Главарь, подщуривши один глаз, да пережевывая чуть выпяченную нижнюю губу, смотрел на нас, из клетки выкинутых, и о чем-то думал.
И без магии всякой было понятно, что мысли дурные, ничего нам хорошего не дающие. Да и сброд разномастный, вокруг того собравшийся, — было там порядка двадцати то ли людей, то ли уже нелюдей — гадко подхихикивал да ручки потирал.
Все они одеты были престранно — не как воины или нищие, а как будто дорвавшиеся до дорогих тряпок крестьяне: все невпопад, не по размеру и не по цветам, зато по единому умыслу: чем больше — тем лучше. Чем богаче — тем краше. Ярче всего, конечно, был самый главный разбойник наряжен: на голове тюрбан блестящий из дорогого шелка, правда, местами уже порванного, грязного. Неопрятную бороду украшали бусины вперемешку с остатками пищи. Белая когда-то рубаха с золотым шитьем выглядывала сразу из-под двух камзолов, разным сословиям принадлежащим. На штанах тряпка намотана какая-то бархатная, с оторочкой пушной — по-видимости, из плаща переделанного. Ну и сапоги добротные, да не ухоженные, не чищенные, довершали картину.
Я старалась не думать, откуда взялась у них вся эта одежда, но не думать не получалось.
— Ну что, птички… Что же делать то мне с вами?
— Отпустить? — тут же вскинулась я, а разбойники лютые так и грохнули. Хохот еще долго стоял.
— Наглая. Люблю таких… объезжать. Моей сперва будешь, а потом и дружкам своим отдам.
Маг рядом со мной зло выдохнул, а я обмерла.
Это что же он… Это про что же он? Как девку подзаборную оприходовать собрался? Ощерилась зло и руки в кулаки стиснула:
— Ты попробуй подойди только, злыдень. Зубами горло перегрызу, ногтями сердце выну. Пусть не оставили вы нам ни шанса, ни возможностей, но участи такой не позволю случиться — прошипела прямо в рожу мерзкую.
Да только тому угрозы, что об стенку горох. Стоит себе, гогочет:
— Ой воинственная! Ну ну, посмотрим, как запоешь ты после — не зря же мы и кандалы тут имеем, и приспособления всякие. Не доберешься ты ни зубами, ни когтями, а потом и вовсе не захочешь… Но повеселила! Ох и давно девки то к нам не забредали, уж и не вспомню, когда последний раз. Вот потеха будет нам всем на пару недель.
— А я ведь другое предложить могу, — осторожно начал Дамир Всеславович, чуть умерив свое бешенство. Я глаза скосила — дрожит весь, но слово молвит спокойно, весомо; будто надеясь на что-то, — Золото, богатства, из леса выход — в каком угодно месте вас поселим, ежели отпустите. Вы не смотрите, что одеты мы скромно — возможностей у нас во всех мирах хватит. Девчонку отправите на опушку, а меня в заложниках подержите — и все получите, что хотите, то потребуете!
Разбойники зашумели, загомонили, а я дыхание затаила — неужто получится?
— А чего это мы тебе верить должны? — наклонил голову предводитель.
— Клянусь всеми Светлыми силами, — процедил маг.
— Хм… — задумался мужик то. Всерьез задумался, а потом встрепенулся, что ворона, и рубанул, — Нет. Мы то люди простые… Давно уже здесь живем, всем довольны — скучно, правда, бывает, но и с этим примирились. Из леса выходить то опасно, но здесь, уж за столько лет, что мы кукуем, своим все стало; здесь мы сила единственная. Живем здесь и помрем, остальное без надобности. Нам хватает и того, что так просто забредает. А что там… Пусть тамошним и достается. Так что лошадок и припасы мы взяли уже, золото нам без надобности. Как и ты, нам не нужен, воевода…. А вот девка хороша — нас такая порадует.
Сказал, и своими лапищами ко мне потянулся.
Дамир отпрыгнул, меня тоже дернул и за спину поставил.
— До последнего биться буду, её не отдам! — прошипел он.
— Так тебя быстро стрела то успокоит, — хохотнул разбойник.
— За ним пойду, — зло сказала я. Уж как бы ни думала я о Дамире, что бы ни предполагала, да только никакие мысли и доводы разума с чувствами не в состоянии справиться. Как я жить без него буду? Полюбился мне, несмотря на споры и ссоры. Несмотря на ложь и невесту. Полюбился так, что свет не мил мне будет, ежели умрет.
— А вот это без надобности, — нахмурился главарь и тут же просиял — Погодите ка, я вот что придумал. Ежели поклянешься, что мила будешь со всеми нами, добра и ласкова, отпустим мы твоего полюбовничка то — веревками перевяжем и отпустим, на край леса отведем. Тот к вечеру как раз в другом месте будет — не более суток то держится, закрепленный, а потом сбегает всегда, как от преследователя.
— Ни за что… — сказал Дамир и выругался долго и витиевато.
— Я согласна, — стиснув зубы, молвила.
— Руслана, — в голосе у мага слышалось настоящее отчаяние, — я не позволю…
— То шанс для тебя, — горько мне было, но что толку, если оба умрем, — для тебя и для всех королевств. Я верю, что придет к тебе Проклятый и ты сможешь с ним справиться, с помощью Верховной сможешь. А ежели останемся, так оба сгинем. А вслед за нами и мира кусок целый.
— Да что мне мир без тебя! Да неужто не поняла ты, за все это время, что ты и есть мой мир! — и такое в его голосе было отчаяние и любовь, что слезы сами полились у меня из глаз.
— Попробуешь найти потом меня… то, что останется, — шепнула я обреченно и сделала шаг вперед, прямо к протянутым ко мне грязным рукам и глумливым улыбкам. Ну а что делать то было? Ведь это и вправду шанс единственный.
Сзади меня взвыли и вдруг скрежет раздался, да треск. Я обернулась и широко распахнула глаза. Дамир извернулся, подпрыгнул, за клеть ухватился, что над ним была, качнулся резко и перебрался на дерево. А там уже сук толстый схватил — и когда успел заготовить то? — и вдруг по ветке пробежал и прыгнул, прямо на головы стоящих разбойников. Так первому, кто под ним оказался, кажется, шею то и сломал. И пока не очнулись окружавшие его нелюди, принялся дубиной махать, кости да лица кромсать.
Ну и я внакладе не осталась.
Как увидела, что решился все-таки маг жизнь свою продать подороже, дурак такой, поняла — что бы я ни делала, его не отпустят уже. А значит единственный выход — бороться вместе с ним до самого конца.
Всхлипнула, кинжал у близстоящего вытянула и в бок его же воткнула. И тут же отскочила, угрожающе размахивая оружием.
Ох, как и смешалось все вокруг. И ко мне прыгали, и от меня. К деревьям бежала, пряталась и от них же отскакивала, пытаясь достать противника. И за Дамиром краем глаза следила. Тот дубину отбросил, сам мечом обзавелся и крушил, кромсал всех кто вокруг. Да только много их было, слишком много. Меня, девчонку неопытную, особо не трогали — по-видимому, все так же и рассчитывали позабавиться. А на него всей сворой кинулись, ощерив пики и сабли, что клыки; расправив сети; луки выставив. Луком они его первым делом и взяли. Вонзилась стрела прямо в спину; повернулся маг неловко, да тут его мечом и достали, в живот воткнули. На спину повалили, бить, колоть начали. Завизжала я неверяще, вперед бросилась, на спину ближайшую прыгнула, да только отбросили меня, что собачонку.
Но я не успокаивалась, наскакивать продолжала — нельзя было останавливаться, невозможно!
И вдруг что-то изменилось.
Какая-то неведомая сила смерчем разбрасывать разбойников повадилась. Витязи высокие — много их было или мало, неведомо мне — со всех сторон появились, на разбойников бросились, мигом их раскидали. Кого и убили тут же, на месте, одним движением перерезав горло, а то и вовсе головы свернули, что курям — двуликие силой обладали немереной. Кого оглушили, скрутили. Я не присматривалась, подбежала, подобралась к Дамиру и на колени перед ним рухнула. Глаза его закатились, посерело лицо, а из ран страшных, печатью смерти клейменных, кровь лилась с отвратительным бульканьем.
— Прости нас, Ведающая… — хрипло прошептал незнакомый двуликий, что подошел и рядом на колени опустился, — Мы вас возле камня потеряли. — А лес, что неподалеку на закате растворился, только тогда и признали Блуждающим, когда в мареве исчез. Всю ночь искали его, без устали, все утро бежали по вашему следу, без граней…Прости, что не поспели…
Но я лишь рукой махнула, прерывая.
Не нужны мне были объяснения, когда небо на землю падало.
Глава 16
Как чудо сотворить в лесу без чудес? Никак не возможно.
И потому мы бежали через лес, на опушку; бежали, будто от этого зависела жизнь всего Королевства.
Впрочем, так оно и было.
Обескровленный маг, сознание потерявший, был водружен на носилки, что сделали двуликие из веток да ветхих одеял; я и успела только найти в ближайших кустах медуницу, что кровь останавливала будто заговоренная, да смолу — живицу кедровую, которою я по пальцам растерла да на края ран нанесла. Лес пусть и блуждающий, магию потерявший, но травы и цветы в нем росли сплошь знакомые. И, не найдя более ничего чистого, на лоскутки разорвала свою все еще белую сорочку, которую сдернула с себя, никого не стесняясь, раздевшись до полного обнажения.
Все то время, что витязи дела заканчивали, я стрелу тянула, раны перевязывала, травами обкладывала, прикрывала, мазала и говорила, говорила, пусть маг и не слышал меня вовсе. Про все подряд говорила: про детство свое рассказывала, про то, как люблю его, про злость на предательство; про то, что происходило вокруг — как разбойничье логово жгли и ворошили, а оставшихся в живых разбойников уводили, чтобы отдать под суд людей добрых. И те, думаю, будут настолько добры, что просто их повесят.
— Вот открыл бы ты очи свои, Дамир, и меня рассмотрел бы полностью, — уж и до глупостей добралась, поливая солеными слезами тряпки, кровью моментально пропитавшиеся — А то другие рассмотрели, а ты — нет. Вот приходи в себя и рычи на меня за это. И за то, что ослушалась тебя. За все рычи, только молчать не надо.
Но гадкий маг молчал и глаз не открывал.
Лишь стонал иногда в беспамятстве, пока несли мы его через лес, изо всех сил несли.
Никогда я так не бегала, как в этот раз. Не разбирая дороги — двуликие вели чутьем своим звериным, от магии не зависящим — не глядя под ноги, не обращая внимания на ветви, что до синяков и глубоких царапин хлестали меня по лицу. Позабыв про стертые ноги, усталость, боль и жажду.
И гнала от себя ощущение, что поздно все. Не успеем. Спасти не успеем, поговорить не успеем — сгинет все, и маг сгинет, и его чувства.
И сердце мое вместе с ним.
Наконец, выскочили мы на опушку леса, оттащили Дамира подальше и тут же на колени я перед ним рухнула, глаза закрыла и все, что у меня оставалось, все что было в душе, в крови, перед ним раскрыла, в него влила. В структуры телесные рухнула, и ведение мое, что рыбка золотая в сетях, забилось, заколотилось от боли, от темноты и страданий любимого. Но стиснув зубы, я пила эту боль и ниточку за ниточкой, капельку за капелькой, волокнами и частичками восстанавливала телесные повреждения, что практически унесли жизнь мужчины. Наполняла его легкие воздухом, заставляла сердце биться, кровушку животворящую нести по обновленным сосудам; плоть и кожу срастаться заставляла. И молила, молила все силы существующие, все судьбы верующие, чтобы живым он остался. Для меня ли, не для меня — не важно.
Лишь бы жил и продолжал держать мое небо.
И когда почувствовала, что задышал он сам, что не осталось смертельных ран, что силы его огнем по венам потекли, разгорячая конечности, так не сдерживаясь более от усталости и радости, разрыдалась и к груди его прильнула, к устам своими прикоснулась, радуясь происходящему, как ничему прежде.
Но как только на поцелуй мой отвечать стал, потянулся ко мне всем телом, руками, уже крепкими, обнял, я тут же отстранилась и сердито молвила:
— Нет уж, сначала объяснений желаю. Никаких тебе больше поцелуев и спасений, пока не расскажешь мне, наконец, что за невеста у тебя.
Маг откинулся и вздохнул, улыбаясь:
— А когда же за спасение тогда благодарить? За то, что ты такая невероятная? Да разве на смертном одре говорят о чем то ином, кроме как о жизни?
— Ты уже на смертном одре. Хватит слов блудливых. Есть невеста или нет?
Вздохнул маг и виновато, но серьезно на меня посмотрел:
— Нет. Но была. Хотя и не было её…
— Ох, да что ж ты голову мне дуришь! Объяснись по-нормальному, а то оставлю тебя здесь валяться, как бревно срубленное, а сама с двуликими уйду!
— С какими двуликими? — маг огляделся и подмигнул. И я вслед за ним огляделась. И вправду, витязи, из соображений секретности, по граням ушли, спрятались; нам лишь лошадок наших вернули, да припасы.
Я рукой устало махнула и вставать начала. Но Дамир меня придержал:
— Не сердись, Руслана. Прости, что задолжал объяснения то. Я так разозлился сначала, тогда, когда ты исчезла, когда не дала мне ни возможности объясниться, ни записки не оставила, напугала меня, что даже подумать не мог, как рассказать. А потом… Еще раз обозлился, что, оказывается, ничего про себя не поведала. Правды не сказала. И даже вины за собой по этому поводу не чувствовала…
— Чувствовала, — буркнула я и отвернулась — Но не могла по-другому. И нельзя по-другому было — в таких вещах чутье важно, догадки самостоятельные, дабы мир держать в равновесии. Но я потом перед тобой виниться буду. Второй по очереди.
Маг кивнул и продолжил:
— Много раз хотел сказать — но прерывали нас. Да и ты не горела желанием выслушать меня. А я… не привык оправдываться…
— Даже когда надобно?
— Даже когда надобно…Но пусть сейчас наступило самое время. В общем, когда я был еще маленьким, у любимых друзей моих родителей дочка родилась. И, как часто это бывает в Пресветлом Королевстве, желая породниться не только по душе, но еще и по крови, по закону, договорились они, что когда дети подрастут, то поженятся.
— И договор подписали?
— На словах лишь — верили друг другу безоговорочно. И нам, детям, когда мы подросли, об этом сообщили. Нет, не заставляли нас, но подталкивали друг к другу. И так уж получилось, что Орина влюбилась в меня, как могут влюбляться в портрет, художником нарисованный. Никогда не были мы близки особо, но ей то, что и мне, все хорошее рассказывали, да и на балах и встречах прочих поближе подпускали, чтобы привыкали мы друг к другу. Вот и повелось, что считала она меня своим единственным суженым, хоть прочим, к нашим семьям отношения не имеющим, мы так и не представлялись. А я…
Маг замолчал и вздохнул:
— А ты?
— А мне все равно было, понимаешь? Не трогала она моего сердца, да и никто не трогал. Вот и думал я, что никто моему сердцу и не понадобится… и потому протестов особо не высказывал. Ведь все-равно жениться надобно было, род продолжать, так почему же не на подходящей с точки зрения окружающих девице?
Я изумилась:
— А любовь как же?
— А любови, я полагал, не существует, — прошептал маг и вдруг притянул меня к себе, на грудь положил, поморщившись при этом — болели раны то — и в глаза мне пристально посмотрел. Да так посмотрел, что растеклась я по груди по этой, что весенний лед, — А потом, однажды, придя в Прокуратуру по зову дара и долга, спас одну зеленоглазую ведьмочку и понял, насколько я ошибался….
— Я не ведьмочка! — возмутилась.
— Ведающая, Ловец, Госпожа Посол. Как хочешь, могу называть тебя, но чаще все-равно будет «любушка», — и все ярче огонь разгорался в его глазах — Моя вина лишь в том, что потерял я голову и память от одного твоего вида, от разговора, от храбрости и от поцелуев. И не помчался сразу договоренности разрывать, о которых, конечно, уже многие знали. Но знать то знали, да я никогда официального предложения не делал, никогда её не обнадеживал, в любви не признавался и поцелуев не дарил. Орина, конечно, расстроилась и рассердилась, когда я, после твоего исчезновения, с ней поговорил, и с родителями нашими… Пусть не знал я тогда, найду тебя или нет, но быть с ней, после того, как сердце познало что-то настоящее, не смог бы. Она до сих пор меня обвиняет в предательстве и родители её со мной не разговаривают, вот только…
Голос Дамира окончательно стих, но я желала до конца все услышать и чуть подтолкнула его в плечо и он продолжил: