— Ты мне нужен, понимаешь? — всё, что удаётся проговорить, потому что чувства в этот момент обнажены до предела, новые ощущения сжимают сердце, и я несколько раз моргаю, чтобы не расплакаться от той нежности, что внутри бурлит, сжимая горло спазмом.
Вместо ответа обхватывает мои ягодицы широкими ладонями и сжимает пальцами сквозь ткань брюк. Сильно, вкладывая в этот жест все эмоции, что на лице отображаются, о молчит, а мне и не нужны никакие слова, всё и так понятно.
— Можно посмотреть? — спрашиваю, поглаживая треугольник плотного шёлка, закрывающий глаз. — Я аккуратно.
Роджер, останавливая, сжимает мою кисть сильными пальцами, подносит ладонь к губам и целует бинты, даже сквозь ткань оставляет, огнём горящий, след.
— Потом когда-нибудь, хорошо?
Киваю, и с замиранием сердца слежу, как спускаются его губы вдоль внутренней стороны предплечья, а подушечки пальцев поглаживают тонкую кожу с проступающими синими венами. Когда касается языком сгиба локтя, искры удовольствия заставляют вскипеть кровь, и я невольно чуть ёрзаю на его коленях. Он тихо смеётся, не отводя от меня взгляда, а улыбка — греховная, провоцирующая — расплывается на губах. Он явно издевается, но я не против. Пусть, если от этого настолько хорошо.
Провожу пальцами свободной руки по влажным прядям, достигающих подбородка, слегка волнистых, густых, а Роджер привлекает меня ближе, пока не оказываюсь прижатой грудью к нему. Охаю, когда сквозь двойной слой толстой ткани наших брюк ощущаю, как сильно он напряжён... там. От осознания, что хочу большего, мысли путаются, а их место занимает чистое желание, от которого невозможно избавиться. Да и не хочется.
Оставляет терзать мою руку и медленно задирает мою футболку, в которой мгновенно становится невыносимо жарко. И почему я до этого не чувствовала, как здесь душно? Когда оказываюсь перед его взглядом в одном бюстгальтере, снова испытываю желание прикрыться, но Роджер не даёт, проводя пальцем по коже, очерчивая полукружья, покрывшиеся враз мурашками.
Сгребаю в пригоршню его футболку и поднимаю выше, чтобы скинул с себя, показал шрамы, которые волнуют меня, манят как-то даже болезненно. Но в этом мужчине мне нравится абсолютно всё, хоть кому-то это может показаться диким. Когда остаётся передо мной с голым торсом, провожу пальцами по рубцам, татуировкам, сглатывая от настойчивого желания поцеловать каждый узор, каждую выемку и бугорок. Как будто поцелуями можно стереть память.
— Ты красивый, — говорю, проводя руками по широким плечами, спускаясь по плоскому и твёрдому животу, а Роджер вздрагивает. — Очень красивый. А вздумаешь спорить, язык откушу, ясно?
Усмехается и кивает, а я обнимаю его за шею и целую в выемку под горлом. Протягивает руку, что-то берёт за моей спиной, и в следующий момент моих губ касается виноградина. Удивлённо перевожу взгляд на Роджера, а он улыбается ещё шире и чуть склоняет голову на бок.
Делать нечего, открываю рот, и через мгновение вкусовые рецепторы бунтуют, требуя добавки, настолько вкусно. Роджер тихо смеётся и берёт губами вторую ягоду, но не глотает, а я наклоняюсь и пытаюсь отобрать. Есть, победа за мной! В следующее мгновение наши языки сплетаются, а вкус винограда делает поцелуй слаще, порочнее.
— Не торопись, — просит, прерывая поцелуй, и пересаживает меня на диван рядом.
Слежу за его чёткими и размеренными движениями, когда шампанское отрывает и по высоким бокалам на тонкой ножке разливает. Напиток пенится, а сотни пузырьков вырываются на свободу. Роджер протягивает мне напиток и пододвигает поближе блюдо с фруктами: виноград, тёмно-красные яблоки, бананы.
— За тебя, — говорит, легко касаясь бокалом моего.
Теряюсь, потому что всё кажется сном. Странное чувство, что после всего, что происходит между нами уже не смогу быть прежней, рождается внутри, и я делаю глоток игристого, улыбаясь, когда пузырьки щекочут язык. Никогда не пила шампанское, многое до этого вечера ни разу не делала. И это будоражит, потому что есть в этой жизни ещё много вещей, которые хочу попробовать именно с этим мужчиной.
— Бери сыр, фрукты, не стесняйся, — улыбается, а я отрицательно машу головой, потому что кусок в горло не лезет. — Насильно же накормлю…
Это должно звучать как угроза, но улыбка на лице Роджера заставляет рассмеяться.
— Тиран, — говорю и отщипываю от грозди зелёную виноградину. Интересно, где в апреле раздобыл его?
— Ещё какой, — усмехается и проводит тыльной стороной ладони по моему предплечью. А у меня внутри всё сжимается, когда прикосновения его ощущаю, потому что никогда ничего подобного не чувствовала. — Знаешь, я дал себе слово, что не буду торопить тебя. В лифте сорвался, голову потерял, но это того стоило.
Молчу, пытаясь осмыслить каждое его слово, а у самой голова кружится только от звука его голоса — тихого, вибрирующего.
— Ты сводишь меня с ума, рыжая ведьма. Понимаешь это? И да, к чёрту самовнушение и контроль, я хочу тебя до одури, до грёбаных звёзд перед глазами. Но я тебе могу пообещать только одно: со мной тебе будет хорошо. Скорее всего, даже слишком хорошо.
"Наглый какой", — будрчу себе под нос. Одним глотком допиваю шампанское и ставлю бокал на столик. Потом беру яблоко, откусываю большой кусок, усиленно жую. Роджер смеётся, а я усиленно делаю вид, что ничего не происходит, потому что его слова смущают сильнее любых действий. Вдруг наклоняется ко мне, слегка прикусывает кожу на шее и облизывает место укуса.
— Вот видишь, совсем себя не контролирую, — шепчет, обжигая горячим дыханием. — Что ты со мной сделала, золотая девочка?
Но я не способна разговаривать, думать не способна, когда он касается меня губами, поглаживает пальцами, рождая спазмы внизу живота, от которых острое удовольствие искрами в сознании. Кладу, не глядя, яблоко на стол, и оно приземляется с глухим стуком. Кажется, всё-таки на пол упало, ну и ладно.
— Я ведь хотел, чтобы всё было правильно, — прерывисто выдыхает мне в шею, когда одним движением опрокидывает на спину и нависает сверху. — Рестораны, цветы, конфеты, прогулки под луной, — его голос обволакивает, заключает в сладостную клеть, из которой нет желания искать ключи, — но я сдохну, Ева… просто сдохну, если ты не станешь сегодня моей.
Опирается руками по бокам от моей головы, а его широкая грудь весь мир от меня закрывает. И да, это меня полностью устраивает. Потом задираю ноги и обхватываю коленями его талию, скрещивая стопы на пояснице. Чуть выгибаюсь, чтобы почувствовать его лоном, которое помнит ещё прикосновения ловких пальцев. Я хочу снова ощутить его там, когда лёгкие касания способны довести до помешательства.
— Я и так вся твоя, — вырывается, а мне ответом служит мучительный стон, когда трусь сильнее о его живот, а губами шею терзаю.
— Мать их за все места, — произносит хрипло, отрывисто и подхватывает меня под ягодицы, резко выравнивается.
Не успеваю ничего сообразить, а он стремительно направляется в соседнюю комнату, где бросает меня на кровать поверх покрывала — тёмно-зелёного, атласного, — и прохлада ткани удивительно контрастирует с жаром кожи. Пытаюсь прикрыться, но Роджер быстрее: ловит меня, фиксирует мои кисти одной рукой и заводит их вверх, над головой. Не выбраться, и от этого ощущения беспомощной покорности в глазах темнеет, а в голове полная неразбериха. Мы всё ещё почти полностью одеты, но те участки обнажённой кожи, что соприкасаются, словно искры в воздухе высекают.
— Я буду осторожен, — шепчет мне на ухо и тихо смеётся. — Доверься мне и ничего не бойся, я не сделаю тебе больно.
Киваю, хотя совершенно не могу представить, что дальше-то делать. А вдруг ему не понравится, когда всё начнётся? Вдруг я бревно какое-то? Не умею же ничего, толку от меня… Паника накатывает, оглушает, но Роджер целует меня — медленно и дразняще, — и все страхи отступают на второй план. Зубами спускает одну бретельку бюстгальтера ниже, потом вторую и рукой проникает мне под спину, чтобы расстегнуть застёжку. Мгновение и моя грудь оказывается на свободе, а руки на долю секунды освобождаются из плена его ладони. Ставшая ненужной деталь гардероба улетает в угол комнаты.
— Красивая… просто нереальная…
Тону в сладком море его слов, а он спускается губами ниже, покрывая поцелуями веснушчатую кожу. Выгибаюсь в пояснице, сильнее сжимая ногами его талию, когда тёплые губы накрывают сосок. Втягивает его в рот, а я проваливаюсь в бездну, из которой не хочу выбираться. Так хорошо, что сил терпеть почти не осталось. Мамочки, что же это делается? Роджер тем временем переключается на другую грудь, целуя и прикусывая, обводя языком ореол, покручивая в пальцах окаменевший под его ласками сосок.
Пальцы покалывает от желания дотронуться до него, но Роджер держит крепко, и это вынужденное бездействие заводит и бесит одновременно.
— Значит, ты не девственница? — спрашивает, приникая губами к уху.
— Технически, — отвечаю, пытаясь восстановить дыхание, но всё равно мой голос больше похож на писк раненой мыши.
— Какая интересная формулировка, никогда такой не слышал, — усмехается и ловкими пальцами расстёгивает пуговицу на моих штанах. — Потом поразмыслю, что это значит.
— Это значит, что у меня было лишь однажды и… лучше бы не было.
— Почему? — удивляется, стягивая брюки вниз. Отпустить мои руки всё-таки пришлось, и теперь он стоит на коленях, красивый и сильный, медленно обнажая мои бёдра. Роджер не торопится, мучая и издеваясь, и от этого хочется двинуть ему в глаз. Здоровый! И, кажется, теперь я поняла, как его искалечили.
— Потому что это не тот опыт, которым я горжусь. И вообще, девственности-то я лишилась, а как была неопытным бревном, так и осталась.
Выпаливаю на одном дыхании, а Роджер замирает, так и не стянув с меня брюки полностью. Потом срывает их одним движением, бросает куда-то в сторону, а сам нависает сверху, заглядывая в глаза.
— Ева, я хочу тебя до такой степени, что у меня яйца лопнуть готовы. Бревно ты или опытная греховодница меня волнует в последнюю очередь. И да, твоя реакция на меня в лифте, и в ресторане… так брёвна себя не ведут. А опыта будешь набираться со мной и только со мной, уяснила?
Киваю, а он целует меня в макушку.
— А теперь расслабься и ни о чём не думай. Думать буду за двоих.
18. Роджер
Она лежит на спине, на моей кровати, разметав огненные волосы пламенем на белой подушке, а в изумрудной зелени глаз искреннее доверие, которое не имею права просрать. И пусть нет цветов, конфет, прогулок под луной и всей той хери, которую так любят девушки, но она так смотрит на меня, что понимаю — с этим всем можно и подождать. Главное, что она сейчас здесь, рядом со мной, а обо всём остальном подумаю как-нибудь потом.
Переполненный адреналином и возбуждением до предела, спрыгиваю на пол, и расстёгиваю брюки, ставшие уже изрядно тесными. Стягиваю вниз, пытаюсь высвободиться из их плена, прыгая на одной ноге, и, наконец избавившись, выкидываю грёбаную тряпку в угол. Остаюсь в одних чёрных бóксерах, потому что раздеться всегда успею, а Ева, сто процентов, не так уж и опытна, чтобы пугать её видом голого члена. Делаю шаг в её сторону, уперев руки в бока, а Ева следит за мной с кровати и сглатывает. Я знаю, что хорош, несмотря на глаз и шрамы. И да, не могу отказать себе в удовольствии показаться "во всей красе". Зря я, что ли, всё детство на плавание угрохал, да и сейчас пару раз в неделю стабильно железо тягаю? Мне претит мысль превратиться в старого обрюзгшего козла, потому, пока могу, буду следить за собой.
Кстати, я уже говорил, что тщеславен? Есть такое дело. Во всяком случае, рядом с Евой хочется подобрать несуществующее пузо, выпятить грудь колесом и повернуться выгодной стороной. Чёрт, да я впервые задумался, чтобы протез вставить, о чём ещё говорить?!
— Ты красивый, — говорит, опираясь локтями на кровать, а рыжие волосы укрывают плечи, сводя меня с ума. Чёрт, никогда ведь рыжих не любил, но Ева… — Я уже говорила тебе об этом?
— Было такое. — Делаю шаг в её сторону, не спеша раздеваться. Впервые за очень долгие годы не хочу делать поспешных движений.
И хоть яйца звенят так, что слышно в соседней области, а член болит не переставая, но готов потерпеть ещё немножко, чтобы уж точно убедиться, что Еве будет комфортно и хорошо.
— А ещё ты хороший, и добрый… — шепчет чуть слышно, но каждое слово эхом внутри отдаётся.
Эти почти детские эпитеты заставляют улыбнуться. В глубине души лестно знать, что в её глазах предстаю именно таким... сияющим на солнце рыцарем в золотых доспехах. И хоть этот образ далёк от меня, настоящего, но готов таким стать ради зеленоглазой ведьмы.
— Детка, расслабься, — прошу, ставя колено на кровать меж её согнутых ног. — Я тебя не обижу. И не причиню боли, обещаю.
— А я и не боюсь, — фыркает, гордо вскинув подбородок и глядя на меня с вызовом.
Моя золотая девочка… Да, именно так, именно моя.
— Это хорошо, что не боишься, потому что я сам себя иногда побаиваюсь, когда ты рядом. — Ставлю вторую ногу на кровать и опираюсь руками по бокам от её тела, нижней частью ложась на Еву. Она охает, когда чуть двигаюсь, наслаждаясь трением через преграду белья.
Накрываю ладонью её лоно, даже сквозь тонкую ткань чувствуя, насколько Ева горячая. Это заводит ещё сильнее, хотя, кажется, дальше некуда. И так уже еле держусь на грани, рискуя каждую секунду превратиться в дикое животное и взять Еву грубо, неистово, словно в последний раз.
Надавливаю сильнее, а Ева выгибается в пояснице, тихо вздыхая. Отодвигаю пальцами ткань, освобождая доступ к самому желанному в этом грёбаном сумасшедшем мире месту, поглаживая обнажённую плоть, скользя вдоль складок, увеличивая амплитуду, наращивая темп. Ева вскрикивает, когда проникаю пальцем внутрь — резко, хлёстко, до упора. Медленно вытаскиваю палец и резко ввожу, с каждым разом всё быстрее и быстрее. И вот, когда она почти кончила, приникаю поцелуем к самым сладким губам на свете, беру в плен язык, а Ева стонет всё громче и громче, бормочет сладкую ерунду, моё имя шепчет, пока оргазм не пронзает её тело острым удовольствием. Жду, пока затихнет, слизывая жалобные всхлипы и ловя тихие стоны, наслаждаясь лихорадочным блеском глаз сквозь полуопущенные ресницы. Вот сейчас, золотая девочка, ты будешь полностью моя. Пока я не сдохну, будешь, сколько бы ни отмерила судьба.
Одной рукой срываю с неё бельё, сжимаю в кулаке, даже сейчас ощущая влагу её желания, и выбрасываю куда-то в сторону. Мгновение и мои трусы улетают следом, а член вырывается наконец на свободу, готовый к бою. Или уже отсохнуть к чертям в знак протеста из-за всех издевательств, что пришлось ему вытерпеть от меня этой ночью. Вот и всё, последние барьеры сброшены, назад дороги точно нет. И, чёрт возьми, я счастлив.
Глажу Еву по внутренней стороне бедра, а она тихо стонет, когда вроде как случайно касаюсь влажных складок, а лоно сокращается, отчаянно готовое меня принять. Нависаю сверху, покрывая поцелуями шею, спускаюсь ниже, стремясь украсить невидимыми метками каждый сантиметр шелковистой, покрытой веснушками кожи. Зарывается руками в мои волосы, прижимает к себе, а я смеюсь, когда она обхватывает мою талию ногами, приникая к напряжённому естеству обжигающей плотью. И трётся, сводя меня с ума. Член болезненно дёргается, ища вход, не спрашивая разрешения. И хоть соблазн слишком велик, о защите забывать нельзя. Ради золотой девочки, хоть я и чист, но всё-таки.
Выравниваюсь, нащупывая рядом с кроватью, на столике упаковку презервативов, а Ева следит огромными глазами за моими манипуляциями. Взгляд опускается всё ниже, и когда видит как раскатываю резинку, надевая, сглатывает и краснеет.
— Я аккуратно, — обещаю, размещаясь между разведённых бёдер. — Расслабься, я всё сделаю сам.
Ева кивает, а я начинаю медленно входить, пытаясь не причинить боли резкостью, хотя в глазах темнеет от желания ворваться на полном ходу, но нет. Надо дать ей привыкнуть, потому что её техническая недевственность — чушь собачья.
— Ева-а, — вырывается, когда подаётся вперёд, провоцируя ускориться. — Я ж не железный. Ты меня в гроб загонишь, золотая девочка.