В тишине я слышала, как бьется мое собственное сердце. Оно ухало куда-то вниз, а потом подскакивало к горлу, мешая дышать.
Ларс знал слишком много. Но… откуда?
— Я слышал, вы интересовались…
Кен Отани не договорил — в него полетел планшет. Прямо в голову.
Саро даже не попытался увернуться. Острый край пришелся в висок и по щеке потекла кровавая струйка.
— Госпожа, — Кен мельком взглянул на экран прежде, чем положить планшет на стол. — не стоит так нервничать, это небезопасно.
— Боишься? — я не знала, чего хотела больше: прогнать Кена с глаз долой, или выместить на нем обиду.
— Мне незачем бояться своей госпожи. Для чего бы она ни подняла руку — для похвалы или наказания — я не отстранюсь.
— Похвалы захотелось? — я подскочила к столу и нажала кнопку, заставляя экран планшета вспыхнуть, — тогда скажи, откуда Ларс узнал вот об этом? Он шпион? Твоих рук дело? Чего молчишь?
Вместо ответа, Кен опустился на колени. На лице застыла маска безграничного терпения.
— Значит, не скажешь?
— Я не знаю. Но коли госпоже угодно, выясню уже завтра. Хотя, если вы желаете услышать мое мнение…
Голос бархатисто касался слуха, успокаивал, дразнил… И эта поза — на коленях, меч впереди, рукоятью влево — так, чтобы господину было удобно схватить его в любой момент…
Кен Отани снова отдавал себя мне, готовый на все.
Чтобы опомниться пришлось закрыть глаза и сосчитать до двадцати. Туда и обратно. И собраться с духом, чтобы прервать наступившую тишину: — Рассказывай!
67
Он заговорил, все так же не поднимая головы:
— Вы тогда очень ловко ушли от слежки, а потом и от облавы… Прыжок был фееричен. Если честно, я испугался, когда увидел, как вы рискуете. Испугался, что разобьетесь…
— Мы сейчас говорим обо мне? Или о Ларсе?
— Простите, — Кен почти уткнулся лицом в сложенные на полу ладони, — я отвлекся. Выяснить, кто вас сопровождал, было легко. А потом, когда в сети стали появляться его рисунки, я догадался, что Ларс и вы близки. Они были слишком… откровенные.
Кто бы спорил.
— И тогда ты нашел Ларса и надавил на него?
— Нет. Я просто наблюдал. Знал, где вы, чем занимаетесь… Даже вступил в тот клуб художников-извращенцев…
— Зачем ты купил картину? — спросила совсем не то, что хотела.
Кен вздрогнул. Но не сбился:
— Нельзя, чтобы портрет наследницы Первого Клана оказался в чужих руках.
— Значит, остальные картины тебя не смутили. Куда ты ее дел? Отдал Главе?
Кен яростно замотал головой:
— Спрятал.
— И на том спасибо, — представилось, как вредный старик, для которого не существует родственных связей стучит тростью об пол, браня дошедшую до самого дна внучку. О, если бы «дно» было именно тогда!
— А Ларс?
— Я следил за ним, но постоянно оказывался на полшага позади. Второй Клан всегда опережал, успевал первым. Кроме одного раза. Тогда я узнал, что владелец известного борделя выставил на аукцион девственность модели. Едва успел вмешаться.
Никогда не забуду, как это произошло. Кен на коленях, смиряющийся, готовый на все… To, как терся щекой о пах Мастера, прикрыв глаза, сводило с ума.
Кровь ударила в голову. Стало жарко. Сердце стучало, как бешеное, а в груди полыхал пожар.
— Зачем ты это сделал? Знаешь ведь что я не наследница, что Глава твоего клана отказался от меня еще до моего рождения.
— Это не так, — ответ прозвучал едва слышно.
И на смену тихой тоске пришла ярость. Миг, и я стою на коленях напротив саро. Волосы оказались слишком короткими, чтобы вздернуть его голову, но, словно поняв мое желание, Кен сам поднял взгляд.
— А как? Дедушка вспомнил, что у него есть внучка, только когда о ней заявил Второй Клан? Не захотел отдавать козырь в чужие руки? Это я понимаю. Не пойму только одного: почему он не убил меня также как убил моих родителей. Решил использовать?
В темных глазах плескалась боль. Но мне было плевать.
Хотят подчинения? Знаю, что наследница должна оставаться непорочной. Женщина саро обязана поддерживать высочайшие стандарты и тупые обычаи Клана.
Дудки! Я уже заглядывала лицо смерти, и плевать, что случиться дальше. Может быть, отомстить не получиться, но попортить жизнь снобам я смогу. Тем более что для этого нужно только следовать собственным желаниям.
Тугой узел внизу живота пульсировал тянущей болью. Лгать самой себе я не собиралась: я хотела не просто мужчину, а конкретного, вот этого гада, испортившего всю мою жизнь.
Так почему нельзя просто взять желаемое? Похоть — не любовь. Получить свое и выбросить, как использованную салфетку. А заодно насолить деду, который вдруг решил вспомнить, что у него есть внучка.
— Раздевайся.
Отани не удивился. Лишь привстал на коленях, чтобы стянуть куртку и рубашку. Как всегда — белую.
И снова голова закружилась от контраста со смуглой кожей. Проклятый Би! Он научил меня не стыдиться взглядов, заставил понять саму себя, а еще привил вкус к прекрасному, эстет чертов!
— Хозяин еще жив? — у Клана, что у Первого, что у Второго хватило бы сил разделать того в фарш за неуважение в женщине саро.
Кен только кивнул в ответ. Он старался смотреть под ноги, но взгляд то и дело взлетал вверх, к моему лицу, и тогда в глубине зрачков что-то вспыхивало.
Крылья тонкого носа трепетали, заставляя Кена казаться живым. Руки, перевитые толстыми венами, коснулись ремня.
Звякает расстегнутая пряжка, и я приказываю: — Стой!
Кен замирает. Все также, на коленях — кажется, он всегда в этой позе. И мне это нравится.
Касаюсь высокого лба, спускаюсь по переносице, обвожу четко очерченные губы. Чуть надавливаю…
Рот послушно открывается, язык мягко касается пальца.
Кен смотрит прямо, в упор. В глазах — вопрос.
Да, мне нравится. И его покорность, и это взгляд — потому что Отани не сдался. Он ведет свою игру, но уступать я не намерена.
Вторая рука скользит по шее, плечу, груди. Мышцы напрягаются, когда пальцы пробегают по животу и ниже, к пока не расстегнутой пуговице.
Джинсовая ткань такая грубая! Контраст с гладкой, теплой кожей доставляет особое удовольствие. Сдвигаю ладонь ниже, чуть сжимаю набухший холм…
Кен напряжен. Его язык старательно ласкает мои пальцы, во рту влажно и жарко. Не выдерживаю, наклоняюсь к самому уху, шепчу:
— Ты помнишь, что было на аукционе?
Чуть вздрагивают ресницы. Медленный кивок. И взгляд, полный ожидания.
— Тебе понравилось?
Кен напрягается, застывает, даже язык замирает.
— А мне — очень.
— Я рад, — для того, чтобы сказать это, Кен на мгновение выпускает изо рта мой палец.
А я продолжаю:
— Знаешь, о чем я жалела тогда, и жалею сейчас?
Отстраняюсь. Хочу видеть его лицо, когда он услышит. И договариваю:
— Что я не мужчина. У меня нет члена. И я не могу трахнуть тебя в рот. В твой горячий, влажный, красивый рот…
68
Почему мне кажется, что под ногами туго натянутая над пропастью струна? И в руках острые ножи, которыми нужно жонглировать. И…
В темном взгляде больше нет ожидания или напряжения. Теперь в нем — жажда. И опасность.
Кен срывается с места, и через мгновение я лежу на кровати с бесстыдно раздвинутыми ногами. Трусики остались где-то там, на полу…Даже не помню, когда он сорвал их.
Кен нависает, запах имбиря слишком сильный, слишком будоражит нервы, адреналин бурлит в крови… Этот раунд за Отани, но игра не закончена.
— Не можете трахнуть в рот, — в глазах — безумие. — Но кто мешает вам в него кончить?
Он впивается между ног. Горячий, сильный. Язык скользит вверх-вниз, ныряет вглубь и вырывается наружу, чтобы заставить застонать от наслаждения.
Не поддаюсь. Толкаюсь навстречу губам, заставляю прижиматься сильнее… Язык движется все быстрее, но главный здесь не он.
Жаркий, жадный рот впивается в плоть, горячие волны бегут по венам, тело выгибается, когда меня накрывает с головой…
Водоворот успокаивается. Комната слегка кружится перед глазами, а Кен, приподнявшись на локтях, смотрит выжидательно.
Он был снизу. Но почему не проходит чувство, что подчинили меня?
Мысли метались, как канарейки, напуганные прыжком кошки. Отани и не подумал отстраниться, а пнуть его значило признать поражение.
Пришлось просто выскользнуть и отбежать от кровати. Как можно дальше.
В голове ударами крови в ушах билось непонимание. Что мне теперь делать?
Взгляд зацепился за планшет.
Вот оно, мое спасение!
На загоревшемся экране — кусок новеллы Ларса: смятые машины, люди-тени, пронзенная мечом я…
— Твоих рук дело?
Вместо ответа, Кен берет со стола упаковку влажных салфеток и опускается на колени. Холодные прикосновения неприятны, но и стоять мокрой — не дело. Пусть. И я чуть раздвинула ноги, позволяя.
— Он увидел то, что мы оставили в том месте. — Кен сосредоточенно протирает бедра, лоно, аккуратно откладывая в сторону использованные салфетки. — Я обязательно выясню, кто дал Ларсу фото, и зачем.
— Будь так добр, — прятаться за деловым разговором, оказывается, так удобно! А Кен, закончив, осторожно поправил на моих плечах бившийся халат, заново завязал пояс.
Аккуратные, невесомые прикосновения. И очень привычные, словно Кену не впервые вот так… заботиться.
— Ты часто это делаешь? — спрашиваю совсем не то, что хотела.
— Что именно?
— Ну… приводишь девушек в порядок после секса?
Что я несу? И откуда смущение? Казалось, оно осталось в борделе господина Би.
— Я был личным помощником Главы. Помочь женщине повелителя входит в круг обязанностей.
— А своей женщине?
Его руки на мгновение замирают, а после как ни в чем не бывало продолжают поправлять одежду:
— Вы не моя женщина.
— Но и не Главы. И не наследница, чего бы ты там не говорил.
Кен отступает. В глазах, там, где только что полыхала буря страсти — пустота.
— У меня перед госпожой долг крови. Я буду делать все, что она захочет.
— Даже так? — смотреть в темные глаза очень тяжело. Но я выдерживаю эту пытку.
— Все, что не идет вразрез с интересами моего Клана.
— Ступай, — силы закончились.
Кен поклонился и, подхватив рубашку, направился к двери. А я упала на кровать — смятую, еще не остывшую после секса.
— Что это было? — все, что смогла простонать в подушку.
Связного ответа я не нашла.
Я проиграла. Проиграла, несмотря на то, что победитель признавал мою власть. Вот как такое возможно?
Хотелось плакать. Уткнуться в подушку и реветь в голос. Останавливало присутствие охраны за стеной — вдруг услышат? Хватит с меня унижений!
И этот чертов Кен Отани, глаза бы на него не смотрели. Может, ну его, этого деда? Полоснуть ножом по горлу убийцы и будь что будет?
Мысли прервал короткий стук. Кен вернулся, даже не спросив разрешения войти.
— Ларса сейчас проверяют. А это, — мне на колени легла бумажная тетрадь, явно вручную прошитая суровой ниткой, — доказательство того, что вы все-таки наследница.
Реестр! Кен принес мне семейный реестр Главы первого Клана!
— Он тебя не убьет?
Вместо ответа Отани открыл толстую тетрадь где-то посередине. На последней исписанной странице аккуратным почерком было выведено мое имя:
— Глава признал вас. Госпожа внесена в Реестр. Правда… — Кен замялся, — это сделано тайно.
— Почему?
Избавиться от подозрений не так-то просто, особенно когда все, кого ты считаешь союзником, норовят подставить подножку.
— Второй Клан давно пытается занять наше место. Глава старается помешать, но с каждым днем это все труднее…
— И поэтому убил мою мать? За то, что посмела полюбить?
Отани опустил взгляд:
— Эта боль никогда вас не покинет. Но что мне сделать, чтобы вы перестали злиться на Главу? Молю, обратите гнев на меня…
— Самоубейся, — кажется, я уже говорила что-то подобное.
— Когда все закончится, я с радостью выполню ваше приказание. А сейчас переоденьтесь — вас перевезут в другое место, здесь стало опасно.
Спорить смысла не было. Я молча достала из шкафа джинсы и футболку, но Кен указал на кимоно.
— Издеваешься?
Место ответа Кен разложил наряд на кровати:
— Я помогу.
Мне очень захотелось запустить в него чем-то тяжелым. Но мысль о том, месть близка — а на это указывал семейный реестр, заставила передумать.
Кимоно так кимоно. В конце-концов, теперь я второй человек в клане, а значит, подобраться к Главе станет легче.
— Помогай! Часа я с этими завязками в жизни не справлюсь! И, кстати, почему кимоно такое официальное?
— Прежде чем признать вас официально, Глава хочет лично убедиться, что его внучка достойна титула.
Вот это поворот! Выхода два: или немедленно трахнуть Кена по-настоящему, чтобы порушить все матримониальные планы деда, или… подчиниться и подобраться к нему поближе.
Вопрос, что эффективнее?
69
И все-таки бросаться в омут интриг вот так, без подготовки было страшно. Одно дело помечтать, воплотить — совсем другое.
Но и сидеть сложа руки нельзя.
Так что я теряю?
— Одно условие: мы встретимся с ним наедине.
Кен только кивнул в ответ. И попросил:
— Пообещайте, что не попытаетесь бежать.
— Ты ставишь мне условия?
Продавить не получилось. В его взгляде читалась стальная решимость и ни капли раскаяния.
Спорить не стала — какой смысл в побеге? Менять шило на мыло? Бунт поднять всегда успею. Хотя будет жалко, если Кен уйдет от моей мести, не хотелось бы умереть раньше него.
Дверь распахнулась. Миновав комнату охранников, я оказалась у выхода на улицу. Но Кен кивнул на лестницу.
Глава Клана… здесь?
Сквозь высокое узкое окно в дом проникали лучи солнца. Они падали на пол, наискось перечеркивая ступеньки. Я даже шаги замедлила, подставляя лицо теплому свету, но Кен поторопил:
— Глава ждет.
Он сидел на полу, на большой плоской подушке. На столике дымился чайник, рядом стояли две глиняные чашки. Выглядели они так, словно лепил ребенок.
Кланяться не стала. Просто пересекла устланную циновками комнату и уселась напротив.
Кен бесшумно опустился на пол у двери. Даже не глядя, я могла сказать, в какой позе: на коленях, руки сложены, меч под левой рукой, клинком к владельцу.
Но сейчас было не до саро — предстояла схватка потруднее.
Глава молча смотрел на меня. На лице — словно каменная маска, в глазах ни одной эмоции. Молча разлил чай, вежливо — двумя руками — протянул.
Я приняла так же — обеими руками. И только, почувствовав, теплый бок чашки поняла, как же нервничаю. Но виду подавать нельзя!
Чай мы пили с полчаса. Молча. Сидели друг напротив друга и синхронно подносили к губам трогательные в своем несовершенстве чашки. Они были единственными, кому дозволялось несовершенство.
Люди же вели путанную игру.
Спина — прямая. И пусть затекли поджатые ноги, а поясницу ломит от неудобной позы! Пусть челюсти сводит от терпкой вязкости горького чая, на губах должна играть вежливая улыбка.
Бесшумно трепещет под старинным чайником огонек свечи, сохраняя воду горячей. С легким журчанием наполняются опустевшие чашки.
Прямая спина. Безмятежная улыбка. Плавные движения.
И напряжение, настолько сильное, что невозможно дышать.
Первым сдается Глава. А может просто решил начать свою игру. Кривит губы в усмешке:
— И как тебе твой должник?
Темный взгляд указывает мне за спину. Там замер в предписанной позе саро. И тишину прорезает ответ:
— Не люблю размениваться на мелочь. У меня есть должник покрупнее.
Вот и все. Вызов брошен. Сейчас я или умру, или…
Закрываю глаза, пряча страх за очередным глотком.
Хрипловатый смех наполняет комнату. И от этого становится еще страшнее.
— Ты так похожа на мать! — отсмеявшись, Глава вытер заслезившиеся глаза. Та тоже на своем настаивала. Боялась до смерти, но не отступала.