Сокол обиженно сопит, но слушается. В итоге, минуты через две, матерясь и ругаясь, Артёма всё-таки вытаскивают на улицу. Шум, выкрики, брань — уши закладывает.
— Я договорился, — замечает Карл, внимательно глядя на меня. — Его там примут.
— Спасибо.
— Ага… что подруге своей говорить будешь? Правду?
Понять бы ещё, как лучше поступить.
— Ладно, — машет на меня рукой и кивает в сторону выхода. — Поехали?
Спустя минуту, выходим из помещения и мчим в сторону единственного места, где попытаются помочь.
Когда подъезжаем к клинике "Жажда жизни" — одному из нескольких филиалов, готовых принять в это время суток пациента, — возле входа уже тормозит Викинг, спрыгивает с мотоцикла и на ходу срывает шлем. Светлые волосы не успел собрать в хвост, и они разметались по плечам, делая его и правда, похожим на скандинавского бога.
— Быстро вы, — отрывисто бросает, когда подходим к нему. — Всё готово, нас ждут.
Звук ревущего мотора достигает слуха, и большой, выкрашенный в чёрный цвет, фургон без опознавательных знаков подъезжает к закрытым наглухо воротам клиники. Из него выпрыгивают парни из гаража, оббегают автомобиль и открывают дверцы. Слышатся звуки возни, сдавленных ругательств, яростное мычание.
— Да уймись ты, придурок!
— Держи его.
— Юркий, гад.
— Блядь, ровнее!
Викинг тем временем достаёт из кармана кожаной куртки мобильный, набирает номер и отрывисто распоряжается, чтобы нам открыли ворота. Не проходит минуты, как те автоматически разъезжаются, а парням всё-таки удаётся совладать с расшалившимся пациентом. Тащат его ко входу, схватив за ноги и за голову, а третий поддерживает под спину. Провожая их взглядом, размышляю о том, сколько упорства в Артёме. Жаль, что не использует это качество во благо, лишь жизнь себе портит. Да и, наверное, природа его сопротивления в большей степени кроется в наркоте, которой дохренища льётся по венам. Придурок, сдалась она ему.
Им навстречу выходит высокий широкоплечий мужчина в белом халате, а за его спиной маячат два крепких мужика весьма специфической наружности — местные санитары.
— Кто такой, кстати? — интересуется Викинг, сверкая любопытством в стальных глазах, и указывает подбородком в сторону удаляющейся чумной процессии.
По телефону Карл вряд ли слишком подробно что-то объяснял, ибо не любит и не умеет вести долгие беседы о чём бы то ни было.
— Брат Евы.
Этого оказывается достаточно, и Вик округляет глаза, потом кивает и потирает шею.
— Не повезло... Но попробуем на ноги поставить.
Мало кто в курсе лично драмы Викинга, кроме самых близких, но каждый раз, когда дело касается наркотиков, от которых погиб его сын, Вик становится просто непримиримым. Открывает клиники, вливает свои, заработанные кровью и потом в многочисленные волонтёрские проекты, зорко следит, чтобы в "Бразерсе" никто не занимался продажей психотропки.
У нас, у всех слишком много грехов в прошлом, но мы хоть иногда, но всё-таки стараемся их искупать. Выйдет ли? Вряд ли, но пытаться это не мешает.
На территории клиники, огороженной высоким непроглядным забором, тихо и пустынно. Внушительное здание с зарешёченными окнами выглядит особенно зловеще на фоне ночного неба, но я видал места и похуже, меня больничкой сложно испугать.
Викинг уверенной походкой хозяина направляется влево, где за высокими деревьями скрывается небольшой домик — так сказать, для личных нужд. Мы бываем здесь редко, но пару раз заезжали, потому неплохо ориентируюсь на местности.
— Сейчас его осмотрят, — говорит Викинг, открывая дверь, — а мы пока посидим здесь, в тишине и покое.
Нащупывает выключатель, щёлкает по нему ребром ладони, и тёплый свет заливает небольшое помещение. В домике всего одна комната, обставленная простенько, но со вкусом. Викинг всегда любил комфорт, но так и не научился кичиться заработанным и накопленным.
Карл, молчаливее обычного, проходит к высокому креслу и усаживается в нём, вытянув ноги в начищенных до блеска высоких сапогах. Я оккупирую высокую тумбу, а Викинг проходит к столу и усаживается за ним.
— Выпьем? — интересуется, осматривая нас с Карлом по очереди пристальным взглядом. — Какие-то вы задумчивые.
— Меня тоска заела, у Роджера любовь образовалась, — говорит Карл, барабаня тонкими бледными пальцами по подлокотнику. — Наверное, поэтому.
Викинг смеётся, поворачивается к нам спиной и достаёт из бара бутылку виски.
— Или коньяк будете?
— Плевать! — говорю, потому что понимаю: если сейчас не выпью хоть чего-нибудь, разорвёт.
Вик усмехается, Карл издаёт низкий гортанный смешок и кладёт ногу на ногу, покачивая стопой.
Когда янтарный напиток разлит по широким хрустальным бокалам, Викинг вручает каждому его порцию, а сам присаживается на край полированной столешницы.
— Значит, брат Евы... — протягивает, глядя на меня через искрящийся хрусталь.
— Значит, так.
— И что, ещё скажи, что влюбился, — говорит, а черти так и пляшут в глазах.
Любопытный чёрт, давно пора было ему нос оторвать.
— Если скажу, не поверишь, что ли?
— Я поверю, — подаёт голос Карл и делает большой глоток виски.
Викинг улыбается и достаёт из кармана сигареты. Крутит в пальцах одну, потом всё-таки закуривает, и комната наполняется ароматом вишнёвого табака. Позёр чёртов.
— Знаешь, Родя, — начинает Викинг, усмехаясь, — я думал, грешным делом, что ты уж так бобылём и помрёшь.
— Мы даже ставки делали на это, — смеётся Карл, заметно оживившись. — Я ставил, что ты в пятьдесят женишься на какой-нибудь заботливой домохозяйке.
— А я говорил, что нет той бабы, которая сможет тебя захомутать.
Перевожу взгляд с одного на другого и не могу определиться, как на этот цирк реагировать. В зубы дать или заржать?
— Так, хорош! — Взмахиваю рукой, и парни замолкают. — Очень лестно, что вы, два идиота, так сильно о моём будущем печётесь, но заткнитесь, хорошо?
— О, точно влюбился, — хохочет Викинг, а Карл криво улыбается и салютует мне полупустым стаканом. — Но девочка хорошая, благословляю.
— Идиота кусок, — огрызаюсь, но не выдерживаю и смеюсь.
Дальше треплемся о всякой ерунде, пока в дверь домика не решает кто-то постучать. Викинг разрешает войти, и на пороге показывается тот самый врач, что встречал нас у входа. Кивает нам и направляется прямиком к Викингу. Отдаёт бумаги, что-то шепчет на ухо, а мне становится не по себе.
— А можно нам тоже послушать? — говорю, не выдержав витающего в воздухе напряжения.
Врач кидает на меня взгляд через плечо, хмурится, потом смотрит на Викинга, а тот кивает.
— В общем, у пациента сильная интоксикация, — начинает, сжимая пальцами переносицу. — Не буду загружать вас специальными терминами, но мы его положили под капельницы, прокапаем, дальше уже будем решать, что с ним делать.
— Надежда есть? — задаю единственный, мучающий меня, вопрос.
— Надежда есть всегда, даже в данном случае, — врач вздыхает и пожимает плечами. — Не люблю опрометчивые обещания, но сделаем всё, что сможем, у нас опыт большой. Парень, судя по анализам, прилично заправился, но будем лечить.
— Спасибо, — киваю и поднимаюсь, чтобы пожать ему руку. — Когда с ним можно будет пообщаться?
— Вообще у нас запрещены посещения, но для вас смогу сделать исключения, — отвечает, глядя на часы. — Думаю, завтра к вечеру он придёт в себя, так что ориентируйтесь на это время, хорошо?
— Договорились.
— Всего доброго, — прощается и выходит из домика.
— Всё, ребята, я поехал. Бывайте здоровы, не кашляйте.
Понимаю, что уже и так потратил слишком много времени, а Ева там, наверное, с ума сходит. Достаю телефон из кармана, набираю её номер, а у самого сотни картинок, одна кровавее другой, перед мысленным взглядом проносятся. А вдруг до неё опять добрались? Да ну, не может быть.
— Роджер? Наконец-то, — выдыхает в трубку, а у меня с души камень падает.
— У тебя всё хорошо?
— Да что со мной-то будет?! Всё отлично, если не считать, что я ужин приготовила, а есть одна не смогла. Но это мелочи, — тараторит, явно находясь почти в истерике.
— Ева, успокойся! Слышишь меня?
— Да. Я в норме, не волнуйся.
— Так, вздохни три раза и закрой глаза. Просто расслабься, я уже еду домой.
— Как Артём? Его правда нашли? Он живой?
Засыпает меня вопросами, а я улыбаюсь. Моя золотая девочка...
— Да, мы его нашли, он живой.
— Вы едете? Вместе?
— Нет, он... в общем, он в больнице.
Она ахает, а я готов задушить себя за то, что не придумал способ сообщить ей об этом деликатнее как-то. При личной встрече хотя бы.
— Что с ним? Скажи адрес, я приеду сейчас!
Ну вот, что за человек? Вечно ей всё нужно, точно шило в одном месте.
— Сиди в квартире, хорошо? Я минут через пятнадцать буду, тогда всё объясню. Ты меня слышишь?
— Да. — В её голосе столько грусти, что хочется язык себе вырвать. Ну что за идиот?
— Я скоро.
И отключаюсь.
— В таком состоянии за руль садиться не советую, — раздаётся совсем рядом голос Карла. — Поехали, на фургоне прокатимся. А о байке не парься, Сокол в лучшем виде доставит.
— Спасибо.
— Как всегда, не за что.
23. Ева
Когда Роджер отключается, я кидаю трубку на диван рядом с собой и закрываю лицо руками. Артём в больнице… чувствовала ведь, что в этот раз с ним точно что-то случилось, слишком круто вся эта ситуация повернулась к нам задним местом. Не впервые же вляпывается в неприятности, но именно сейчас это имеет такие серьёзные последствия. Обычно он отделывался парочкой синяков или выбитым зубом, несколько раз в ментовку попадал, но от тюрьмы бог его миловал, а тут…
Внутри всё сжимается от волнения, но больше всего угнетает неизвестность. Что там произошло? Избили, пырнули ножом, сбили на автомобиле? Каждый новый вариант рисует перед глазами страшные образы, в каком состоянии он находится, и от этого становится совсем не по себе. Почему он в больнице? И почему мне туда нельзя? Хочется разрыдаться, словно мне снова восемь, но не могу позволить себе такой роскоши. Не сейчас, когда-нибудь потом.
Захлопываю крышку ноута, на экране которого вот уже полчаса прыгали и скакали на все лады звёзды современной эстрады. Я специально отключила звук — так намного веселее за ними наблюдать, такими активными и задорными. Но сейчас, когда узнала об Артёме не могу больше пялиться на них, уже не смешно.
Иду в кухню, где на плите, укутанная большим полотенцем, стоит кастрюля с рагу, дожидаясь возвращения Роджера. При мысли о еде подступает тошнота. Нет, кусок в горло не полезет, определённо. Но нервное напряжение настолько сильное, что почти не выдерживаю. Я одна, в чужой квартире и всё, что мне остаётся — сидеть и ждать с моря погоды. От этого вынужденного безделья особенно тяжело. В итоге открываю один кухонный шкафчик за другим, выдвигаю ящики, чтобы найти то, что сможет помочь немного расслабиться. Уверена, где-то здесь Роджер прячет вино или что-нибудь покрепче. Я не большой мастак заливать за воротник, но один бокал лишним сейчас не будет.
О! Ну вот же они, бутылочки, стоят в рядок, “улыбаются”. Беру первую попавшуюся, прижимаю к себе, словно самую большую драгоценность и минуты две ищу штопор, но этот гад упорно отказывается находиться, издевается. Что за пропасть такая?! Неужели нет его? Не может быть, я просто плохо ищу. Краем сознания ловлю мысль, что хозяйничать в чужой кухне, шарить по шкафам, переворачивая содержимое вверх дном, вообще-то не в моих принципах и привычках, но сейчас я мало похожа на себя, настоящую. Так смешно, ещё пару часов назад, когда готовила, вздохнуть боялась, мелкими шажками по комнате перемещалась от холодильника к плите и ни шагу в сторону, а тут, гляди на меня, в каждую щель залезаю, словно такса на охоте.
Всё-таки, не найдя штопора, присаживаюсь на табуретку и ставлю на стол злополучную бутылку. Чёрт возьми, это же шампанское! Его и так открыть можно. Вот я тупица, право слово.
Зажимаю бёдрами тёмно-зелёную бутылку с красивой чёрной этикеткой, отрываю серебристую фольгу и раскручиваю проволоку. Всё, порядок! Осталось только вытащить пробку и можно пить. С каждым мгновением и приложенным усилием желание залить горе спиртным слабеет, но врождённое упорство и желание хоть чем-то занять руки побеждают. Не привыкла отступать, пусть цель уже и не кажется столь заманчивой.
Зажимаю бутылку ещё крепче, чтобы на пол не выскользнула, обхватываю пальцами пробку и слегка раскачиваю из стороны в сторону. Ни разу не открывала шампанское, но, наверное, это не самая сложная наука, алкаши разные на ура справляются. Рука начинает побаливать — всё-таки не нужно перенапрягаться, — но плюю на дискомфорт. Я вообще почти умом тронулась, сосредоточив всю свою тоску, гнев и разочарования на этой несчастной пробке, которая никак не хочет поддаваться. Нужно сильнее дёрнуть вверх, что ли?
Не знаю, что делаю не так, но белая пластиковая пробка выскальзывает из рук и взлетает куда-то к потолку. Раздаётся мощный хлопок, и шампанское сильной пенной струёй вырывается на свободу. Вскрикиваю, когда пряно пахнущий напиток заливает мои брюки, футболку на животе, просачивается сквозь ткань, холодит кожу. Я вся в этом проклятом шампанском, пропади оно пропадом! Смотрю наверх и замечаю, что кусок пластика застрял в подвесном потолке, уродуя его идеальную гладкость. И почему-то именно это зрелище становится последней каплей, после чего уже не могу себя сдерживать.
От рыданий — уродливых, надрывных, очень детских — уши закладывает, и я даже не слышу, как в кухню вбегает Роджер.
— Ева, что стряслось?! — раздаётся совсем рядом, а сильные руки хватают за плечи. — Я слышал выстрел, ты ранена?!
Он трясёт меня, а я рыдаю, прижимая эту проклятую бутылку к себе, и не могу слова из себя выдавить. Вижу встревоженное лицо сквозь пелену слёз, чувствую тёплые поцелуи на свои губах и почти вою от переполняющих меня эмоций.
— Да скажи же ты, что случилось! — почти орёт мне в лицо, не переставая трясти за плечи. — Ева, где болит? Какого чёрта тут случилось, пока я ехал?
— Шам… па… — выдавливаю из себя по капле, а Роджер перестаёт трясти меня, пытаясь вникнуть в смысл нечленораздельной болтовни.
А потом разражается хохотом.
— Чего ты рыдаешь? Дурочка, какая же ты дурочка, моя золотая девочка.
Забирает из рук бутылку, вытирает подушечками больших пальцев слёзы с лица. А я постепенно успокаиваюсь, потому что Роджер наконец-то рядом, а это значит, что всё будет хорошо.
— Облилась вся… — приговаривает, вытирая кухонным полотенцем мои штаны, но тут поможет только стирка. Единственные же шмотки, пропасть какая-то.
— Только не ругайся, хорошо? — прошу, а Роджер вопросительно заламывает бровь. — Наверх посмотри.
Он задирает голову, несколько секунд, за которые успела напридумывать себе всяких страхов, молчит, а потом снова смеётся.
— Да ты у меня, Ева, снайпер матёрый.
— Не смешно, — бурчу, но на сердце становится легче.
— Пошли, — вдруг говорит, поднимаясь на ноги.
Двумя руками обхватывает, поддевает меня под ягодицы и рывком поднимает в воздух. Когда наши лица оказываются на одном уровне, обнимаю Роджера за шею и кладу голову на плечо. Несёт в сторону ванной, а я так вымоталась, что даже нет сил сопротивляться, спорить.
— Ты обещал, — говорю, когда оказываемся в ванной.
— Я всё расскажу, обязательно, — обещает и ставит меня на ноги. — Но сначала нужно помыться.
Опираюсь спиной на стену, а Роджер делает шаг в мою сторону, тяжело вздыхает и проводит пальцами по моей щеке. Смотрю на него и понимаю, что растворяюсь в его взгляде, мечтая, чтобы прижал к себе и никогда не отпускал.
Роджер, медленно, невыносимо медленно одной рукой поднимает мою футболку вверх, а второй проводит пальцем по обнажённой влажной коже. Мышцы сокращаются, а внизу живота пульсирует желание.