— Я предлагал ему сделать тебя камеристкой, — продолжал брат, — думаю, я мог бы поговорить со своими родственниками.
Услышанное стерло из моей головы все мысли, а перед глазами появились образы замков, стражников в блестящих доспехах и дам в платьях со шлейфами. Камеристки живут в роскоши и вкусно едят, они даже могут попасть ко двору короля!
Ладони стали мокрыми, пока я думала об этом. Матушка наверняка оскорбилась бы, ведь в сущности камеристки были нарядными и воспитанными служанками. Их набирали из благородных семей, не способных обеспечить дочерям приданное и существование, достойное титулов. Девушек пристраивали к знатным леди, которым требовались компаньонки и помощницы. Если они хорошо справлялись, им находили супругов, а иногда и обеспечивали приданым.
Я всю жизнь думала, что дочь предателя не возьмут на такую должность, но раз брат допускал это, то у меня появился шанс сбежать! Долой прозябание, грусть, скрипучие полы — хватит. У меня все внутри затряслось от предвкушения.
— Помогите мне стать камеристкой, — наконец, крикнула я и схватилась за край стола. Не знаю, зачем, само вышло.
Лорд вздрогнул и почти с мольбой взглянул на меня. В его глазах читалась жалость и растерянность, ведь нельзя было идти против воли отца.
— Не уверен, что они согласятся, я собирался лишь навести справки, — сказал он.
— Прошу, сделайте это!
— Но твой отец…
— Пожалуйста! — вскрикнула я.
Дыхание стало шумным, впервые избавление оказалось так близко. Понадобилось время, чтобы успокоиться и заговорить снова:
— Отец до смерти будет держать меня рядом с собой. Он не понимает, что все потеряно, вы же знаете это. А я… я просто не могу так больше.
Знаю, что своими откровениями только смущала брата, но для помпезных речей не осталось терпения. Мне нужно было узнать ответ, немедленно! Лорд еще долго препирался, качал головой и рассказывал о сложностях, но я не сдавалась. Было страшно, что сейчас он позовет слуг, и те выкинут меня из замка, но лучше так, чем отступить.
Наконец, Тарваль тяжело вздохнул и произнес:
— У дочери лорда Фартона скоро праздник юности, приглашены многие мои друзья, думаю, мне стоит лично приехать и разузнать на счет тебя.
— Когда?
— Я не собирался посещать его. — Брат исподлобья взглянул на меня и помолчал мгновение.
— Придется выехать через четыре дня, чтобы успеть вовремя.
— Четыре дня?
Только сейчас я осознала, что придется возвращаться домой и смотреть в заплаканное лицо матушки. Отец наверняка станет кричать на всех из-за похмелья, снова будет пресная каша и разговоры о долге булочнику — не могу. Все это душило, как странный туман из сна, хотелось бежать прочь без оглядки.
— Возьмите меня с собой! — выпалила я и вжалась в спинку кресла, испугавшись собственной наглости.
У Тарваля округлились глаза — сейчас он меня точно выгонит. Несмотря на внешнюю мягкость, он казался страшным в гневе.
— Твои родители не позволят.
— Я скажу, что пошла навестить сестру, а позже можно будет послать кого-нибудь и сообщить, что я простудилась и останусь в замке. Они не придут сюда, никто не узнает!
Брат раздраженно хмурился и говорил, что это все осложнит. Но меня наверняка никто не помнил, к тому же, необходимо показать, что я не просто дочка предателя, а воспитанная молодая особа, которая справится с обязанностями камеристки. Не уверена, что вспомню все правила и манеры, однако сидеть сложа руки просто не смогу.
Лорд не скрывал, как устал от этого разговора: шумно вздыхал, цокал языком и качал головой. Казалось, что я умру, если не уговорю его, поэтому забыла о гордости, молила и канючила, словно дитя. Момент, когда Тарваль согласился, напомнил удар по голове: комната закружилась, а мысли замерли, осталась только радость.
Брат взял с меня слово, что родители не станут его обвинять. Не знаю, получится ли их обхитрить, но в этот момент я готова была поклясться в чем угодно, только бы уехать из дома. Ничего, Осберт поможет и что-нибудь придумает. Было совестно, что придется оставить родителей, но мое присутствие их никогда не утешало — не думаю, что отъезд многое изменит.
От счастья я напрочь забыла о сестре и помчалась в город, глупо улыбаясь по дороге. Но уже вечером вернулась в замок: быт камеристки и далекие земли представлялись до того живо, что все остальное ввергало в уныние. От серости и грусти дома, казалось, можно заболеть. Как и было оговорено, Тон-Тона отправил отцу сообщение, что я простудилась и останусь в замке на несколько дней.
Утром пришел Осберт и сказал, что родители рассердились, но поверили. Лорд сдержал обещание и поговорил с ним о побеге — не знаю, что они обсуждали, но брат отправился домой вприпрыжку и отпуская шутки.
— Гилберт обещал устроить его в свою личную стражу, если он ничего не выкинет, — объяснила сестра, — жизнь стражников трудна: ранние подъемы, тренировки, грузные доспехи… Осберт привык ничего не делать, поэтому быстро откажется от этой затеи.
Мы с ней проводили много времени вместе. Камеристки читали нам вслух, натирали руки кремами, а волосы — ароматными маслами, от которых они становились мягкими и блестящими. Обычно я избегала этого, приходя в гости, чтобы не вспоминать о детстве, но теперь все изменилось. Будущее представлялось как никогда светлым, и хотелось побаловать себя маленькими женскими радостями.
Удивительно, но сладко пахнущие мази и перешитая одежда сестры сделали меня привлекательной. Объемные прически отвлекали внимание от худого лица, но стоило раздеться, как я опять становилась нескладной и некрасивой. Ненавижу свою фигуру! Плоская что спереди, что сзади, руки тощие — надеюсь, друзья брата не сочтут меня больной.
Чем дольше я об этом думала, тем сильнее злилась на сестру, которая тоже не нравилась себе. Из-за беременности она стала плаксивой, все время говорила, что толстая и муж ее разлюбит. Семеро детей и впрямь отразились на фигуре, но я бы с радостью поменялась с ней местами — уж лучше иметь пышную грудь и округлые бедра, чем ничего. И у сестры было красивое лицо, овальное, с нежным румянцем и открытой улыбкой, от которой на душе становилось теплее.
Несмотря на это, пребывание в замке стало настоящим праздником. Пусть мне не разрешалось уходить далеко от своей комнаты, чтобы не попасться на глаза посетителям брата, зато было весело и много еды. Мягкая постель, горячая ванна, но главной радостью стали племянники. Я проводила с ними каждую свободную минуту, бегала по коридорам и визжала, как дикарка. Не слишком культурно, но мне хотелось заполнить пустоту, которая разверзлась после долгих лет.
Этого не удавалось из-за Годфри и Герберта — старших мальчиков, которые уже достаточно выросли, чтобы осознать мое положение. Я с мольбой смотрела в их красивые, как у отца, лица, но видела только холодность. Когда-то мы любили друг друга, а теперь отдалились. Было больно, что только подогревало желание все исправить.
Мечтать о лучшей жизни оказалось проще, чем идти к ней. Жутко не хотелось покидать уютный замок, но выбора не оставалось. Хоть я и отправлялась на праздник, вокруг шеи будто затягивалась удавка. Внутренности сжимались, когда на рассвете пятого дня мы с братом и слугами выехали за ворота замка. Лорд и Тон-Тон скакали верхом, а я была в карете вместе с Ловиз — камеристкой сестры, которую она отправила со мной.
Думаю, я измучила бедняжку своей болтовней, но не могла закрыть рот — все вокруг казалось удивительным и новым. Мы останавливались в городах, чтобы поменять лошадей, и каждый отличался от предыдущего. В Тафле несколько раз в год проходили ярмарки, многие жители занимались торговлей и выглядели аккуратными. Все улыбались, а женщины не носили чепчики и заплетали волосы в косы. Пирнем славился плодородными полями, а на крестьян было жалко смотреть: грязные, сгорбленные люди с изнуренными глазами. По улицам водили мулов и быков, от которых воняло.
Хуже всего то, что пришлось заночевать в этом городе. Знаю, что на постоялом дворе нам выделили лучше комнаты, но все вокруг смердело потом и землей, я даже спала в одежде, чтобы не касаться простыней.
Ехать по открытым местностям было тяжело из-за духоты и насекомых. Не смотря на это, я с радостью осталась бы посреди какого-нибудь поля, только бы не проезжать через ворота Ивениса — города, где решится моя судьба.
Глава 6. «Ярмарка в курятнике»
Праздник юности устраивали для высокородных дев, когда тем исполнялось пятнадцать лет, это символизировало переход от детства к взрослой жизни. Кэйа с ухмылкой называла его «ярмаркой в курятнике» — в действительности родители просто показывали дочку женихам, а чем роскошнее было торжество, тем большее приданое за нее давали.
В детстве такое сравнение злило, ведь я мечтала о моменте, когда смогу называться взрослой. Мечтала надеть роскошное платье и драгоценности, надушиться, а затем выйти к толпе мужчин и юношей, приглашенных специально для меня. Любая дева, которую до этого прятали, будет счастлива оказаться в центре внимания. Все будут говорить ей комплименты и приглашать танцевать, быть может, она даже встретит свою любовь.
Как мило все это представлялось в детстве. Я впервые оказалась на празднике юности и решила, что должна извиниться перед Кэйей — он и впрямь напоминал курятник. Гостей собрали в большом зале с низким потолком, а грубые каменные стены будто сложили наспех. Их маскировали гобелены, видимо, изображающие битвы — издалека вышивка напоминала кучу из людей и лошадей.
Столы расставили в виде буквы П, и сидели за ними в основном «петухи». Все нарядились в фамильные цвета, но никто не выбрал спокойные оттенки: темно-фиолетовый, красно-оранжевый, темно-зеленый, сияющий желтый — у меня глаза разболелись от ярких красок, дополненных сиянием украшений. Одни надели толстые золотые цепи с массивными кулонами, показывая, что заняты на государственной службе. Другие искрились, как граненые стаканы на свету, благодаря множеству драгоценных камней. Стройные подчеркивали фигуры узкими дублетами, котарди и шоссами, полные щеголяли в накидках и безразмерных уппеландах.
Как и изображения на гобеленах, гости смешались в разноцветную массу, из которой показывались смеющиеся и жующие лица. Все кудахтали и громогласно смеялись, я даже не сразу поняла, что играла музыка — доносилось только отрывистое бренчание струн. Несмотря на внешнюю неразбериху, было весело. Все радовались, хвастались нарядами, делились новостями. Мне бы тоже хотелось отвлечься, но не получалось из-за центрального стола, где сидели хозяева замка и их близкие друзья. Он возвышался на помосте, как туча, готовая забить меня градом.
Да простят боги, но я всем сердцем ненавидела виновницу торжества. Юная, прелестная, она устроилась в центре стола и очаровательно краснела из-за комплиментов очередного воздыхателя. Дева была миниатюрной и нежной, а лицо навевало мысли о розовом бутоне. Казалось, что она даже пахнет цветком, а зеленое платье дополняло сравнение.
Я завидовала. Это ужасно, но ее красота и свежесть заставляли меня чувствовать себя старой и никчемной. Двадцать лет, и еще не замужем! Высшее общество не отличалось терпимостью, о чем напомнил какой-то тучный господин в лиловой тунике. Его седая борода тянулась до пуза, а на лысом черепе блестели капельки пота.
— Тарваль, это не твой младший племянник? — прохрипел господин и ткнул в брата локтем.
— Не вижу… но он должен быть здесь.
— Да, не повезло мальчишке родиться в семье, где так много наследников. Ты бы просветил его, что с голым задом незачем приходить на праздник юности. Лучше пусть кого-нибудь обрюхатит, по-другому девку с приданым за него не отдадут.
Лысый громогласно расхохотался, я даже вздрогнула. Захотелось дать ему подзатыльник, как ребенку, ведь явно высокородный, судя по количеству перстней. Неужели благородная кровь проявляется лишь в деньгах, и неважно, что слетает с языка?
Брат тоже посмеялся, но у него это получилось по-доброму. Он коротко глянул на меня, а затем наклонился к господину и сказал:
— Ралтин, уймись.
— А?
Лысый встрепенулся, и его маленькие серые глазки остановились на мне. Они неестественно блестели, видимо, из-за кубка с вином, который господин собирался было поднести к губам.
— О, леди, простите. — Он вскочил на ноги и отвесил поклон.
Не знаю, как брат меня представил — я не слушала и с грустью думала о том, что скажет обо мне Ралтин, когда обо всем узнает. А он узнает, наверняка, и будет отпускать гадкие шутки, как про племянника Тарваля.
Я обвела взглядом зал, ожидая наткнуться на сотни любопытных глаз. Но на меня никто не смотрел, разве что господин за столом хозяев, одетый во что-то безразмерное и темно-алое — не удалось рассмотреть точнее, было далеко. Наверняка ему нашептали, кто я, и сейчас он всем расскажет. Все заметят, что на мне перешитое платье с чужого плеча и начнут смеяться над отцом, который закидывал их письмами с мольбами. Да и Тарвалю достанется за то, что привел на праздник дочь предателя, еще и незамужнюю.
В последний момент я пыталась отказаться, но брат заявил, что мне необходимо показать всем свои манеры, раз уж мы проделали такой путь.
«Да, девы обычно не посещают торжества, — говорил он, — но это не закон, а всего лишь традиция, которую постоянно нарушают».
Вкупе со всем остальным, это мало утешало. Я приказывала себе успокоиться и хотя бы поесть, но кусок в горло не лез. Стол ломился от тарелок с ветчиной, сыром и хлебом, между ними стояли огромные блюда с запеченной дичью. Мисочки с желтым и коричневым соусом, овощи, вино — ничего не хотелось. Я не отличалась от толпы благодаря наряду, но все равно была чужой.
Пожалуй, только наряд меня и утешал. Сперва не верилось, что этот ворох нежно-розового атласа удастся превратить в уппеланд, но когда Ловиз затянула на спине шнуровку, появился лиф, а тканевый пояс с золотой пряжкой отделил его от пышной юбки. Из каждого рукава получилось бы еще по одной — они были такими широкими, что края свисали до пола.
Было странно чувствовать на себе столько ткани. Она шелестела при каждом движении, а шлейф казался тяжелым, но мне так это нравилось! Особенно нижнее платье из белого газа, расшитого плотным узором. Оно виднелось на запястьях, а из-под квадратного выреза выглядывало кружево. Обычно под моей одеждой были только нижние рубашки — признак бедности.
Я забылась, расправляя на коленях уппеланд, а когда подняла голову, то снова увидела господина в темно-алом. Он тоже смотрел на меня, а затем резко отвернулся и заговорил с соседом.
— Брат, кто этот человек за столом лорда, в алой накидке? — спросила я у Тарваля.
— В алой? Это Калсан, чародей, глава магистрата.
— Нет, третий справа, с темно-ореховыми волосами.
— Елена, это Калсан, я знаю его.
Брат устало вздохнул и протянул бокал слуге, который наполнил его рубиновой жидкостью. Я пыталась найти связь между воспоминаниями и услышанным, но не получалось — Калсан должен быть стариком. Кэйа говорила, что он возглавляет магистрат столько, сколько она себя помнит, а все никак не помрет. Господин за столом был молодым, это чувствовалось по прямой осанке и резким движениям. Лица отсюда не рассмотреть, но морщины и седина бросились бы в глаза.
— Глава ведь старый, — шепнула я брату.
Он посмотрел на меня до того снисходительно, что стало стыдно.
— Его же неспроста назначили главой. Он чародей и не изменился за все те годы, что я его знаю, хотя впервые увидел его еще в детстве.
Договорив, Тарваль повернулся к своему бородатому другу, и они весело рассмеялись. Им было все равно, что в зале находился колдун, поправший законы природы. Это ведь даже не человек… змея! Да, змея, меняющая кожу. Боги, и он таращился на меня весь вечер.
По спине побежали мурашки. Захотелось спрятаться под стол, медленно, чтобы колдун не заметил. Я боялась чародеев. Они, как гром, могли появиться из ниоткуда, наслать проклятье и раствориться в воздухе. Не сосчитать, скольких королей извели с помощью заговоров и зелий. Маги творили и добрые дела, целили, например, только мне бы не хотелось довериться человеку, способному уничтожить все вокруг.