— Что произошло? — спрашиваю, быстро подойдя к дивану, на котором лежит бледный Брэйн.
— На него напали, — говорит Арчи и переводит взгляд, полный бушующей ярости, на татуировщика. — Подрезали. А он и слышать о госпитализации не хочет. Тебе нужно к врачу! Как ты не понимаешь?! То, что мы тебе рану промыли и пластырем заклеили до задницы — нужно зашивать!
— Не хочу в больницу, — произносит Брэйн каким-то не своим, слишком тихим, голосом. — Не заставите — я уже взрослый мальчик.
— Почему? — ревет, как раненый зверь, Арчи, кажется, потерявший остатки терпения. — Ты совсем идиот? Решил Богу душу отдать на нашем диване? Что мы тебе плохого сделали?!
— Не ори! Без тебя тошно, — говорит татуировщик и слабо улыбается. — В больнице ментов сразу вызовут, а оно нам надо? Сейчас Фельдшер приедет, я позвонил ему, поколдует надо мной, и все будет в лучшем виде.
— Да что случилось-то? — повторяю не дающий покоя вопрос. То, что Брэйна подрезали и так понятно. Открытым остается вопрос: «Почему?». — Кто-то мне расскажет, что за хрень здесь творится?!
— Он не признается, — психует Арчи. — Мы уже чуть ли не пытали его — молчит, как партизан.
— Я сказал, что ничего не буду говорить, пока Фил не приедет, потому что это, мне кажется, его в первую очередь касается.
— То есть подрезали тебя, а касается это Фила? — удивляется Роджер, спрыгивая с бочки. — Что ты имеешь в виду? Кто это был? Ты рассмотрел? Что они от тебя хотели? — рыжий бомбардирует вопросами потерпевшего.
— Если бы я сам знал, — слабо улыбается Брэйн. — В общем, дело было так…
— Может, не будешь пока рассказывать? — с тревогой спрашивает Арчи, кивком указывая на пропитанный кровью большой пластырь, прикреплённый к боку раненого. — Не трать силы, да и Фельдшер уже пришел.
Дверь распахивается, и в мастерскую уверенными размашистыми шагами входит тот, кого все называют Фельдшером. Невысокий, щуплый мужчина средних лет, деловитый и собранный — наш друг, а по совместительству личный лекарь, врачующий нашу честную компанию оптом и в розницу.
— Слава богам, — облегченно вздыхает Арчи, завидев Фельдшера.
Тот быстро подходит к бледному, потному Брэйну и, нахмурившись, смотрит внимательно на него, переводя взгляд с лица на пластырь.
— Так, сейчас помою руки и вернусь, — говорит он, ставя свой чемоданчик на диван рядом с пациентом. — Не шевелиться и не разговаривать, пока не вернусь.
— Тогда можно будет разговаривать? — хрипло смеётся Роджер, но осекается, поймав сердитый взгляд эскулапа.
— И тогда не нужно болтать, — резко произносит Фельдшер и удаляется в комнату, где находится раковина.
— Суровый он все-таки, — задумчиво изрекает Арчи. — Но зато у него руки золотые.
— Глянул бы я на тебя, если бы в военном госпитале трудился, — говорит Брэйн и кашляет. Пластырь сильнее окрашивается вытекающей по капле жизнью татуировщика.
— Я же просил не разговаривать! — восклицает Фельдшер, хлопнув дверью.
— Извини, друг, не хотел, — говорит татуировщик и, откинув голову на спинку дивана, закрывает глаза и затихает.
— Интересно, при чём тут ты? — спрашивает Арчи, когда мы отходим в другую сторону мастерской, чтобы не мешать хирургическим манипуляциям, и рассаживаемся на крутящихся барных стульях.
— Знать бы еще, — отвечаю, доставая бутылку пива. Напряжение так высоко, что мне просто необходимо выпить. — Но что-то мне это совсем не нравится.
— Вот и я не понял, о чем он, — пожимает плечами лысый. — Может быть, он бредил? Ну, там, потеря крови, все дела. Возможен же такой вариант?
— Это был бы самый лучший вариант из возможных, — отвечаю, с сильным хлопком, открывая бутылку пенного эликсира.
— Пусть Брэйн очухается, и тогда все узнаем, — говорит Роджер — как всегда, рассудительный и самый оптимистичный из нас. — Чего панику раньше времени разводить? Имейте хоть каплю терпения, головы вы горячие.
— Легко тебе говорить, — бурчит лысый.
— То есть мне все равно, что ли? — удивленно приподнимает рыжие брови одноглазый. — Ну, знаешь…
— Роджер, нашел на кого внимание обращать, — усмехаюсь, делая глоток пива. — Арчи невменяемый, если нервничает. А за языком он всегда плохо следил. Его с самого детства за это лупили.
— Да я понимаю, — улыбается рыжий.
— А этот, что здесь забыл? — хмурится лысый, когда дверь в мастерскую медленно открывается, и входит Олег. — У него же сегодня выходной.
Олег бледный, какой-то растрепанный, будто не спал всю ночь. Мне не нравится, как он выглядит и, скорее всего, не одному мне.
— Зачем пришёл? — шипит Арчи и нервно смотрит в сторону дивана. — Тебя только здесь не хватало.
— Я забыл свои вещи, — ошарашенный реакцией своего работодателя, неуверенно говорит Олег. — Я не знал… простите… я сейчас, — мямлит парень, немного заикаясь. Чем он так напуган?
Олег вообще неплохой парень: уступчивый, исполнительный, талантливый. Ко всему прочему, легко выдерживает припадки и плохое настроение Арчи, а на это не все способны. Но сейчас Олег действительно не вовремя.
— Надо было дверь закрыть, я бы и не вошел, — бурчит Олег, взяв себя в руки. — И вообще, мне дела нет, чем вы тут занимаетесь — сейчас заберу вещи и уйду.
— Поживее только, — говорит Арчи и, прищурившись, в упор смотрит на парня. Олег кивает и, повернувшись, как-то странно дергает плечом и быстрым шагом направляется к подсобке. Перед тем, как скрыться в комнате, он кидает молниеносный взгляд на диван, где почти закончил свою работу Фельдшер.
— Чего застрял? — кричит Арчи, заводясь. — Бери шмотки и выматывайся отсюда.
— Арч, не ори на парня, — говорит Роджер, ближе подходя к лысому. Наверное, боится, что он, в своем нынешнем состоянии, может совсем с катушек слететь.
И я его понимаю: Арчи в гневе хуже ядерной бомбы — никогда не знаешь, когда полыхнет. Но, если уж рванет, то спасайся, кто может — радиус поражения может быть действительно феноменальным.
Арч немного успокаивается, и они с рыжим идут к дивану. Я, недолго думая, следую за ними.
— Ну, как он? — слышу взволнованный голос Роджера. — Все в порядке?
— Нормально все с ним, — отвечает Фельдшер, снимая с противным хлопком с рук перчатки. — Рана не глубокая, поэтому все обошлось.
— Спасибо, друг, — говорю, и вздох облегчения летит над нами, словно летний ветер.
— Я вколол ему обезболивающее, — устало говорит Фельдшер и потирает переносицу. — Поэтому несколько часов он поспит, не трогайте его, хорошо?
— Его тронешь, — смеется Роджер, переводя многозначительный взгляд на нашего спящего друга. — Такого бугая с места пойди, попробуй сдвинуть.
Мы смеемся так, как, наверное, никогда в жизни не смеялись: весело, громко, от души.
— Может, выпьем? — предлагает Арчи, всегда готовый найти повод закидать за воротник пару лишних бутылок. — Друг, считай, с того света вернулся! Чем не повод? И девчонок позовем.
— Ага, чтобы они весь вечер любовались спящим татуировщиком?
— Ну, а почему бы и нет, — смеется лысый. — Представь, открывает Брэйн глаза, а над ним нимфа голубоглазая.
— Ну тебя, — смеюсь, вдруг вспомнив, что обещал Птичке сегодня пойти в клуб. — Вы как хотите, а мой вечер сегодня распланирован.
— О, — понимающе смотрит на меня Роджер, — смотрю, у нашего Филина все хорошо?
— Даже лучше, чем хорошо, — улыбаюсь, вспомнив, насколько хорошо мне сегодня было. И если никто не помешает, то в скором времени будет еще лучше. Больше я ее не выпущу и не дам кому бы то ни было врываться, куда их не просят.
— Филин нынче загадочен, — ухмыляется Арчи. Этому засранцу много слов не нужно — мы давно уже читаем друг друга без лишних слов. Если и есть в моей жизни родственная душа, кармический близнец, то это Арчи. — Ребята, кто мы такие, чтобы мешать планам нашего общего друга?
Все снова смеются, а Брэйн, убаюканный обезволивающим, громко сопит на диване.
— Я согласен выпить с вами, — подает голос Фельдшер. — Слишком уж сложный день выдался.
Все рассаживаются вокруг стола, а Роджер приносит из подсобки ящик пива — у нас всегда есть неприкосновенный запас именно для таких случаев. Когда выпадают особенно паскудные дни, пиво лечит наши душевные раны.
Смотрю на часы — до встречи с Птичкой остаётся три часа, и я могу немного расслабиться, побыть с друзьями.
Но как бы не пытаюсь отвлечься, слова Брэйна о том, что его ранение касается меня, не выходят из головы.
27. Танец под звёздами
Я так нервничаю, что минуты превращаются в густой, липкий сироп, в котором вязнут мысли и ощущения. Не знаю, приедет Фил или нет, но очень его жду — не могу по-другому.
Я влюбилась в него, сейчас могу уже в этом себе признаться, с первого взгляда. Знаю, что мое чувство, глубокое и слишком сильное, вряд ли взаимное — максимум, я ему нравлюсь. Хотя это уже неплохо, правда? Он хочет проводить со мной свободное время, хочет меня — помню, как он дрожал, когда покрывала его тату поцелуями. И пусть я для Фила — только игрушка, временное развлечение, девушка на одну ночь, но согласна и на эту роль. Главное, чтобы не прогонял. Однако, готова к его уходу — держать за штаны не стану. Не сумею рыдать в коленях, умоляя не бросать.
Серж уехал несколько часов назад, но так и не отважился рассказать о том, что его беспокоит. Только странно на меня смотрел и щурился. Никогда раньше не видела его в таком состоянии — нервный, взвинченный. Что же его гложет?
Размышления о моральном и духовном состоянии брата прервал дверной звонок. Подпрыгнув от неожиданности, смотрю на наручные часы: ровно семь вечера, а, значит, что именно Фил звонит в мою дверь — больше некому.
— Сейчас, минуточку! — кричу и в несколько прыжков преодолеваю расстояние до входа. — Я быстро, подождите!
— Не торопись, Птичка, — слышу из-за двери, — Я никуда не денусь.
Смотрю на себя в зеркало: щеки красные, глаза лихорадочно блестят, руки трясутся. И почему я такая дурочка?
— О, да ты уже собрана, — снова эта дьявольская ухмылка — вижу только ее, открыв дверь. — Похвальная оперативность.
— Ну, я пунктуальная, — прячу глаза, смотрю под ноги. — Да и ты не задержался, ровно в семь пришел.
— Я, Птичка, думал, что ты, как все нормальные девушки, не следишь за временем и, приди я вовремя, встретишь меня в том очаровательном халатике, а ты…
— А я никогда и не говорила, что нормальная, — улыбаюсь, переводя взгляд на его смеющиеся глаза в обрамлении морщинок-лучиков. — Ты меня, наверное, с кем-то спутал.
— Думаешь, это возможно? — улыбается, притянув меня к груди, и крепко обнимает, а мое сердце, кажется, пропустило несколько ударов. — Суровый брат все еще буянит?
— Если и буянит, то уже не в моей квартире.
— Ох, так мы одни? — хрипло спрашивает Фил. — Или какие-то другие родственники сменили Сержа в нелегкой службе по охране твоей чести? Кто на этот раз: троюродный дядюшка из Крыжополя, тетушка из Ессентуков? Или, может быть, крестный фей?
— Прекращай — моя семья не так многообразна. Да, к тому же, Серж слишком рьяно исполняет возложенную на него родителями миссию по защите меня от нежелательных кавалеров. Даже папа всегда смотрел на этот вопрос несколько проще.
— Смотрел? — тихо спрашивает, целуя в макушку.
— Он умер несколько лет назад.
Не хочу об этом говорить — это невыносимо. Я слишком любила своего отца, чтобы смириться с его потерей. Поэтому до сих пор, при малейшем воспоминании о нем, становится слишком больно, словно внутри, в самой середине сердца, крутят раскаленной кочергой.
— А в какой мы клуб поедем? — нужно срочно перевести тему, пока я не расклеилась и не начала шмыгать носом и рыдать. Этого, точно, допустить не могу.
— Хороший, — чувствую, что он улыбается и снова целует в макушку. И почему мне не хочется никуда уходить? — Тебе понравится. Или нет, но работу-то нужно продолжать. А этот клуб неотъемлемая часть моей жизни, так что потерпи один вечер. Зато только представь, сколько классных фото сможешь там сделать.
— Ничего страшного, я справлюсь. Я в последнее время стала чуть смелее, чем была еще неделю назад.
— Страшно представить, насколько отчаянной и бесстрашной станешь по истечении этого месяца, — смеётся Фил, мягко подталкивая меня к ближайшей стене.
Не успеваю даже вздохнуть, как он целует меня. На этот раз не так страстно, как утром, но я не против — этот поцелуй, нежный и волнующий, нравится мне ничуть не меньше. Есть в нем неизведанная мной раньше глубина, а еще какая-то забота, будто он боится причинить мне боль одним неосторожным движением. Но как только отвечаю на его поцелуй, он, будто только этого и ждал — сигнала, который сорвет все замки, разрушит преграды.
Ощущаю его обжигающие губы, выжигающие клеймо на моем сердце; руки, стремительно путешествующие по моему телу, лицу; теплое прерывистое дыхание, будоражащее кровь, что, как ласковый бриз дарит надежду.
Чувствую, как подгибаются ноги, а костыли с оглушительным звоном падают на пол. Этот звук приводит в себя, разрушает возникшую гармонию, рассеивает туман.
— Пойдем? — спрашиваю, пытаясь привести в порядок дыхание.
Открываю глаза и смотрю на того, кто одним прикосновением сводит с ума. Его сердцебиение под моей ладонью словно набат возвещает о чем-то, что ждет меня в будущем. Его сердце стучит, гулко и громко, мечется, словно птица в клетке. Если бы могла, отпустила его на свободу, всю оставшуюся жизнь, наблюдая за этим полётом.
— Знаешь, Птичка, — шепчет он, пальцем умопомрачительно нежно выписывая замысловатые узоры на моем лице, — ты плохо на меня влияешь.
— В каком это смысле?
— Иногда мне кажется, что я в шаге от того, чтобы окончательно потерять голову.
— И как мне это понимать? — хочется, чтобы он сказал это вслух. Сказал, что нравлюсь ему, что именно из-за меня он может лишиться рассудка.
— Ну, ты же не дурочка, — Фил приближает свои губы и легко целует, — понимаешь, почему именно схожу с ума. Постоянно думаю о тебе, представляю. И да, мои мысли далеки от целомудрия, так что не думай, что я снова не попытаюсь снять с тебя одежду и поцеловать каждый миллиметр твоего чертовски сексуального тела.
— Ох, — выдыхаю, снова покрываясь мурашками.
— Вот тебе и «ох», — смеется, берет меня за ягодицы и резко приподнимает над полом. Теперь наша разница в росте уничтожена. — Поэтому выбирай — сейчас или после клуба.
Меня шокирует его прямота — никто и никогда не говорил со мной так откровенно, настолько смело не выражал свои мысли. И да, мне это нравится. Я без ума от того, как он смотрит на меня, как целует, о чем говорит. Но я не хочу торопить события — не хочу, чтобы он получил все и сразу, а, получив, ушел навсегда. Нет уж, я растяну его мучения как можно дольше. И не потому, что я коварная, а потому, что боюсь того, что случится после.
— После, — говорю, заглядывая в его глаза, сейчас еще более черные от завладевшего им желания.
— Что же ты со мной делаешь, Птичка? — вздыхает, соединяя наши лбы и закрывая глаза. — Но, знаешь, так тоже неплохо. Потому что в клуб поехать нужно, а попади мы сейчас в спальню, наш поход накроется медным тазом. Поэтому сейчас ты оденешься, и мы поедем. Хотя, если бы кто спросил моего мнения, я бы с тобой весь оставшийся месяц из постели не вылезал.
— Бесстыдник, — смеюсь от переполняющих меня чувств.
— Есть такое дело, — улыбается он и, снова закрыв глаза, вдыхает мой аромат. — Но, черт возьми, как же сладко ты пахнешь. Никогда не встречал второй такой девушки и уже, наверное, не встречу.
Не знаю, что сказать и поэтому молчу. Такое чувство, что вместо мыслей в голове — сахарная вата, которая готова в любую секунду растаять и растечься приторно-сладкой жижей.
— Ладно, помчали, — тяжело вздыхает и осторожно опускает меня на пол.
* * *
— Была здесь когда-нибудь? — спрашивает Фил, когда мы подъезжаем к клубу.
— Никогда, — отвечаю, завороженно глядя на вывеску, на которой красуется надпись: "Бразерс". — Нет, я знала, что такое место в городе существует, даже пару раз мимо проезжала, но мне незачем было сюда приходить. Да и не с кем. И, вообще, я не большой ходок по клубам, если честно.