— Вы знали и ничего не сказали мне?! — возмутилась я, вытаращив глаза.
— По-твоему, мы не чуем их? — фыркнув, спросила Фосса.
Она не спеша вернулась к загорающей Вилле и растянулась на животе рядом с ней, подперла длинной изящной кистью щеку и закрыла глаза.
Лихорадочно одеваясь, я попала рукой не в рукав, а в горловину рубахи, запуталась, запрыгала зачем-то и зло прокричала:
— Ну, знаете! Хоть вы и волки, то есть волчицы, но это свинство!
В ответ раздался заливистый смех Лил и хмыканье Виллы с Фоссой.
Не обращая внимания на мое праведное негодование, Вилла принялась рассуждать вслух:
— Вирда, конечно, послал Туран… Чего и ожидать. Ладно, сейчас не об этом. Вирд честный, прямой. Грэст же слишком своеволен. Хорошо для хищника, но плохо для свободного члена стаи… Нам сейчас как никогда важно уважать закон и чтить волю старейших…
— Я не удивлюсь, если и Рив где-то здесь, — крикнула от костра Лил.
От такой новости я, натянув наконец бриджи на мокрое… мокрую… хм, неважно, застыла сталактитом.
— Почему же вы молчали? — упавшим голосом спросила я их.
— А смысл говорить что-то? — вопросом на вопрос ответила Фосса. — Ты же не думаешь, что мужчины свободного народа так просто откажутся от самки, которую возжелали?
Она даже фыркнула.
Самки?! Возжелали?! Это я-то, я, наследница герцогства Ньюэйгрин, самка?!
— Глупо винить самцов за их природу, — продолжила Лил, не заметив буйства эмоций, проступивших на моем лице.
— Но они, конечно, держатся на отдалении и поодиночке, — сообщила Вилла.
— Чтобы в случае опасности прийти на помощь, — добавила Лил. — Скоро еда будет готова!
— На помощь?! — снова возмутилась я. — Пока они только приходят, когда я, когда я, ну…
— Голая, — серьезно подсказала Вилла.
— Моюсь! — запальчиво возразила я.
— Серьезное уточнение, — согласилась Вилла.
— А когда на нас нападали ваши красные и преследовали эти… как их… полярные… и нападали пиренейцы, они стыдливо отсиживались в кустах! — гневно выпалила я.
— Ты несправедлива, Эя, — пожурила меня Лил. — Я же сказала, в случае опасности. А нам ничего не угрожало.
— Как же, — начала было я, — как же не угрожало…
— Да уймись ты уже, — попросила Вилла.
— Поживешь еще в Заповедных землях, поймешь, что все произошедшее за эту пару дней было детскими игрушками, — пробормотала Фосса.
— Ну уж нет! — гневно возопила я. — И не собираюсь, понятно? Слышите, вы и все трусливые шакалы, что расселись по кустам и дрожат, как заячьи хвосты?! Я, Лирей Анжу Альбето, герцогиня Альбето, леди Ньюэйгрин, и близко не собираюсь здесь жить, ясно?! И на день не задержусь здесь! Как только вы оставите меня, наконец, в покое! Вернусь туда, где мое место! В человеческие земли! И жить буду как человек, потому что я и есть человек, понятно вам?!
— Понятно, понятно, — процедила Фосса, поворачиваясь ко мне спиной.
— Иди, — жмурясь на солнце, лениво пробормотала Вилла, тоже не обратившая на мою грозную тираду никакого внимания. — Хоть сейчас. Там тебя ждут.
Я гневно развернулась к кустарнику в розовых цветочках, вознамерившись было уйти хоть куда, а там будь что будет! Но вспомнив, что там меня поджидают плотоядно ухмыляющийся, рычащий Грэст, и облизывающийся Вирд, который с упоением разглядывал меня в ночной купальне и тяжело дышал, и, может, даже тот широкоплечий Рив, который пока, слава Богине, никак себя не обозначил, застыла как громом пораженная.
— Чего ты копошишься, — миролюбиво сказала Лил. — Сейчас поедим! Скоро встретишь Велеса, и, может, хоть что-то прояснится.
Не спрашивая, что именно прояснится, я все же буркнула:
— А когда мы будем у этого Велеса?
— Вообще-то мы уже у него, — нехотя ответила Вилла, нежась под солнцем. — Точнее, совсем рядом. — Но он пока не готов говорить.
— А когда будет готов? — запальчиво спросила я, озираясь по сторонам — ундины, оборотни, еще и какой-то Велес здесь ошивается, оказывается!
— Он подаст знак, — сказала Вилла.
Глава 9
К моей вящей радости, Вилла сообщила, что идти больше никуда не надо, потому как мы уже пришли, а на мой резонный вопрос, зачем же было так спешить, если Велес этот все равно пока не готов нас принять, она, пожав плечами, ответила:
— Здесь небезопасно, сама видела. Чем опаснее местность, тем быстрее стоит ее миновать.
— Это еще поспали по дороге, — поддакнула Лил. — В прошлый раз, помнишь, проклятые пиренейцы словно взбесились. Ни минуты отдыха не дали, так и шли, точнее, бежали непрерывно двое суток… Я даже ноги стерла, пока сюда добежала, — сказала она уже мне.
— Ага. Охраняли новое потомство, злые, как сволочи, — меланхолично протянула Вилла.
Я захлопала ресницами. Бегом? Двое суток?! Это вообще возможно? Нет, ну они дикие люди, то есть не совсем, конечно, люди, но все же… Что-то мне подсказывает, что даже для их звериных сущностей бежать двое суток — это слишком.
Вилла словно прочитала мои мысли.
— В зверей не перекидывались, — сказала она. — Таково условие Велеса.
— Почему?
— Ему виднее, — серьезно ответила Вилла. — Велес мудр, как Вселенная, и могуч, как жизнь и смерть, вместе взятые. Издревле он покровительствует свободному народу.
— Если он так всемогущ, почему же не помог вам навсегда извести людей? Уничтожить нас? — возразила я.
Вилла посмотрела на меня с сожалением. Я хорошо знаю этот взгляд. Так смотрит Леди на самую глупую собаку нашей псарни, когда та промахивается, не попадая в плошку с водой.
— Ты глупа, — сказала Фосса.
Лил только головой покачала, поджимая губы. Она была солидарна с подругами.
— Для нас никогда не было целью уничтожить людей, — сухо сказала Вилла. — Мы не начинали с вами ни одного сражения. И не мы пришли к вам, вытесняя с плодородных земель.
— Вот я и говорю, — согласилась я. — Если мы такие плохие, почему было не истребить нас? Окончательно и бесповоротно?
— Ты рассуждаешь, как человек, — с отвращением сказала Фосса. — А я-то уже начала думать, что ты другая.
Мне стало совестно, хотя и говорила я разумные и логичные вещи, непонятно, чего они так оскорбились. Ну не верю я, что оборотни эти сплошь все белые и пушистые, какими они себя пытаются представить! И, между прочим, имею на это право! Даже если все святые писания, вместе взятые, все предания о святых праведницах врут, ладно, с этим как-никак, но я еще как-то могла бы… не то что согласиться, но, по крайней мере, не спорить… Но…
Но кто, как не оборотни, убили моего отца? Маму? Пусть тело не нашли, но ведь если бы была жива, вернулась бы домой! И Андре… Его-то они убили на моих глазах!
С этим ведь не поспоришь!
Так что пусть не прикидываются хорошенькими и считают меня глупой и человеком, все равно. Я им не верю, и точка.
Лил, стараясь избегать контакта глазами, притихшая и какая-то поникшая, хоть и лицо и осталось неподвижным, как мрамор, — но я уже научилась определять их настроение и без явного проявления эмоций на лице, — быстро собрала кости и остатки ужина, завернула их в уложенные в ряд, один край на один, листья и скрылась за деревьями.
Вилла с Фоссой, даже не переглянувшись, одновременно встали, развернулись спинами к костру и принялись спускаться к озеру. На берегу они по-прежнему не смотрели друг на друга, даже словом не перекинулись, но одновременно повернули влево и пошли вдоль берега и вскоре скрылись в кустах.
Я проводила взглядом их статные фигуры, делающие только экономные, выверенные движения, полные внутренней силы и достоинства, и подумала, что хорошо, наверно, когда рядом те, кто думает и чувствует, как ты… У меня такого не было никогда. Виталина с Микаэлой? У них есть что-то похожее, но строится оно на почитании и заискивании перед Виталиной. У свободных, даже учитывая, что Вилла вожак, все не так. Вилла, Фосса, Лил, и те женщины у источника, и их мужчины, и даже Изабелла, пришедшая в стаю с человеческих земель — они выглядят семьей. Даже ближе. Им не надо смотреть друг на друга, чтобы знать, что чувствуют и даже как будто что думают остальные.
А я… Так сложилось, что ближе Андре у меня никого не было. Мама? Да, мы были очень близки, но и как-то далеки, что ли. Мама, стремительно угасшая после смерти отца, превратившаяся из полной сил, энергии и красоты женщины в свою бледную тень, всегда была мыслями где-то далеко от меня. И кажется, чувствами часто тоже… Отец… Я плохо помню его, если бы не портреты в галерее и маминой спальне, я не вспомнила бы даже его лица.
И Андре… Я думала, ближе у меня никого нет и быть не может… Но, о чем он думает, я не знала никогда. Я очень хотела понять его, чем руководствуется, чем живет, и такое впечатление, что одновременно понимала, что бесполезно. Я знала о его чувствах, но ровно столько, сколько он сам показывал мне. Ведь пока он не заговорил о них, я и не догадывалась, и что-то мне подсказывает, что виной этому не только недостаток опыта…
Я обвела взглядом осиротевшую поляну. Тлеющие угли костра, мой заплечный мешок опирается на плоские походные сумки женщин, которые при переходе они крепят за спиной. На нижней ветке дерева висит короткая туника Лил, колышется на ветру.
Я почувствовала себя такой одинокой и покинутой, что в глазах защипало. Запрокинув голову к небу, я принялась яростно и часто моргать. Пусть я и одна, но эти надменные женщины могут появиться в любой момент, они же не ходят, а бесслышно скользят над землей! Пусть не думают, что мне стыдно за свои слова… Я ничуточки, ни капельки не жалею! Я сказала, что думала, и, если надо будет, повторю еще много раз!
Быстрым, словно вороватым движением я смахнула предательскую влагу с ресниц и спустилась к бирюзовой кромке воды. Опустилась на корточки и, протянув руку, обмакнула пальцы. Стоило только вспомнить, какая теплая и ласковая вода в этом озере, по телу пробежала приятная дрожь. Тут же захотелось усесться на самый край, прямо на эту красноватую и густую траву, и свесить в озеро ноги, и сидеть, не думая ни о чем… просто болтать ногами в этой волшебной воде.
Я с сомнением уставилась на узкие бриджи — настолько узкие, что не закатаешь. Надо бы снять. Но что, если, воспользовавшись моим одиночеством, сюда нагрянет, не дай Богиня, Грэст, или Вирд, или Рив…
И вот ведь Вилла! Она знала, что они где-то здесь, и все равно оставила меня одну, подумалось мне. И Лил, и Фосса! Они меня ненавидят.
А может, пронеслась следующая мысль, они поэтому так легко и оставили меня? Потому что знали, что, как бы то ни было, я под присмотром, в безопасности? Решив не рассуждать о том, безопасно или небезопасно оставаться без штанов в одиночестве, я все-таки избавилась от узких бриджей и, плюхнувшись на пышную сухую траву, свесила ноги в воду.
— Все-таки, — сказала я вслух, назидательно поднимая палец. — Если они и захотят что-то мне сделать, то вряд ли штаны их остановят. Пусть и кожаные.
С этой мудрой мыслью я принялась с наслаждением болтать ногами, ощущая, как снизу поднимаются волны тепла и беззаботности, растекаясь вверх по телу.
Над поверхностью водной глади носятся крупные стрекозы с прозрачными, сверкающими в солнечных лучах крыльями, перебирают длинными тонкими ножками водомерки, прямо над головой разливается на все лады птичий хор из множества голосов. Легкий порыв теплого ветра донес сладкий, чуть дурманящий аромат, и я внезапно поняла, как здесь спокойно, как ласково.
Никуда не надо идти, бежать, нестись, ни о чем не надо думать… Потому что каждое движение противно этой царящей вокруг гармонии. Человек — это даже не жухлый прошлогодний лист, это пылинка на ветру, и природная мощь сама знает, как распорядиться этой пылинкой. Она может думать, мечтать, планировать, но крепкий упругий ветер уже подхватил ее и несет куда-то в стремительном потоке таких же пылинок, якобы по задумке природы отдельных и выбирающих, где она станет недостающей деталью в узоре… И даже сам ветер — эта движущая сила, — который способен изменить течение жизни миллиона таких пылинок, — сам суть такой же узор на поверхности вечности и никогда не проникнет в самую суть ее глубины.
Все, что было со мной, — просто танец пылинки под дуновением ветра… и все, что будет, тоже. Ничто не имеет значения, решительно ничто. Перед моим внутренним взором проносились картинки из прошлого, с самого детства, и они на фоне этой прозрачно-бирюзовой воды были тем, чем являются, картинками, химерами, приходящими из ниоткуда и стремящимися в никуда. А потом и то, что я видела реальным зрением, как будто приподнялось невысоко, а по изображению прошла легкая рябь, словно рыбка вынырнула слопать мошку или комара, и от прикосновения ее губ к поверхности начали растекаться один за другим круги.
Я даже сама подивилась собственной смелости, осознав, что мне не страшно и ничто не кажется пугающим или хотя бы удивительным.
Я помотала головой, думая, что сейчас наваждение исчезнет, но ничего не исчезло. Мир оставался таким же: химероподобным, прозрачным, волшебным и ненастоящим, управляемым какой-то мощной неведомой силой, которая тоже не имеет значения, потому что нет вообще ничего, что имело бы значение…
Поверхность воды рядом с моими ногами дрогнула, натянулась, подалась вверх, обрисовывая то ли выпирающий из воды шар, то ли мяч, и, не успела я додумать, чтобы это могло быть, прямо передо мной вынырнула чья-то голова на длинной тонкой шее, следом показались плечи — существо, похоже, женского пола, потому что еще немного — и над водой показались круглые холмики грудей и тонкие, изящные, уходящие под воду предплечья.
От того места, где она вынырнула, пошли медленные и плавные круги.
Стоило потокам воды соскользнуть, подобно тонкому покрывалу, с кожи существа, как волосы цвета зеленого золота слегка подпрыгнули и легли пышными красивыми волнами, рассыпаясь по поверхности воды, точно их высушили и красиво уложили нефритовыми щипцами.
На меня уставилась девушка с бледной, даже чуть в голубизну кожей и огромными, вдвое, а то и втрое больше человеческих, глазами-блюдцами в бархате черных ресниц. Глаза ярко-зеленые, выразительные и смотрят одновременно удивленно и проникновенно. Маленький курносый нос, торчащие трамплином нежно-розовые губы.
Я уставилась на ундину во все глаза. До последнего думала, что Вилла надо мной насмехается, а остальные ей подыгрывают. Поэтому с жадным вниманием изучала ундину, а та, в свою очередь, не менее пристально разглядывала меня, точно ей кто-то сказал, что люди — выдумка, и вот она впервые увидела человека и не знает, как на него реагировать.
Ожерелье из розовых раковин и кораллов обвивает длинную изящную шею и спускается на упругую грудь. Мне даже вспоминать не нужно энциклопедию дальних земель, и так ясно, что раковины морские, в озере таким взяться неоткуда. В центре розового ожерелья белеет крупная, с перепелиное яйцо, идеальной формы жемчужина.
Я снова поднялась взглядом вверх, вновь отметив, что черты лица ее хоть мелкие, но изящные. Лицо гладкое, без единого намека на мимическую складку у губ, скулы широкие, и кожа словно натянута.
Легкий кивок головы — то ли ундина поприветствовала меня, то ли кивнула каким-то своим мыслям. Кажется, Пепа рассказывала, что они поют, а вот о том, что разговаривают, не упоминала.
Вода перед ундиной чуть забурлила и натянулась, и с легким всплеском, обрушившим потоки воды, над поверхностью вытянулись длинные, тонкие руки с изящными кистями. Я даже отпрянуть не успела, так внезапно это произошло, когда увидела, что на пальцах ундины болтается тонкая цепочка из белого металла, заканчивающаяся вытянутым зеленым камнем.
Быстро и в то же время изящно ундина протянула ожерелье мне, камень блеснул изнутри зелеными сполохами.
Несмотря на то что руки ундины оказались на поверхности, она будто стояла в воде так же ровно, не пошелохнувшись.
Я осторожно нагнулась и протянула вперед руки, принимая из ладоней ундины камень на белой цепочке. Пальцы у нее оказались прохладными, но прохлада эта такая приятная, как вода в озере под дождем, про такую еще говорят, «как парное молоко». Кожа не настолько горячая, чтобы обжигать, но и не холодная, а с приятной прохладцей.