ни мне, ни ей не нужно. Мне всегда было, есть и будет, с кем завести интрижку на одну ночь, а Птичка не имеет ничего общего с теми девушками, которые оказываются в моей постели.
Стоит только об этом подумать, как дверь "Банки" открывается, и в помещение входят три девушки. Все они довольно легко одеты для этого времени года. Уже знакомая всем Матильда тоже здесь. Она стоит, оперевшись одной рукой о дверной косяк, и смотрит по сторонам. В ее огромных глазах, излишне подведенных черным карандашом, читается откровенный вызов и ничем не прикрытое сексуальное желание. На ней короткая кожаная куртка до пояса, слишком откровенное платье, облегающее ее стройную фигуру до последнего предела и туфли на высоких каблуках. Ее щеки порозовели от быстрой езды, волосы растрепались, но даже в таком виде она чертовски прекрасна: высокая, стройная блондинка с грудью какого-то феноменального размера. Мечта самца.
— Матильда, пользуешься тем, что в воздухе запахло весной? — смеется Брэйн, идя ей на встречу, раскинув в стороны руки. — Летом вообще голая ходить будешь?
— Захочешь, дорогой, буду голая хоть сейчас ходить, — томно улыбается девушка и подмигивает.
— Такую красоту грех скрывать, — ухмыляется вошедший Роджер. — Проходите, барышни, не толпимся в проходе.
Девушки буквально вплывают в комнату, купаясь в лучах мужского внимания, заигрывая, флиртуя. Матильда старается надолго Арчи из внимания не выпускать, в то время как две другие, наскоро окинув взглядом мастерскую, выбирают себе жертв на эту ночь. И, кто бы мог подумать, высокой русоволосой девушке с густо накрашенными ресницами и васильковыми глазами приглянулся именно я. Она идет ко мне, не обращая внимания на сидящую почти вплотную ко мне Птичку. Эта девушка так уверена в себе, настолько самовлюбленная, что не замечает ничего вокруг, кроме объекта своих желаний. И надо было такому случиться, что целью ее сексуальных помыслов на этот вечер, был выбран я. Какая, твою мать, честь!
Русоволосая одета, будто сошла со страниц мужского журнала: кожаный плащ, короткое платье, на ногах казаки из воловьей кожи. Она идет в мою сторону медленно, будто демонстрирует, что за красота буквально через несколько минут окажется в моих руках. И через несколько часов подо мной, а потом и на мне. Я знаю таких девушек. Наверное, я только таких в своей жизни и знал, но с ними на удивление легко. Если вы друг друга устроите, то она ляжет с тобой, когда пожелаешь. Можно даже не знакомиться, а на утро не обмениваться номерами телефонов. Удобно, просто и без лишней головной боли. Иногда, конечно, стоит расслабиться, и такая красавица вопьется в твою жизнь, что тот вампир и будет требовать с каждой минутой все больше внимания, пока кому-то из вас двоих не надоест. Как правило, я устаю от таких отношений первым.
— Привет, — девушка садится рядом и проникновенно смотрит в глаза. Взгляд васильковых глаз томный, с поволокой. Сексуальный, манящий, обещающий тридцать три удовольствия стоит только руку протянуть. — Ты Филин?
— Скорее всего, — отвечаю, стараясь всем своим видом продемонстрировать скуку и незаинтересованность в дальнейшем общении, но девушке наплевать на мои демонстрации.
3 Я о тебе наслышана, — мурлычет она, ближе пододвигаясь. Чувствую жар ее тела, желание, исходящее мощными волнами. Черт его знает, что такое. Ну, почему именно сегодня? Почему именно тогда, когда Птичка сидит с другой стороны? Закон подлости, будь он не ладен.
— Не хочу тебя расстраивать, но большая часть из того, что обо мне говорят — ложь и клевета.
— Неужели? — девушка вскидывает бровь и нарочито медленно и, как ей кажется, сексуально облизывает нижнюю губу розовым язычком. — Люблю, знаешь ли, сама проверять правдивость слухов.
— Но не в этот раз, — холодно отвечаю и отворачиваюсь.
— То, что ты грубиян мне не рассказывали, — тихо говорит девушка, а я кожей чувствую ее разочарование во мне. Быстро же красотка переменила обо мне свое мнение, а я только рад этому, быстрее отстанет.
— Я же сказал, что тебя обманывали на мой счет, — не поворачиваясь, говорю, показывая, что разговор окончен. Надеюсь, в ее красивой голове есть хоть немного мозга, и она слиняет отсюда по-хорошему.
— Ну, тогда прощай, — язвительно говорит, поднимается с дивана и, по всей видимости, идет искать новую жертву.
Смотрю на Птичку, пытаясь понять, задела ее вся эта ситуация или ей наплевать, но не разобрать. Она сидит и фотографирует все подряд. То ли действительно решила запечатлеть каждую секунду начинающейся пьянки, то ли таким образом демонстрирует, что не хочет со мной разговаривать.
Вздыхаю, потому что, наверное, впервые за всю мою жизнь не знаю, как себя вести с девушкой.
— Я хочу домой, — вдруг говорит она, не поворачиваясь. — Отвези меня, пожалуйста.