В случае, если бы татары к зиме не ушли, то решено было пробираться дальше к Венгрии, так как татары любили охотиться и непременно посетили бы лес, полный самого разнообразного зверья.
Только к Иванову дню очнулась Стеша и с удивлением осмотрелась.
В шалаше стояли и ее бабушка, няня Юрия, и боярыня.
— Узнаешь нас, Стешенька? — спросила боярыня.
— Узнаю: ты — боярыня, а это — баба, — отвечала девочка.
Она опять закрыла глаза и в этот день ничего не говорила и не бредила, а крепко спала.
— Смотри же, няня, — сказала Чебушова, — прежде всего спроси, видела ли она его?
— Ах ты, сударыня, да чего же спрашивать-то, — отвечала старуха: — ведь монахи, что бежали из лавры, сказывали тебе, что ни единого живого ратника не осталось, ну, значит, и наш положил там живот свой.
— Страшно верить этому.
— Страшно, что непогребенный там просто валяется. В честном бою умирать не зазорно.
Чебушова прошла в соседний большой шалаш, убранный даже с некоторою роскошью, потому что в нем стояли сундуки, покрытые коврами, и постели лежали тоже на сундуках. На одной из таких постелей отдыхал больной Чебушов.
Жена тотчас же сообщила ему, что Стеша очнулась и теперь заснула.
— В бреду она говорила, — продолжала Чебушова, — что видела барича…
— Надеяться нам нечего, — отвечал отец, — умер в честном бою, Господь дал, Господь и взял!
— Страшно верить этому. Не могу верить. Кажется, всю жизнь буду надеяться, что когда-нибудь он придет и обнимет нас.
Чебушов был уже настолько болен, что едва передвигал распухшие как бревна ноги. Стан беглецов был раскинут на горе, на склоне, спускавшемся в противоположную сторону от города. Они, очень естественно, боялись расположиться на склоне, где дым их очагов мог быть как-нибудь замечен из города, хотя до города было не менее пятнадцати верст.
На следующее утро сама Чебушова пошла к девочке, уже попросившей молока.
— Видела она Юрия? — спросила Чебушова.
— Видела и говорила с ним перед смертью, — отвечала няня.
— Перед смертью? — прошептала мать.
Стеша стала рассказывать, как, поговорив с нею, барич бросился к дверям храма и, защищая их, упал, как из храма выбегали дети и им срубали головы кривыми саблями, как потом упал крест и она точно забылась до ночи. А потом пошла посмотреть на то место, где упал барич, но там лежала груда тел и она его не видала больше. А упал он рядом с боярином, охватив его руками.
Чебушова горько заплакала, но при этом проговорила:
— А все-таки не могу поверить! Слишком это страшно.
Монахи, бежавшие из лавры, когда она уже была взята, рассказывали, что татары не оставили ни единого храма, не разрушив хотя бы часть его, и поселились в городе, как будто намереваясь остаться в нем на веки. Не мало боярынь, никогда ничего не делавших, мыли им белье. Мужчин они всех перебили. Батый не пощадил и могил Ольги и святого Владимира. Татары топтали ногами вырытые черепа. Инокам, укрывшимся в лесу, удавалось иногда пробираться в город и приносить кое-какие известия.
Так беглецы жили до глубокой осени, но осенью жить близко от города стало опасно, так как татары начали появляться в лесу, охотясь за зверьем.
Чебушову переезжать с этого места не пришлось, он долго тяжко хворал и скончался.
Глава VII
Добрая весть
Спасенный Аллою инок, между тем, с страшными опасностями пробирался к Киеву, куда понемногу стали собираться попрятавшиеся по всем углам и дебрям, жители. Многие скрывались в ближайшем лесу и жили в медвежьих берлогах. Каждый татарин казался страшнее лютого зверя. Русские были преимущественно землепашцами и, несмотря на бедствия, за оружие не брались. Они кормили и содержали ратников, но и только. Это выползание из нор походило на гибель тараканов, посыпанных порошком. Спустя некоторое время оставшиеся в живых тараканы снова начинают показываться и селиться в старых местах.
А Чебушовы осенью, живя в лесу и собираясь переселиться подальше, не могли тронуться с места, вследствие тяжкой болезни отца Юрия, кончившеюся смертью.
После похорон Татьяна Юрьевна Чебушова, хотя и слышала, что татары ушли и что в Киев можно опять вернуться, но от горя не могла тронуться с места.
Любимицею ее сделалась совершенно поправившаяся Стеша и она с утра вместе с нею уходила на могилу мужа и оставалась там до сумерек, наступавших очень рано.
Прислуга, видя, что боярыню их нельзя уговорить вернуться, наняла работников и начала поспешно сколачивать на зиму избушку.
Татьяна Юрьевна чувствовала, что не дело делает, не соглашаясь ехать в город или в какое-нибудь село, но не могла совладать с собою и не могла покинуть милой могилы.