Ведь большинство ученых, допускающих реальность этой теории, убеждены, что пересаженный орган является органом донора только на момент пересадки. Далее, и каждый новый день от операции, находясь в постоянном взаимодействии с клетками реципиента, орган все больше будет становиться органом нового хозяина. Наверное, никто из ученых не смог бы с уверенностью сказать, в какой комбинации находятся на данном этапе мои клетки с клетками того, кто был владельцем моего сердца. И на сколько процентов оно сейчас мое. Но мнение большинства все же сводится к тому, что с каждым днем донорский орган должен все больше становиться органом реципиента, утрачивая клеточную связь с прежним хозяином.
В моем же случае происходит наоборот. Не знаю, как объяснить это. Эта девушка, кем бы она ни была, она меня не отпускает. Ровно, как и чувство тревоги, которое сопровождает каждое ее незримое появление.
Вчера во сне мне даже казалось, что я сама была ею. Видела перед собой фортепиано. Сидела за музыкальным инструментом, передо мной лежал нотный текст и бело-черная череда гладких прямоугольничков под пальцами. Не было сомнений ни насчет того, как играть и что играть (ты ведь знаешь, я далека от музыки). Но потом я не просто почувствовала кожей прохладу клавиш, увидела, как мои собственные руки затрепетали, касаясь их по очереди. И это была та самая мелодия…
Странно, да?
А ведь твоя бабушка пыталась что-то сказать мне об этом. Не надо, не начинай. Я так и вижу, как ты, скептически нахмурив брови, хохочешь. Я тоже не поверила, когда услышала ее слова про девушку, которая хочет мне что-то сказать, но не может. А позже вспомнила и вдумалась в их смысл. Так и есть. Когда я рьяно отвергала любую возможность таких событий, мне было спокойнее. Теперь, когда игнорировать присутствие в моей жизни чего-то необъяснимого стало невозможным, оно буквально ворвалось в меня с новой силой. Захватило.
И я уже начинаю опасаться, не выгонит ли оно прочь и меня? Из моего же тела.
Звучит дико. Понимаю.
Но не могу не замечать, как что-то борется внутри меня со мной.
Любая ткань человека разумна. Поэтому пересаженный орган, попадая в чужеродную среду, может начать проявлять свой характер. Я долго думала, почему мои чувства к тебе еще живы? Почему они не исчезли бесследно с тем, вырезанным из меня старым сердцем? И у меня появилась своя теория.
Не смейся.
Душа живет не в отдельном органе человека, не в сердце, не в мозге, а наполняет каждую клеточку организма, и в виде информации ее частички могут передаваться другому человеку вместе с любым из органов донорского тела.
Мой организм не сдается. Он борется сейчас за то, чтобы чужие воспоминания не вытеснили из него воспоминания о тебе. Почему-то ему до сих пор важно помнить. Я сделала большую ошибку, оттолкнув тебя. И с каждым днем боль от потери становится все сильнее. Равно как и потребность все вернуть, чтобы быть рядом. Девичье сердце вряд ли может забыть, кого оно любило и от чьего присутствия приходило в неистовый трепет. Даже если его, сердца, больше нет. Даже если на его месте бьется другое сердце, чужое.
Ты был прав.
Любовь, она в каждой клеточке, а не в отдельных органах.
Тогда почему ты не боролся за нас, Райан? Почему ты все еще молчишь?»
Глава 21
Последние пару недель мы встречались с Дэниелом практически каждый день. Не знаю, как называются такие отношения, но романтическими они определенно не были. Мы катались на велосипедах, гуляли по парку, обедали в тени деревьев и много разговаривали. Я даже не думала, что могу быть настолько болтливой. Будто развязался какой-то тугой узел, который мешал мне раньше говорить. Обсуждала все, что вижу перед своими глазами, рассказывала о том, как открывшийся мне окружающий мир удивляет меня каждый день. А он просто слушал.
Иногда даже казалось, что думал при этом о чем-то своем. Улыбался, кивал и мерил печальным взглядом горизонт.
Мы не лезли друг другу в душу. Не затрагивали личное в беседах, старались не касаться тем прошлого, просто болтали на отвлеченные темы. И я интуитивно чувствовала, что так ему будет комфортнее. Не знаю, почему. Мы словно были двумя людьми, боявшимися остаться надолго в одиночестве. Ему зачем-то хотелось общаться со мной, я с благодарностью принимала эту дружбу.
— Готова?
— Вроде. — Подвигала плечами, настраиваясь.
— Не обязательно сразу бежать. Это даже вредно. Легкий пружинящий бег, будто ты никуда не спешишь.
— Вот так? — Мне до чертиков нужно было снова увидеть его улыбку.
— Да. — Он шел рядом. Или бежал. Мне нравился этот стиль бега. Непринужденный. — Это называется «трусцой».
— Понятно. — Смотрела то на него, то на дорогу.
— Тяжело? — Пытаясь понять по моему лицу, как я себя чувствую, Дэниел нахмурился.
— Не-а.
— Точно?
— Да.
Мы двинулись вдоль по дорожке и притормозили только у начала подъема в гору.
— Пробежали немного, можно и пойти пешком. Как себя чувствуешь?
— Отлично!
Замедлила ход, чтобы перевести дыхание. Это оказалось труднее, чем я себе представляла. Грудь сдавило так, что сразу и не вдохнешь, сердце бахало в груди, точно массивный колокол. Надо все же быть осторожнее с нагрузками: привыкла к длительным прогулкам, теперь нужно будет постепенно привыкать и к неторопливому бегу.
— Все нормально? — Осторожно спросил Дэниел, глядя, как я пытаюсь отдышаться.
— Ага. Мне… понравилось.
— Дальше пойдем пешком. — Погладил меня по спине.
— А бегать?
— Если ты почувствуешь в себе силы, продолжим. Я с ума сойду, если тебе вдруг станет плохо. — На этих словах он слегка побледнел. — Твой лечащий врач точно разрешил тебе нагрузки?
— Настоятельно рекомендовал. — Вытерла пот со лба и почувствовала, как несколько капель катятся вниз по спине. — Постепенно и в меру.
— Тогда нужно соблюдать его рекомендации.
Я перевела взгляд на верхушки деревьев. Они тянулись к свету, погруженные в свое тихое одиночество. Совсем, как мы: протягивали друг к другу руки-ветви и никак не могли соприкоснуться. Единственное, что им, как и нам, доставалось, это немного солнечного света, похожего на жидкую акварель, пробивающуюся с небес тусклыми лучиками.
Мы шли молча. Я чувствовала на себе взгляд Дэниела. Он смотрел на меня, когда я не смотрела на него. Будто что-то хотел сказать или ждал ответа, которого не последует. А меня в это время занимали совсем другие мысли: будь Райан рядом, ответь он на мои письма, мы бы по-прежнему проводили с Дэниелом так много времени вместе? Или наши встречи утратили бы для меня всякий смысл?
Обижена ли я на Райана? Зла? Равнодушна? Мне было стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. Когда Дэниел смотрел на меня, мне хотелось, чтобы он поцеловал меня. И я бы ему ответила. Потому что в конец растеряла все остатки своей совести.
— Что это? — Спросил Дэниел, когда мы уставшие сидели в тени под деревом на берегу.
— Солнце, дерево, фонарный столб и шпиль с флагом. — Указала пальцем на кусок бумаги.
— Почему? Это что-то важное? — Он с интересом разглядывал мои каракули, намалеванные черным карандашом на салфетке, которая была вложена в коробку с ланчем.
— Очень. — Сглотнула и улыбнулась. Меня захлестнули воспоминания. — Это было первое, что я увидела, открыв глаза после операции.
— Не весело. — Его светлые глаза продолжали внимательно изучать рисунок.
— Все уже позади. — Произнесла хрипло.
Если не считать мучавших меня видений. Что хорошо — когда была рядом с Дэниелом, они меня не терзали. И я была рада подобным передышкам.
— Послезавтра я уезжаю в Лондон. — Вдруг сказал он.
— Ужасно. — Выпалила я.
Даже не могла поверить, что сказала это вслух. И Дэниел, похоже, тоже. Он так округлил глаза, что брови снова выстроились забавным домиком. И тут же его лицо приобрело чересчур серьезный вид.
— В смысле… — Попыталась тут же исправить ситуацию. — Я так привыкла и, к тому же, проставила в своем настенном календаре наши прогулки на каждый день…
Вы когда-нибудь видели переспелый томат? Так вот, кажется, в тот момент мои щеки горели даже ярче. Окажись я на перекрестке, их бы приняли за красный сигнал светофора, так ярко они пылали.
— Мы заключили крупный контракт. — Объявил Дэниел с улыбкой. — Придется пожить там не меньше месяца, пока не наладится весь процесс работы.
Мое сердце несколько раз больно кольнуло.
— Вот как…
— Далековато, знаю. Но это большие перспективы для моей маленькой фирмы.
Его пальцы коснулись моей руки. Приятное тепло разлилось по коже. Внутри все сжалось от трепета, вызванного этой близостью, но тут же наступило охлаждение — он просто взял из моей руки карандаш и принялся что-то дорисовывать на салфетке.
— Знаешь… — Начал, было, Дэниел.
Но я едва не подскочила на месте. Выпрямилась, вглядываясь в фигуры, движущиеся по дорожке, и тихо охнула. С горы вниз, по тропинке, проходящей в десяти метрах от нас, шел папа с красивой молодой женщиной. Он поддерживал ее под локоть и казался невероятно счастливым. Весь светился от счастья и гордости. Я впервые за последние лет десять видела его настолько довольным жизнью.
Папа что-то говорил, а незнакомка улыбалась ему в ответ. Она была едва ли старше меня самой: высокая, стройная, с длинными светлыми волосами — совсем девчонка. Ее даже можно было принять за школьницу старших классов, если бы не огромный живот, на котором она держала внизу свои ладони.
Теперь мне стало понятно, почему, окончательно оставив нас и уйдя к ней, папа не удостаивал меня вниманием. Вежливые смс, короткие звонки раз в неделю, чеки по почте. Конечно — ведь я сама просила его дать мне больше свободы. А в этой девушке он видел не просто молодость и свежесть, но и верный шанс начать все сначала, с чистого листа.
Куда моей вечно усталой и занятой матери тягаться с этой красоткой? Она называла ее акулой, потаскухой, разлучницей, и если бы я увидела перед собой вульгарную тетку с ярким мейк-апом и выставленными напоказ сиськами, то мне, наверное, было бы легче пережить эту встречу. Но незнакомка выглядела истинным ангелом в лучах света: милой, нежной, с немного наивным выражением на счастливом, румяном лице.
Мне захотелось сжаться в комок и исчезнуть. Раствориться, пропасть, провалиться под землю. Чем ближе они подходили, тем больше усиливалась паника, сильнее немели конечности.
— Эмили, что с тобой? — Голос Дэниела прорвался сквозь туман оцепенения. — Ты кого-то увидела? Кто это? — Он проследил за моим взглядом.
— Мой отец. — Произнесла тихо.
И по моим венам пробежала дикая, какая-то злобная, пульсирующая волна ревности и разочарования. Хотелось вскочить, броситься к ним, изорвать в клочья чеки, которыми папа пытался откупиться от меня и мамы, бросить их к его ногам и убежать. И одновременно хотелось просто остаться невидимкой. Чтобы он прошел и не заметил. Не увидел меня и весь тот трагичный хаос, который невыносимо и безнадежно кромсал мою привычную жизнь в последние месяцы.
— Ты не помашешь ему? Он не смотрит сюда.
— Нет. — Ответила твердо.
И мое сердце сжалось, отдаваясь в ушах каким-то противным скрипом и скрежетом. Наверное, я должна была радоваться за него. Там, в животе у этой леди, растет мой братишка или сестренка. Наверное, у нас даже получится подружиться, когда он подрастет. А моя боль пройдет, как проходит все в этой жизни. Нужно просто отпустить ситуацию и начать радоваться жизни, каждому ее дню, пока жива. Почему же не получается?
— Не хочу, чтобы он меня видел. — Объяснила Дэниелу, провожая взглядом парочку, которая никого, кроме себя, вокруг не замечала. — Это его новая подружка. Кхм-кхм… Невеста. — Вдруг стало так горько, что невозможно было даже сглотнуть без слез. — Боже… Они, наверное, и свадьбу сыграют…
— Хм… понятно… — Дэниел, кажется, понял всю неловкость ситуации, и решил дать мне остыть.
— Прости. — Я смотрела вслед удаляющимся фигурам, закусив губу.
— Ничего. — Мягкая ткань салфетки нежно коснулась моей щеки.
— Что ты делаешь? — Спросила, отпрянув, но по его виноватому взгляду тут же поняла, что это было. Он вытирал слезы, бежавшие по моим щекам. — Вот черт…
Я плакала. Бумага моментально пропиталась соленой влагой. Дэниел растерянно пожал плечами.
— Теперь не узнаю, что ты мне нарисовал. — Взяла из его руки салфетку, развернула и с неудовольствием обнаружила, что она размокла, а рисунки превратились в черно-серые разводы.
— Все равно ты рисуешь лучше. — Улыбнулся он. — Так что, ничего страшного.
— Тебе уже пора? — Спросила, перехватив его короткий взгляд на часы.
Дэниел заглянул мне в лицо:
— Если хочешь, останусь с тобой.
— Нет. — Всеми мускулами лица постаралась не дать боли выплеснуться наружу. — Если отвезешь меня домой, буду благодарна.
— Конечно. — Он встал и подал мне руку.
Я набрала в легкие больше воздуха, но так и не спросила, что хотела. Не хватило храбрости.
— Завтра у меня будет для тебя сюрприз. — Спас меня Дэниел. — Любишь сюрпризы?
Завтра. Звучит многообещающе. Когда-то у меня не было даже надежды на это простое «завтра».
— Обожаю. — Поднялась, опираясь на его руку.
Что будет, если не размыкать наших рук? Что будет, если не отпускать его, если продолжать держаться? Сердце болезненно сжалось, не давая мне сделать этот шаг, и пальцы разогнулись сами собой, давая Дэниелу свободу.
Так лучше. Определенно лучше.
Мы шли рядом по дорожке. В полуметре друг от друга. А значит, я не делала ничего плохого. Пока.
* * *
— Привет, мам! — Хотела воскликнуть, но пискнула настолько тихо, что едва разобрала свои собственные слова.
— Привет. — Мама обернулась.
Видимо, до моего прихода она прихорашивалась возле зеркала. В ее пальцах все еще была зажата помада (Что? С каких пор она красилась?), а на лице царило такое смятение, словно ее застали врасплох за чем-то непристойным.
— Собираешься куда-то?
— Да… появились дела. — Ответила с небрежной улыбкой, призванной скрыть какие-то другие эмоции, и снова натянула на себя маску строгой и чрезвычайно озабоченной родительницы. — Как ты, Эмили? Что-то случилось?
— Мам, нет, я… — Не успела договорить, как она в секунду преодолела расстояние до меня и приложила ладонь к моему лицу, проверяя, нет ли повышения температуры.
К своему удивлению я также почувствовала, что от нее пахло непривычно. Чем-то сладким и удушливым. Что это?
Новый флакончик, замеченный на полке, быстро развеял мои сомнения: мама купила себе новые духи. Ну, и дела. Помнится, старый бутылек простоял здесь несколько лет так и не использованным. Так что же могло ее подвигнуть на подобные перемены?
— Хорошо, что нет температуры. — Склонила голову она. И в глаза бросилась ее укладка: волосы были уложены в небольшую «розочку» на затылке, но при этом сохранялись объем и гладкость. С ней она определенно смотрелась свежее и ухоженнее. — Ты выглядишь какой-то усталой, Эмили. Я предупреждала, что не стоит вот так сразу делать упор на спорт.
— Успокойся, мам, я прислушиваюсь к своему организму. Все в меру, помню.
— Если есть хоть малейшие сомнения по поводу твоего самочувствия, то нужно безотлагательно обратиться к врачу.
— Я была у врача вчера. Все хорошо. Как сказала доктор Кларк: «Даже лучше, чем предполагалось».
— Замечательно, но мне не нравится твой внешний вид.
«Мне твой тоже», — хотела сказать, но сдержалась.
— Просто нет настроения. Вот и все.
— Милая, только не скрывай от меня, если что-то болит или беспокоит…
Я открыла рот, чтобы признаться в том, что видела отца, а, может, заодно и в том, что меня мучают кошмары, но в последнюю секунду все же пробормотала:
- Ничего. Я чувствую себя просто прекрасно.
— Вот и отлично. — Она ткнулась своей щекой в мою щеку и причмокнула, делая вид, что целует. — Ну, мне пора.
— Ты куда?
— Э… — Мама замешкалась. — У меня встреча.