— И с кем же я прогуливаюсь ночами? — щурюсь, догадавшись, что без двух малолетних дурачков точно не обошлось. — И вообще, кто же ему всё в красках расписал, а?
Стас вскидывает на меня взгляд ставших круглыми, что те тарелки глаз и отрицательно машет головой:
— Не я, Поля! Вообще не понимаю, что произошло. Вчера сидели, ужинали, и тут он приходит, хмурый, — никогда таким его не видели — есть отказался и давай с мамой препираться. И всё о тебе, да о тебе. А потом отец орать начал, сатанел просто. Разбил даже что-то, мама его успокаивала. В общем, хорошо, что ты тогда ему под руку не попалась.
— А Жанночка где?
Если кто и в состоянии обуздать гнев отца, так бабушка.
— Она к подруге в гости уехала. — Стас снова хмурится и внимательно рассматривает моё лицо, точно впервые видит. Потирает подбородок, размышляя о чём-то, и вдруг спрашивает: — А что это с лицом у тебя?
Всё-таки как не прикладывала лёд и не лечила «боевое ранение» любовью, кожа покраснела и немного припухла, но как сказал Фельдшер, заскочивший на огонёк, посинеть не должно. И на том спасибо.
— Не обращай внимания, — отмахиваюсь, придав лицу выражение идиотской беззаботности, — в поворот не вписалась.
— Смотрю, крепко так не вписалась… тогда тем более не иди! Отец увидит, решит, что твой приятель тебя лупит, как грушу боксёрскую.
— Не нагоняй волну, хорошо? — Стас замолкает и напряжённо сопит, а в моей голове шальные мысли устроили ярмарочный хоровод. — Странно всё это, тебе не кажется?
— Ещё как кажется. Мы с Владом никому ничего не рассказывали, не идиоты же, — размышляет брат, — а бабушка уехала ещё вчера днём. В той глуши телефон через раз ловит, потому её кандидатура тоже отпадает. Так что не знаю.
— А Влад где?
— С самого утра на тренировку убежал, типа важный, деловой, а на практике зассал — боялся, что отец душу из него вытрясет. А я вот, решил дождаться и предупредить тебя.
Если уж пофигисты близнецы навострили лыжи, чтобы буря не зацепила их ненароком, то в доме и правда бушует ненастье. Пережить бы его без потерь.
— Ладно, в первый раз, что ли? — вздыхаю, понимая, что этот раз запросто может стать последним, если отец перейдёт черту, за которой находится точка невозврата. — Пошла я, спасибо, друг.
— Может, не надо? — как-то жалобно, совсем по-детски спрашивает Стас, и на миг снова вижу перед собой маленького мальчика, который много плакал, уткнувшись мне в коленки. — Сама знаешь, что лучше переждать.
Протягиваю руку и растрёпываю угольно-чёрные пряди на макушке. Брат морщится, но не отстраняется.
— И скажи мне теперь, кто из нас старший? Ты очень хороший, правда, и взрослый очень стал, мудрый даже. Но понимаешь, сидеть в кустах, пока папу не отпустит, не хочется. Потому я лучше пойду.
Стас кивает, а я поднимаюсь на ноги и, поправив на плече ремешок сумки, выхожу из лиственного укрытия. Внутри всё холодеет и сжимается от мысли, что может ожидать за дверью родного дома, но и бежать от проблем не хочу. Что бы отцу не наплели, у меня есть силы отстоять своё мнение и выбор. Пусть хоть лопнет от злости, но мне уже не десять лет, когда он мог одним движением тёмной брови заставить плясать под свою дудку. Нет уж, теперь понимаю, что только жить начала и никому не позволю отнять свою свободу и право на счастье.
Пока медленно иду к дому, в голове крутятся картинки прошлого, когда отец мог позволить себе то, за что можно годами хранить обиду. Я люблю его, уважаю, но отныне отказываюсь делать то, что взбредёт в его голову. Пусть хоть в ярость впадает, хоть угрозами сыплет — надоело.
На секунду притормаживаю, когда доходит, что готова всем пожертвовать ради… Брэйна? Человека, который ничего мне толком не обещал, никуда не звал и с которым знакома всего-ничего? Я совсем с ума сошла, если, не моргнув глазом, готова разрушить всё, что знала и любила целую жизнь… ради мужика? Но потом приходит осознание, что вовсе не ради него могу горы свернуть. Паша — лишь катализатор. Человек, запустивший в моём бытие необратимые процессы, открыв глаза на то, что могу и хочу быть другой, а не только дочерью, сестрой, внучкой, ответственным работником и надёжным другом. Ради свободы, которой по сути не было никогда.
Открываю дверь и слышу приглушённые голоса, доносящиеся из гостиной. Набираю полную грудь воздуха, скидываю туфли, особо не заботясь о том, аккуратно ли будет стоять моя обувь, по линеечке ли, и иду на кухню: срочно нужно выпить стакан сока или молока, потому что во рту пересохло от волнения. Чёрт, мне двадцать пять, я взрослая женщина, суровый начальник и вообще… Ведь способная разрулить любой конфликт, а сейчас трясусь от нахлынувших эмоций и ощущений приближающегося скандала. Нет, срочно выпить, хоть простой воды из-под крана, но промочить горло.
На кухне тишина и покой, а ещё идеальный до тошноты порядок. Наливаю себе стакан грейпфрутового сока, потом, поразмыслив, лезу в шкаф, достаю бутылку мартини и делаю незамысловатый коктейль. Зря ночью отказалась пить вместе со всеми, тогда, возможно, будь я пьяной в хлам, было бы проще настроиться на нужную волну. Пьяным же море по колено, правильно? Так, хватит! Надо доставать голову из темноты и выходить на свет, потому что прятаться здесь в обнимку с бутылкой могу бесконечно, только такое поведение ещё ни одну проблему не решило. А то, что впереди меня ждут проблемы сомневаться не приходится. Знать бы ещё, насколько глобальные.
Осушив стакан, ставлю его на стол и иду в гостиную, потому что тянуть дальше не имею желания — если и принимать участие в карнавале, так с самого начала, не пропуская номеров. Когда вхожу в комнату, застаю отца и мать, стоящими возле большого дивана. У мамы между бровей залегла складка — так всегда бывает, когда она находится на пределе моральных сил, а отец, заложив руки за спину, перекатывается с пяток на носки. На секунду замираю, рассматривая его с головы до ног: как всегда, идеальный. Отглаженные стрелки даже на домашних светло-серых брюках, чёрная рубашка, кожаный ремень с массивной бляшкой, часы из светлого металла на левой руке и удобные туфли — отец не позволяет себе ходить в доме в пошлых тапочках или вообще босиком.
— О, твоя дочь вернулась, — холодно говорит отец, глядя на меня чуть прищурившись и наклонив голову в сторону, словно пытается просканировать. Он всегда так делает, давит на психику, хотя со мной такие фокусы давно уже не проходят. И пусть подсознательно всё ещё вытягиваюсь в струнку, но внешне научилась этого не показывать. — И где это мы пропадали?
— Понятия не имею, где вы пропадали, — пожимаю плечами, но входить в комнату не тороплюсь, потому что пока лучше соблюдать безопасное расстояние, а то мало ли… — Я отдыхала в компании друзей.
«В компании друзей»… звучит так сухо, почти официально, а я не даю себе возможности задуматься, могу ли друзей Брэйна считать своими? А его могу?
— Друзей? — переспрашивает отец, словно сомневаясь в правдивости моих слов. — С этими отвратительными татуированными обезьянами?!
Он выплёвывает оскорбление, даже не поморщившись, а мне в один момент так становится обидно. Нет, не за себя, а за Брэйна и его друзей. Вот уж кто точно не заслужил таких слов в свой адрес.
— Какое ты имеешь право? — задыхаюсь от возмущения, а тёмная пелена злости медленно, но уверенно застилает глаза. Нет, папа, я уже не та маленькая девочка, которой ты считал себя в праве диктовать, с кем дружить, а кого нафиг посылать. — Ты их даже не знаешь!
— Не хватало ещё со всяким отребьем знакомства заводить, — фыркает отец и отворачивается. — Я и тебе советую прекратить эту бесполезную, полностью бесперспективную связь. Мне хватает того, что вы с Асей периодически загулы устраиваете, но кое-как смирился, но путаться со всяким дерьмом не позволю!
— Бесперспективную? Ты о чём вообще?
— О том, что в твоём возрасте пора уже думать о будущем, а не прыгать по барам с татуированными идиотами, понимаешь? Нужно строить карьеру, выходить замуж за достойного человека, а не вести себя так, будто тебе пятнадцать.
— Юра, прекращай, — произносит мама, сжав губы в тонкую ниточку, побелевшую от напряжения. — Она взрослая девочка, вполне способна своей головой думать.
— Ничем она не способна думать! — ярится отец, бросая на маму убийственный взгляд. — Я что не понимаю? Увидела такого всего из себя необычного и втрескалась по уши! Одним местом она думает, а придурку тому только это и нужно.
Это уже слишком. Он ещё о всяких местах о моём теле не рассуждал.
— Папа, не доводи до греха! — Мой голос становится обманчиво тихим, и отец прекрасно знает, до какой черты довёл меня, но останавливаться вовремя не умеет, когда находит малейшую возможность устроить мою жизнь и надиктовать ворох своих правил.
— Ты сама себя доводишь, когда в имбицилов всяких влюбляться себе позволяешь. — Он холоден, словно айсберг, а глаза сузились, и сквозь тонкие щелки наружу просачивается гнев.
— То есть влюбляться я имею право только в тех, на кого твой сиятельный перст укажет? Хватит того, что ты выбрал за меня профессию, запретил поступать в художественный, вечно «нужные» книжки для внутреннего роста подсовывал, досье на моих парней собирал. Хватит! Надоело!
— Полина, не кричи, — советует мама, стремительной походкой направляется ко мне и, подойдя, обнимает за плечи. — Дочь, нужно успокоиться, пожалуйста. И уже к отцу: — Юра, нам всем нужно поговорить, а криком и скандалом точно ничего не добьёмся.
— Здесь не о чем разговаривать, — фыркает отец и подходит к бару, чтобы достать бутылку коньяка. Видно, на взводе, раз пьёт с утра. Всё-таки мы с ним слишком похожи не только внешне. — Я запрещаю ей с ним встречаться, до добра это не доведёт! И это моё последнее слово.
— Да чихала я на твои запреты, понял? — Готова сорваться и кинуться на него. То ли в ноги упасть и рыдать в коленях, то ли по плечам бить, чтобы понял, что я уже выросла и могу отделить зёрна от плевел. А ещё до одури обидно, что не слушает, понять не хочет. И оскорбляет тех, кто так неожиданно стал мне дорог.
Мне бы понять, что он заботится обо мне, добра желает, но столько лет он навязывал мне свои правила и порядки, что почти разучилась думать своей головой. И впервые мне хочется настоять на своём, поспорить. И это желание не могу одолеть.
Тяжело дышу, чтобы не сорваться на крик, визжать не начать, раскидывая кругом семена злобы, которые обязательно прорастут, стоит только удобрить обидами и ненавистью. Мама — моя нежная и добрая мама — гладит по спине, пытается успокоить.
— В общем, так, нам всем нужно привести нервы в порядок, а ничего лучше не приводит организм в благостное состояние, чем хороший завтрак. — Мама хлопает в ладоши и улыбается, и на долю секунды становится светлее, хотя это лишь мираж. Глядя в ледяные глаза отца, понимаю: Карфаген должен быть разрушен.
* * *
— Здесь он хоть орать себе не позволит, — шепчет мне на ухо мама, когда мы выходим из отцовского автомобиля, припаркованного возле уютного кафе с романтическим названием «Парижский завтрак», — хотя успокоится он ещё не скоро.
Молча киваю, понимая, что мама абсолютно права: никакие разносолы, совместные обеды в семейном кругу и прекрасный кофе не переубедят отца. Юрий Обуховский не из тех, кого возможно переубедить. Да только и я не лыком шита и впервые в жизни готова драться с ним до последнего. Пока не услышит, пока не поймёт.
Пока размышляю, отстаю от дражайших родственников на несколько шагов. Безумно хочется спать, но лучше решить все спорные вопросы быстро, чем растягивать эту, высосанную из пальца, драму во времени и пространстве.
— Поля? — раздаётся совсем рядом удивлённый голос того, с кем рассталась всего несколько часов назад, хотя, была б моя воля, никуда от него не уходила. Поворачиваюсь и вижу улыбку, расцветающую на любимом лице. — Не ожидал тебя здесь увидеть.
— Ха, наверное, с бабами тут обжимался, да? — смеюсь, потому что отчётливо понимаю: мне очень не хватало Брэйна.
А может, плюнуть на все разговоры с родителями, на попытки унять бушующий шторм и просто уйти сейчас с Пашей, пока меня не остановили? Пусть ярятся, устраивают скандалы — мне давно уже пора съехать из отчего дома, зажить самостоятельно без извечного контроля. Отгоняю от себя непрошеные мысли, потому что Брэйн ничего мне не предлагал. Мы и знакомы с ним меньше недели, а ведь кажется, что долгие годы. Но это только кажется.
— Точно, у меня в этом районе десяток любовниц живёт, вот и наведываюсь регулярно, чтобы никому обидно не было, — вторит мне и протягивает руку, притягивая к себе. Ныряю в его объятия в поисках безопасности, которую они могут мне дать и, вдохнув знакомый аромат, зажмуриваюсь.
Так, надо уходить, а то мои скоро хватятся и начтётся второй акт Марлезонского балета, но с каждой минутой, проведённой с Брэйном, навалившиеся проблемы кажутся всё нереальнее и призрачнее. Но вдруг шальная мысль рождается в голове — назойливая, глупая в своей сути, способная всё только лишь осложнить, — и у меня уже не получается от неё отмахнуться. Не успеваю остановить себя, затормозить на лихом повороте, после которого могу оказаться вверх ногами на обочине и выдаю самую большую глупость, что способен сгенерировать мой придурочный мозг:
— Паш, а как ты смотришь на то, чтобы познакомиться с моими родителями?
24. Брэйн
Нет, эта девушка меня точно с ума сведёт — никогда не угадаешь, что в следующую секунду выдаст.
Вот и сейчас, предложила с родителями познакомиться, а я, мать его, понять не могу, как на это реагировать. Первой накатывает паника: ни разу в жизни не испытывал потребности сближаться с семьями девушек, с которыми романы крутил. Обычно, расставались ещё до того, как в чью-то светлую голову приходила подобная мысль. Если видел, чувствовал, что дело идёт к окольцовыванию, бежал дальше чем видел. А тут…
А тут растерялся, потому что, чёрт возьми, это же Поля — девушка, с которой согласен дойти до самого конца.
─ Ты уверена? ─ крепко держу пальцами за подбородок, чтобы взгляд не отводила. Мне важно знать, чем именно вызвано это предложение: сиюминутной блажью или взвешенным решением. ─ Понимаешь, я ведь не мальчик, который будет плясать под чью-то дудку. Полина, вздохни поглубже и подумай получше: оно на самом деле тебе нужно? Если нет, то просто забудем этот разговор и дальше будем жить, точно не предлагала ничего.
─ А ты не хочешь? Боишься?
Кто из нас двоих боится, так точно не я. Это не в моих синих глазах плещется паника, а голос дрожит. Нет уж, милая моя, вариантов не осталось — придётся знакомиться.
─ Да причём тут я? ─ целую в лоб, не выпуская из объятий. ─ Если ты не забыла, я пришёл в твой дом, совершенно не зная, как меня там примут и что скажут. Просто взял и пришёл. Поверь, мне как-то до одного места, что обо мне подумают, но если ты не заметила, панамку себе так и не купил.
Полина шумно сглатывает, пару раз моргает, а потом смеётся.
─ Чёрт, я и забыла, что просила тебя купить головной убор, но наплевать, пошли. Если не боишься.
─ Опять двадцать пять! Вот делать мне нечего — бояться.
─ Только… Паша, ─ замирает и смотрит на меня как-то испуганно, будто боится в чём-то признаться, ─ папа у меня… в общем, он узнал, что мы встречаемся. А он… в общем, не всегда приятный человек, понимаешь? Он может тебя провоцировать на скандал, потому что для него самое важное ─ статус и внешний вид человека, его "приличность".
Вот примерно что-то такое и предполагал, когда дом Поли изнутри увидел. Люди, в таких хоромах живущие, слишком ценят внешнее — наносное и лишнее.
─ Ну? И что мне с этими вводными делать? За пять минут всё равно другим не стану.
Вся эта ситуация кажется странной до головокружения. Я ведь просто вышел купить молока, а попал хрен знает во что. Не просто попал, вляпался — даже ушей не видно, одна макушка торчит. Ну и хрен с ним, так даже интереснее.