— То есть, знает еще Полоз!
— Ты скорее сама все узнаешь, чем Полоза найдешь, — усмехнулся Вой.
— Ну и ладно, — пробурчала я, спрыгнув с забора и уже собираясь покинуть полигон.
— Ты куда? — удивился сотник.
Ответила я не оборачиваясь, лишь только чуть замедлив шаг:
— К Елове, капли пойду просить.
— Царевна!
— Чего?
— Спасибо.
— Василиса я. — недовольно ответила на благодарность.
Елова встретила меня неожиданно дружелюбно, а на просьбу помочь таки сотнику избавиться от его проблемы, предложила попервой чаю попить. Я согласилась, не желая обижать ту, кого о подмоге пришла просить. Прошла в ее дом и села за ее стол — такой необдуманный и немногожечко самоубийственный выбор.
Мне стоило бы помнить, как прошлое наше чаепитие приманило богатыря и чуть не закончилось открытием моей тайны.
Мне стоило бы помнить, что все секреты всегда выходят наружу.
Мне стоило бы не удивляться, когда в дверь робко постучали и оборотень с опаской разрушил мгновение покоя.
— Царевну просят в тронный зал.
— Меня Василиса зовут, — раздраженно высказала я кружке с чаем.
— Не злись, — мягко посоветовала Елова. Пока Кощей не признает тебя, никто не признает. Так ты неназванной ходить и будешь.
— Но Змеи…
— Змеям дозволено больше, чем другим. Мыш с Бежаной к тебе приставлены, им тоже разрешение дано, для других же ты просто царевна.
— А для тебя?
— А для меня, Василиса, запретов нет с тех пор, как я лесу стала ближе мужа моего. — имя мое она выделила особо, произнесла его с гордостью, убеждая меня в своей свободе. Потом улыбнулась сочувственна и поторопила. — Шла бы ты, коли Кощей зовет, значит важное что-то. А капли, так уж и быть, я Вою передам.
— Спасибо!
Волк за дверью прятал глаза и поджимал уши…казалось, он даже хвост бы с удовольствием поджал, но храбрился и отчаянно пытался не показывать своего страха — получалось у него так себе.
— Что-то случилось? — нахмурилась я, уловив его трусливую нервозность.
— Царь в гневе. — коротко ответил волк.
— И хочет видеть меня?
На этот раз я удостоилась только кивка, будто бы оборотень не хотел со мной разговаривать, опасался, что заговорив, переманит на себя часть моего невезения и сокрушительный кусочек Кощеевой злости. Он не сомневался, что злиться его государь именно на пришлую царевну. А самое паршивое заключалось в том, что я тоже в этом не сомневалась, но все равно шла за волком. На свою собственную казнь шла.
В тронном зале ждал меня не один Кощей. Тут так же был ворон, выклевывающий еще теплое мясо из поверженной тушки почтового голубя, что пролетел так много верст, преодолел столько государств, чтобы жизнь свою закончить в когтях страшной, хищной птицы. И тут же были Змеи, мрачные, прячущие от меня глаза, смущенные, раздосадованные, злые и в то же время виноватые — опасная и тревожная смесь.
— Что случилось? — обеспокоенно спросила я, запрещая себе думать о плохом.
— Случилось? — эхом отозвался холодный голос Кощея. — Действительно случилось, княжна. Пришло письмо от Медного царя.
Успевшее уже забыться «княжна» резануло слух и я похолодела, бессильная удержать разрывающуюся на части реальность, но не желая смиряться с завершением…всего.
— И что пишут? — стараясь, чтобы то прозвучало бодро. Вот только голос предательский сорвался, но я сделала вид, что ничего не произошло.
Нечисти же вовсе было не до моих страданий и нелепой бравады.
— Просит забыть старые разногласия и не убивать его сына, что по зову сердца, отправился вызволять свою невесту. Княжну Василису Мстиславовну, прозванную Премудрой. — говорил Кощей глядя на меня и от взгляда его было не спрятаться. Сковывающее чувство абсолютной беспомощности опутало меня не хуже цепей — я не способна была пошевелиться, с трудом могла моргнуть и едва дышала. И говорила лишь чудом, вот только, наверное, лучше бы этого чуда не случалось…
— Это точно не про Ивана, если бы его сердце куда и позвало, так только в корчму. — выпалила я, больная от страха, пребывая почти в бреду.
— Однако же… — Кощей осекся, его мало занимал мой жених, куда сильнее царя заботила другая проблема. — Ты княжна.
— Не без этого.
— Ты лгала нам. — был ли царь в бешенстве или безразличен — понять было нельзя. Он никогда не кричал, казалось, Кощей не умеет, не знает как это, но голос его пробирал до костей.
— Вы сами назвали меня царевной, — подрагивающим голосом ответила я, упрямо пытаясь сдержать подгибающиеся колени, — я просто не стала вас переубеждать. Страшно это, знаете ли, пытаться объяснить ужасу из сказок, что он не прав.
Кощей скомкал и отшвырнул в сторону письмо, опавшее на каменный пол уже клочьями пепла, поднялся со своего жуткого трона и величественно сошел ко мне. Встал на расстояние не больше двух шагов, возвышаясь надо мной, нависая и подавляя. Подмечая, но не обращая внимания на мою нервную лихорадку. Жалость и сострадание — это не про нечисть.
— Кольцо с опалом откуда?
— Мамино, — честно ответила я, невольно прикрыв ладонью искристый камень, — заговоренное. Обережное.
— Не сильно оно тебя от Лихо уберегло, — поддел меня Кощей, выдавая свою злость.
— Не та опасность была, — кашлянув, почти неслышно огрызнулась я, сосредоточенно уставившись невидящим взглядом в грудь государя. Цепляя все свое внимание на белую, костяную застежку его рубахи — так было легче. Легче дышать, говорить, даже думать.
— Мать твоя — царевна? — оживился Тугарин, даже сделал несколько шагов к нам, но наткнулся на тяжелый взгляд Кощея и остановился.
— Ыгым, младшая была, царевна из Седьмого государства. Батюшка мой приближенный к царю, заслуг его рода перед короной не счесть, вот и награда подстать вышла. Цельная царевна в жены и богатые земли на границе союзного государства.
— Она же ведьмино проклятие снять смогла, — это уже Горыныч о себе напомнил, — значит есть в девочке нужная кровь. Может, рано еще приговор ей назначать?
— Согласен, — высказался Аспид, — девочка мне нравится…
— Так и забирай ее себе, — резко оборвал Змея царь, — дарю.
— Любава не поймет, ты же знаешь, — с укором отозвался тот. Про жену свою он, помнится, мне много чего интересного рассказал и я была с ним полностью согласна. Любава не поймет.
А я понимала. Понимала, что меня не помилуют и ни на что особо не рассчитывала, но совсем уж не ожидала, что Кощей, без всякого предупреждения, больно толкнет меня, отшвыривая в сторону.
Я еще летела на пол, когда со стороны раздалось злое:
— Кош!
По камню зашуршала чешуя — Аспид бросился ко мне, возможно, даже успел бы подхватить, не просвисти в воздухе, тонко звеня и искрясь, смазанная, хрупкая стрела. Она была невелика, быстра и остра и самым немыслимым образом угодив Кощею в грудь, аккурат в то место, где под кожей, в клетке из ребер билось его сердце. Невообразимым образом стрела сбила царя с ног, отбросила на несколько шагов назад и уронила на пол.
Отчаянно заголосил ворон, бросив голубя, он взмыл в воздух, скрывшись под потолком и клекот его затих, укрытый темнотой.
Сначала упала я, скромно шлепнулась на камень, больно отбив бок. Следом свалился царь и стрела пела в его груди, победоносно дрожа. Змеи замерли, замерло само время, в этом коротком и таком долгом мгновении жила только я.
И именно я неуклюже, но быстро вскочила, путаясь в подоле сарафана бросилась к Кощею, позабыв о страхе и обиде, и я же рухнула рядом с ним на колени, не сразу заметив безразличный, пустой взгляд темных глаз, устремленный в укрытый тенью потолок.
Руку мою, потянувшуюся к непривычной стреле перехватил Аспид.
— Не думай даже, хочешь рядом с ним лечь? — прошипел он, до хруста сжимая мою кисть. На потемневшем от беспомощной злости лице ярко горели глаза, полыхали потусторонним зеленым огнем, искажая знакомые черты.
— Он мертв, — отупело пробормотала я, не чувствуя боли в сдавленном змеиной хваткой запястье или в отбитом боку, или в плече, которому тоже досталось. От Кощея досталось. От царя, что сейчас бездыханным лежал передо мной.
— Мертв, — глухо отозвался Аспид, — для того Игла создана и была, чтобы смерть нести тому, кого простым оружием не взять. Моревна, тварь подколодная, постаралась.
Пока один Змей мне о страшном говорил, два других Змея место, из которого стрела пущена была, отыскали — знакомая мне, ниша под потолком, но не та, из которой я в свое время впервые Кощея увидела, а другая, более удобная, расположенная над самым входом в тронный зал. Вот только в нише той никого уже не было.
— Поймаю. — коротко прорычал Горыныч и не дожидаясь напутственных слов, бросился к дверям, на ходу разбрасывая горячие огненные брызги, обрастая чешуей, вспарывая рубаху на спине кожистыми, мощными крыльями. Крыльями. Настоящими. Всамделишными.
На то, как у него отрастает хвост, а ноги заменяют мощные, когтистые лапы я уже не обратила внимания…
— Он…он…он, — я не могла озвучить то, что увидела. В этом же совсем не было смысла, — с крыльями….
Горыныч вылетел в дверь, не предназначенную для созданий его размеров — для огромных, крылатых ящериц с шипастым хвостом и золотой, горящей на свету чешуей, и легко, не уделив этому ни капли своего внимания, расширил проход, вместо ровной арки, устроив кривой пролом впечатляющего размера.
— Да, дедова кровь дала о себе знать. — не без гордости ответил Аспид. А потом меня попросту отодвинули в сторону, велели подняться по ступеням и спрятаться за троном, чтобы не пострадала если вдруг Кош очнется раньше, чем положено.
Будто бы он мог очнуться, будто бы смерть — это так, несущественная мелочь, что-то вроде крепкого сна, который пусть и сложно, но вполне реально стряхнуть.
Я не смогла выполнить Змеево требование, у меня не хватило на это сил, все что мне удалось сделать — добрести до лестницы, подняться на три ступени, да так там и сесть, со стороны наблюдая, как озабоченно переговариваются Змеи, отсчитывают секунды, следят за тем, как истаевает Игла, отнявшая жизнь их царя.
И чем прозрачнее и тоньше становилась она, тем напряженнее и темнее делались лица Змеев.
Горыныч с добычей вернулся в то самое время, как Игла начала крошиться и рассыпаться в пыль.
Влетел в зал, путая напряженную тишину с шорохом своих крыльев и тихим поскуливанием зажатой в его лапах жертвы.
Стрелком оказался Иван. Иван царевич, Иван дурак. Иван жених. Иван посредственный лучник, даже попавший в лапы Змея, продолжал прижимать к себе причудливый лук, не годный для обычных стрел, но идеально подходящий для ведьминых Игл.
Тот самый человек, отданный болотнице на забаву…
Обратно Горыныч превращался быстрее: крылья и хвост исчезли, а плащ брата своевременно прикрыл спешно теряющее чешую голое тело.
— Сейчас ты нам все расскажешь, — зловещим, ломающимсся от звериного рыка и змеиного шипения голосом, пообещал он. Костяные наросты на голове исчезли в последнюю очередь, забавно утопая в растрепанном золоте волос.
Отвлеченные Иваном, Змеи ненадолго позабыли о мертвом царе, в просторном тронном зале в один миг стало тесно от жажды крови и душной злобы. Нечисть, не изменняя себе, желала разорвать царевича на части. И он чувствовал это, так же как чувствовала и я.
Вероятно, именно потому был так разговорчив и с охотой отвечал на все вопросы. Надеялся на что-то, старательно избегая смотреть в сторону распростертого на камнях тела.
Рассказал он о том, как при царском дворе над ним потешаться начали, как насмехались из-за того, что он невесту свою проворонил. Кто-то считал, что я сама сбежала и в лапы нечисти попала — что разумеется было правдой, другие (и их было большинство) уверены были в том, что меня нечисть прямо перед свадьбой похитила, а волосы отрезала для того, чтобы воровать проще было. Будто бы с волосами совсем непосильной задачей воровство сделалось. Кто бы как не считал, все сходились во мнении, что царевич слабак и трус, раз за спиной богатырской прячется, да не желает лично отправиться невесту спасать.
Терпел он насмешки долго, но когда и Илья домой поворатился ни с чем, стало совсем туго, даже братья родные не ленились ему пенять. И потому, когда в царские хоромы царица Моревна пожаловала, да к нему с предложением наведалась, он без раздумий согласился.
Змеи слушали внимательно, а Иван, браслет из волос моих сплетенный Аспиду отдал да рассказал еще, как ведьма царских кровей научила его след мой с помощью этого браслета искать, как от всех бед да напастей заговорила, да лук верный дала, с колчаном стрел чудных…
— Иглы я все сжег и пепел в землю втоптал, — хмуро вставил свое слово Горыныч.
— Но он же в меня стрелял, — подала я голос, озадаченная этим фактом. Он эе правда стрелял в меня и если бы Кощей беду не почуял, если бы не оттолкнул…представить на месте бездыханного царя бездыханную себя получилось с ужасающей легкостью.
— Времени у меня не было, а ты стояла, — тут же, с охотой отозвался Иван, — и без того на болотах время потерял, покуда сойти с них на верную дорожку пытался, а защита Марьина на оговоренный срок назначен, коли по истечении срока я все еще на землях Кощеевых буду, ничто мне уже помочь не сможет. А ты все стояла, пути стреле не давала…
— И потому ты меня убить решил. — сухо отозвалась я, все еще видя себя там, на полу, с истаявшей стрелой в груди.
— Не убить, Марья обещала, что стрелы ее людям не страшны, они силу нечистую уничтожают, тебя бы эта стрела насквозь пролетела, ничуть не навредив…
— Всех они уничтожают, не видят разницы между тем человек перед ними, или нечисть. Для всех опасны, — перебил его Аспид брезгливо поджимая губы, будто даже говорить с царевичем ему было гадко…впрочем, может и было, — кроме того, в чьих руках лук находится.
— Сбежал-то чего…герой? — поджимая губы, спросил Тугарин с презгливой злостью разглядывая моего трясущегося женишка.
— Не выдержал героичности своего поступка. Простейший человеческий инстинкт — бежать от наказания, — выплюнул Горыныч.
Я сморгнула, прогоняя видение своей смерти и почти пропустила слова Змея мимо ушей невольно, не без страха и глупой надежды следя за Кощеем, тайно ожидая, что он сейчас шевельнется — не желало вмещаться в меня осознание царевой смерти. Слишком легко ее приняли Змеи, пусть и с горечью, но спокойно, как большую беду…но смерть государя не была большой бедой — слишком мелким и несерьезным казалось это означение для приключившегося горя.
Вот только не одну лишь радость испытала я, когда рука Кощеева все ж таки дрогнула и он первый, неслышный вздох сделал.
— Горыныч, — сиплым от ужаса голосом едва слышно позвала я, отчаянно путаясь в чувствах. Радость моя была безумной и слишком тесно соседствовала со страхом.
Занятые обсуждением приговора царевича, меня не услышал ни один Змей. Зато услышал Кощей.
Глаза он открыл резко, слишком уж резко, чтобы это не вызывало колючего холодка в животе, повернул голову ко мне и я окончательно забыла, как дышать. Зрачок его горел красным, неживым огнем, побелевшие губы были плотно сжаты, кожа на скулах посерела и натянулась, черты заострились, лицо вытянулось, нос удлиннился.
— Аспид, — еще раз позвала я, чувствуя, как меня душит паника.
Старший змей обернулся — то ли расслышал мой призыв, то ли почуял неладное, увидел как царь его с неторопливой целеустремленностью недавнего трупа поднимается с пола, как не видно крови на черной рубахи и не разглядеть жизни в омертвелых глазах. Аспид выругался с отчаянной злостью, привлекая к проблеме внимание сыновей. Про Ивана они забыли в тот же миг.
Я сидела как сидела, на третьей ступени, подобрав ноги и боясь шевельнуться, пока три Змея пытались усмирить своего царя. И камень крошился под их ногами, стены стонали, а я почти сразу зажала уши, уткнувшись носом в колени, чтобы не видеть и не слышать. Порывы чужой магии сильной и беспощадной, рвали подол сарафана, ерошили мои волосы, завывали в темной вышине сводов.
Продолжалось ли это часы, или минуты я не знала, но к тому моменту, как гром затих и ураган погас, а я смогла открыть глаза и осмотреться, тронного зала больше не существовало, это были развалины, нетронутым островком безопасности осталась лишь лестница ведущая к трону и, собственно, сам трон.