то я доверяю ему свою жизнь, и очень бы не хотелось в итоге
получить удар в спину.
ГЛАВА 3 Диады
«Не надо было ее отпускать» — подумал Эвен, когда Клем
скрылась за поворотом коридора. Но что он мог сделать? Запретить?
Такой команды не поступало. Инар вообще в последнее время был
крайне молчалив и мрачен. Эвен старался не лезть и глупых советов
не давать, понимал, как ему не просто. Повелитель привык всегда все
держать под контролем, просчитывать и выверять каждый свой шаг, а
сейчас у него выбили почву из-под ног, и кто? Та, кому они все
должны беззаветно доверять, та, что привыкла играть чужими
судьбами, как пешками на шахматной доске.
Возвращаться в комнату смысла не было, он давно не спал, да и
Инар скорее всего уже в своем кабинете пытается заглушить боль
работой. Так и оказалось, едва войдя, он увидел холодного,
сосредоточенного и мрачного повелителя, просматривающего запись
допроса Сирель де Лиар.
— В который раз ты смотришь эту запись? — спросил он,
присоединившись к другу.
— После столь своевременной смерти Элмира, это наша
единственная зацепка.
— И если бы не папаша де Лиар, ты бы ее вскрыл.
— Она единственная зацепка, — мрачно повторил повелитель.
— А этот допрос просто глупый фарс, пустышка.
— Как и допрос того полукровки — невольного убийцы и еще
десятка сотрудников Тайной Канцелярии.
— И тебе не кажется это странным?
— Мне все в этом деле кажется странным, но сам знаешь, пока
ты так зациклен на одном, ты рискуешь пропустить другое, что-то
более важное.
— Мне нужна эта девчонка, нужны ее воспоминания,— словно
не слыша его слов, проговорил Инар, впившись взглядом в
проекцию. — Но ты прав, можно действовать и по-другому. Мы
пустим слух, что девчонка была очень близка с сестрой, пока не
помутилась в разуме. И что именно поэтому я не спешу разрывать
помолвку.
— Хочешь сделать из девочки приманку? А не слишком ли
это…
— Она уже втянута, — резко оборвал друга повелитель. — И
она знает, на что идет.
— А ты-то сам знаешь?
— У нее будет прекрасная защита помимо статуса моей
невесты. Вряд ли они станут так рисковать, но если все же рискнут —
Халиэль справится.
— А ты сам? Справишься?
— Намекаешь на мою совесть? Поверь, ради того, чтобы она
была в безопасности, я, не задумываясь, пожертвую сотней таких
Тариэль.
Эвену не нужно было переспрашивать кто такая «она», он и так
знал, но не знал другого — понимает ли его единственный друг, до
какого дна он может опуститься, если продолжит в том же духе?
— Ты изменился. Связь тебя меняет.
— Может быть, — почти равнодушно отозвался повелитель, но
в этом почти скрывалось столько всего… — Займись дэйвами,
этими… недовольными. Скажи, что если у них есть претензии к
моему руководству страной, то я с радостью выслушаю их лично.
— Боюсь, если я так скажу, столица быстро опустеет, —
ухмыльнулся Эвен.
— Зато дышать станет легче.
— А что мне делать со стержнем дома Парс? Он четвертый день
требует аудиенции.
— Я не намерен менять своих решений, — жестко ответил
мужчина, бросив ледяной взгляд в сторону друга. — Контракт
останется в силе.
— Как долго?
— Пока мне это выгодно.
— Клем…
Инар так резко обернулся, что Эвен почти отшатнулся, но все
же взял себя в руки и продолжил.
— Клем оставила письмо для тебя. Просила отдать, когда уедет,
но я подумал…
— Положи на стол, — приказал он и снова вернулся к
проектору. А Эвен рискнул сказать то, что давно копилось.
— Ты должен поговорить с ней, объясниться. Девочка на грани.
И мне тяжело осознавать, что я тоже приложил к этому руку. Нельзя
было с ней так говорить вчера, нельзя…
— Это было необходимо, — отрезал Инар, еще более мрачно,
чем минуту назад. Сколько он еще выдержит?
— Как знаешь, но если тебе интересно мое мнение…
— Мне не интересно. И давай оставим эту тему.
— Давай оставим, — хмуро согласился Тень повелителя.
— Тогда иди, задание у тебя есть.
— Да, конечно, — разочарованно вздохнул Эвен. Он надеялся
хоть на какую-то реакцию Инара, а не на эту мрачную решимость.
Она чревата ошибками, нестабильностью, тем, чего добивался
Элмир.
И все же что-то не давало ему так просто уйти, вот только
подходящих слов не находилось, он повернулся на пороге комнаты,
хотел что-то сказать, но застыл пораженный, заметив взгляд
повелителя, уже не на проектор, на стол, где лежало письмо. И то, как
он смотрел, всего мгновение, прежде чем понять, что Эвен все еще
стоит на пороге, прежде чем в недоумении поднять взгляд, прежде
чем спросить:
— Ты что-то забыл?
«Богиня, как же ты любишь ее», — мысленно прошептал Эвен,
расшифровав этот невольно брошенный взгляд.
— Нет, я пойду, — сглотнув, ответил он и поспешил оставить
друга.
«Связь истинных столь же прекрасна, сколько и губительна. Она
дарит счастье и ввергает в пучину отчаяния, она бесконечна и
жестока, как сама смерть. И это страшно — видеть, к чему такая
связь приводит», — подумал он, закрывая дверь. Нет, он никогда бы
не променял свое обычное, приземленное, и не менее настоящее
чувство к Эве, на пусть великую, безмерную, но зачастую с
привкусом трагизма любовь истинных, даже если за такую любовь
многие готовы отдать жизнь. Ведь они даже не догадываются,
насколько это тяжело, особенно если твоя любовь приходит в совсем
неподходящей оболочке…
А повелитель все смотрел и смотрел на маленький клочок
бумаги и никак не мог подойти, взять в руки конверт, открыть его,
развернуть письмо. Ведь оно могло разрушить все, поколебать его
решения, относительно себя, относительно Клем и того будущего,
что он начал строить.
Прошло шесть дней и шесть бесконечно холодных ночей,
наполненных отчаянием, болью и сожалением, что не просчитал, что
не подумал, что забыл, а ведь его предупреждали. Он должен был
понять, что Мать не примет его решения, только не думал, что она
зайдет настолько далеко, поставит в такие невыносимые условия,
заставит сожалеть о ночи, когда он был по-настоящему счастлив. И
теперь каждую минуту жизни он за нее платил.
Никто, ни отец, ни Лазариэль не говорили ему, насколько это
тяжело — находиться вдали, гореть, словно в огне, и чувствовать ее
боль как свою. Иногда хотелось разодрать грудь, чтобы перестало
печь так сильно.
Он давно привык к боли, давно привык к тяге, но когда она
увеличена в сотни, тысячи раз, становится невыносимо даже дышать,
и даже тень почти не помогает. Ему нужна она, реальная, живая,
теплая рядом, чтобы вдыхать запах, ощущать, касаться, слиться
воедино, прирастить к себе, никогда не отпускать. Нельзя —
контракт разделяет как граница, как персональное орудие пытки, как
темница без дверей и выходов. И разорвать нельзя — она
предупредила — жестокая драконица. И иногда думается какими-то
рывками, рваными мыслями, почти бессвязно, впадаешь в
прострацию, не ощущаешь времени, почти не живешь, но ему нельзя.
Слишком много врагов, слишком опасно терять концентрацию, так
падать в пропасть, так забываться. Он должен сделать все, чтобы его
девочка была в безопасности, чтобы никто и ничто ей не угрожало, а
это трудно. Элмир умер — его просчет, еще один.
Принц обещал, что позаботится о ней, но можно ли ему верить?
Отец отпустил и потерял, а если и он потеряет? Нет, нет. Ведь она
обещала. Она хоть и стерва, но если что-то обещает, то всегда
выполняет. Ее видящие что-то ей показали. Она обещала, что Клем к
нему вернется, что нужно только отступить, подождать немного, она
обещала… Опять бессвязные мысли, опять в груди что-то раздирает,
и Клем не во дворце, где-то в городе, с тысячью опасностями один на
один. Нет, не одна, кайр рядом. Жаль не он. Пойти за ней, проверить,
убедиться, активировать зеркала, на площади их много, но мастер
Крейм твердит, что так только тяжелее будет, безумие накроет, почти
как сейчас, только хуже. А нельзя, нельзя, опасно. Контракт, как
клетка.
«Закройся, отстранись» — шепчет внутренний голос, и он хочет,
даже жаждет этого, но иначе он совсем перестанет ее чувствовать, а
это страшно, страшнее безумия, потерять остатки контроля, остатки
связи, потом не восстановить.
Кто-то идет, опять Эвен? Нет, прошли мимо, Маршал как всегда
на страже? А он совсем забыл, что должен сделать. Письмо, она
написала письмо. Но как же страшно его читать, а ведь он мало чего
в жизни боялся до встречи с ней.
«Не думала, что мне когда-нибудь придется писать тебе
письма, но я и не думала, что так случится, что написать на бумаге
мне будет проще, чем рассказать все лично…»
Ее почерк, красивый, изящный, как и она сама, немного
взволнованный.
«…Вчера Эвен приходил, много неприятного мне наговорил...».
Да, это он попросил. В минуты просветления, понимал, что
иначе она найдет способ встретиться. Опасное желание для них
обоих.
«…И мне страшно подумать, что и ты думаешь обо мне
также. Надеюсь, это все-таки было только его мнение…».
Конечно, разве может быть иначе? Разве можно сердиться на
смысл своей никчемной и пустой жизни без нее?
«…Я уезжаю сегодня, и мне страшно оставлять все вот так,
оставлять тебя…».
Ему тоже страшно отпускать. Отец отпустил свою Мариссу, и
даже кольцо ее не спасло. А у его любимой девочки столько врагов.
«…О контракте говорить не буду…».
И не надо.
«…За эту ночь я передумала столько всякого, и знаешь, пришла
к неутешительному выводу, что кто-то играет мной в какую-то
свою игру, и думаю, что и тобой этот кто-то играет…».
— Моя догадливая девочка, — улыбнулся он, с любовью и
отчаянием погладив изящные строчки.
«…Не хочу думать, зачем и почему, подозреваю, что помешала
чьим-то планам. И думаю, что ночь бала сыграла не последнюю роль.
Я не знаю, почему ты сделал это, почему перестал бояться
проклятия, надеюсь, что когда-нибудь ты мне об этом расскажешь,
как и то, почему продолжаешь этот фарс с невестой. А пока этого
не случилось, я буду просто верить, что у нас все получится, что мы
разберемся и будем вместе…».
— Обязательно расскажу, ты сама узнаешь.
А невеста… Внезапная смерть Элмира сковала ему руки. Он не
знал, что бывший друг успел поведать заговорщикам. И истинные
планы врагов остались по-прежнему неразгаданными. Если дело в
пророчестве, то не стоит давать им лишний повод ускорить
уничтожение полукровок, если же в нем — то Тариэль послужит
отличным щитом. И пусть звучит это цинично, да и выглядит не
лучше, но дэйва сама сделала свой выбор, ее никто не неволил, а он
уж со своей совестью как-нибудь разберется.
«…Эвен сказал, что я должна повзрослеть, стать достойной
тебя, и я попытаюсь, потому что очень люблю тебя. Надеюсь, в
этом ты не сомневаешься…».
Эвен вообще чересчур разговорчив. И иногда очень хочется его
заткнуть или послать куда подальше. И если свою совесть он давно
уничтожил, то совесть его Тени была на редкость живуча.
«… Знаешь, там, в Арвитане я хочу и дальше писать тебе. И
так мне будет казаться, что ты совсем рядом, и что ничего этого
не случилось, что я по-прежнему тебе нужна. Глупо правда? Но мне
плохо без тебя. Эвен говорит, что это последствие развития связи,
а я думаю, что это потому, что ты разочарован во мне, ты
думаешь, что было бы лучше, если бы Тариэль, а не я, была твоей
истинной. Ведь тебе бы так было проще, верно?».
42
— Какая чушь, — возмутился он, поражаясь, какие глупости
иногда приходят в голову его любимой девочки. Променять
солнечную улыбку Клем на призрачное обаяние Тариэль или любой
другой безразличной ему дэйвы. Безумие.
«…Знаешь, до вчерашней ночи я думала остаться, плюнуть на
эту практику и просто быть с тобой. Я и сейчас этого хочу, и не
хочу ехать в Арвитан. Что там меня ждет? Месяц разлуки с тобой.
Это так долго, почти невыносимо…»
Он знал, ему тоже было невыносимо ее отпускать, видеть, как
уходит, не иметь возможности контролировать каждый шаг,
чувствовать каждую эмоцию, пребывать в постоянной тревоге… Да,
это непросто. Наверное, так чувствуют себя родители, выпускающие
свое любимое дитя в первый в их жизни полет, но родителям нужно
это сделать, даже если разрывается сердце, даже если страшно,
потому что иначе тревога превратится в манию, в безумие. С ним это
почти случилось.
«…Но я знаю, что должна быть сильной, смело смотреть в
будущее, как бы страшно при этом не было. А мне страшно
оставлять тебя, оставлять все так, страшно взрослеть, страшно
остаться одной. Тея со мной поссорилась. Знаешь, она очень любит
тебя. Гордость не позволяет ей часто это говорить, но ты бы
только слышал, как она тебя защищала…».
Да, он знал. Они всегда были разными, словно рожденные на
соседних планетах, в ней было излишне много страсти отца, в нем
его рассудительности, и, как выяснилось, его безумия тоже. Паэль
рассказывала когда-то, что делал Дариан со своей истинной, как
стирал ее память, почти уничтожив что-то важное между ними. Тогда
он негодовал, совершенно уверенный, что с ним такого никогда не
случится, а теперь, он почти готов идти на крайности, лишь бы Клем
осталась с ним. И он пойдет на эти крайности, если придется.
«… Кстати, она знает о нас, и это не я ей рассказала, думаю,
что и не ты. Подозреваю, принц Дэйтон. Не знаю, зачем он это
сделал, но мне его осведомленность не нравится. Он может
использовать это против тебя. Может он и мужчина чести, но он
43
еще и наследный принц, будущий король, а короли не могут
позволить себе благородство. Будь осторожней с ним…».
«Не волнуйся, солнышко, ни принц, ни его опасный отец ничего
мне не сделают, потому что им нужен вовсе не я. И это еще один
повод тебя не отпускать».
Он бы и не отпустил, если бы не приказ Матери. А эта тварь уже
показала, что бывает, если ей не подчиниться.
«…Заканчивать письмо я не буду, оставлю многоточия вместо
глупого прощания, ведь я надеюсь написать тебе еще много-много
писем. Знаешь, а в этом есть что-то романтичное, я, как
восторженная дурочка пишу любовное письмо своему кавалеру…
С любовью, твоя глупая полукровка.
Ну, вот, обещала не заканчивать, а сама…».
Дочитав письмо, Инар вдруг с удивлением осознал, что боли
больше нет, она не исчезла, конечно, и скоро вернется терзать его
вновь, но сейчас, в это самое мгновение ему почему-то было хорошо.
«Твоя глупая полукровка» — какое вдохновляющее слово —
«Твоя».
— Моя, всегда моя.
И он сделает все, чтобы так и оставалось.
Сложив письмо вчетверо, он спрятал его в нагрудный карман
поближе к сердцу, чтобы перечитывать, когда станет тяжело. От
бумаги пахло ею, а в строчках жила ее душа. Что ж, это будет даже