Тут Сома снова рассмеялся, и никак не останавливался, так что ракшаси со злости схватила его и, подняв повыше, со всей силы швырнула на пол, думая, что если не убьёт, так достаточно ушибёт сорванца, чтобы он заплакал. Но, к её изумлению, мальчик не упал на землю, как обычные дети, да и все люди. Он медленно, порхая в воздухе, слово лёгкое пёрышко, опустился на пол пещеры, продолжая весело хохотать. Людоедка, не веря собственным глазам, снова подняла ребёнка и снова со всей силы бросила оземь. Но, сколько бы она не кидала Сому, он не падал сильно, а только, как пушинка, мягко опускался.
– Кто ты, мальчик – человек ли, а может, ты дэв или якша? – выпучив глаза ещё больше, заревела ракшаси.
Ей пришлось ждать ответа довольно долго, пока ребёнок немного успокоится и перестанет заливаться звонким, как колокольчик, смехом.
– Я – Сома, а маму мою зовут Анасуйя, папу – риши Атри, и ещё есть два брата, Дурваса и Даттатрея, и мы живём у реки в жёлтом ашраме. Наверное, мы люди, хотя думаю, что мама – точно богиня, дэви. Она всё делает и всё знает. А тебя как зовут, тётя?
– Какая я тебе тётя, – проворчало чудовище. – Меня зовут Датака, и я ракшаси! А ты – моя еда!
С этими словами ракшаси вновь протянула свои длинные руки с ужасными когтями к ребёнку, думая, что он наконец испугается и заплачет. Но Сома снова рассмеялся, а затем произнёс:
– Как человек может быть едой, тётя? Ты – тётя мне, потому что всех сотворил господь Брахма, а я – его сын по благословению. Так говорит моя мама, а она всё знает. Ты так весело шутишь и играешь! Давай поиграем ещё, в ракшасов-людоедов я играть согласен!
И Сома со смехом стал бегать по пещере, ловко уворачиваясь от длинных рук-хоботов ракшаси. Наконец она устала и присела отдохнуть на камень у выхода пещеры. Сома пристроился рядом и протянул чудищу свой узелок:
– Устала, тётя? На, покушай, это придаст тебе сил!
– Разве ты не знаешь, Сома, что ракшасы едят только мясо? – спросила ракшаси, но в узелок заглянула. Там было масло и рисовая лепёшка. От них пахло очень вкусно, так что у людоедки заурчало в животе, слюна закапала с клыков, и она вновь уставилась на мальчика голодными глазами.
– Я слышал об этом, – кивнул Сома, ничуть не смутившись. – Но почему вы, ракшасы, так делаете? Вам не хватает иной пищи? Может, ты всё-таки попробуешь этой еды – её моя мама готовила, она не может быть невкусной!
– Разве что немного, – поддалась на его уговоры ракшаси и действительно попробовала немного масла и кусочек лепёшки. Много съесть она не смогла – пища казалась ей странной, как будто бы она ела песок. Но, к её изумлению, голод немного отпустил.
Сома сам доел и масло, и лепёшку, а затем залез к оторопевшей ракшаси на колени и свернулся там, как котёнок:
– Тётя Датака, спой мне песенку!
– Не знаю я никаких песенок, – пробормотала людоедка, не зная, что делать в такой ситуации. Сома явно не походил на обычных детей, и весу в нём было, судя по ощущениям, не больше чем в цыплёнке.
– Тогда я научу тебя! Слушай внимательно, это песня моей мамы!
И Сома запел простую, но очень нежную песенку про то, что и у кошек, и собак, и тигров, и коров – у всех живых существ есть дети, у коровы – телёнок, у козы – козлёнок, и так далее. А у мамы есть её сыночек, и он и телёнок, и козлёнок, и ягнёнок – самый хороший ребёнок для мамы.
– Всё-таки, скажи, Сома, отчего ты не боишься меня, не плачешь, оказавшись в пещере людоедов так далеко от дома? – спросила ракшаси, трогая упругую щёчку малыша.
– Не знаю, я вообще никогда ничего не боюсь и не плачу никогда, – пожал плечами Сома, и, в свою очередь, нежно дотронулся до лица чудовища. – И даже не знаю, что это такое. Мама объясняла много раз, и папа тоже, но я всё равно не понимаю. Может, узнаю, когда подрасту, так папа говорит.
– Удивительно, – пробормотала разомлевшая от детских прикосновений Датака. – Какое же ты счастливое существо – не знаешь ни горя, ни печали, никаких неприятных чувств.
Тут вдруг она заплакала, роняя крупные слёзы.
– Такие же, как и у людей, солёные, – сообщил Сома, попробовав слёзы ракшаси на вкус. – Почему ты плачешь, тётя? Тебе грустно, мама говорит, люди плачут, когда им грустно, или радостно – мама говорит, что когда радость очень большая, люди тоже плачут?
– Грустно, Сома, – вздохнула людоедка. – Грустно от того, что я должна тебя съесть, вместе с твоими тонкими косточками.
– Ну, раз должна, то ешь, – великодушно предложил мальчик, улыбаясь. – Папа говорит, что долг – дхарму – надо всегда выполнять. Если такова твоя дхарма – тогда ешь меня, тётя Датака. Но почему тебе грустно? Мама говорит, что выполнение дхармы веселит сердце.
– Как ты не понимаешь, Сома: я тебя съем, и больше никогда не увижу, и мама тебя не увидит, и отец, со всеми братьями разом. Ты никогда не вырастешь, не женишься, не будешь качать на коленях такого же голубоглазого сына… – тут ракшаси совсем разрыдалась.
– Тогда не ешь, – всё так же улыбаясь, Сома вытирал слёзы чудовищу. – Вообще почему у тебя такая дхарма странная – есть людей? Ты же не тигр и не крокодил – у них нет речи и рассудка, а у тебя – есть. Те, кто наделён речью и рассудком, не должны есть других живых существ – так мама говорит.
– Но ракшасы едят мясо, самое сладкое – мясо людей, так… такая у нас традиция.
– Глупая традиция, – заявил Сома уверенно. – Зачем она нужна? Заведи новую, тогда и есть никого не надо будет, и грустить.
– Но это… это же невозможно, – пробормотала вконец запутавшаяся ракшаси. – Смотри, какие у меня когти, клыки, я давно ем мясо животных и людей, ничего другого не знаю…
– Давай ты пойдёшь со мной, мои мама и папа обязательно тебя всему научат, – Сома оглянулся и нашёл в пещере грубую каменную чашку. Он быстро взял её и снова залез на колени к чудовищу. – Выпей это, оно поможет тебе решиться выйти из этого тёмного и скучного места.
– Что это? – подозрительно спросила ракшаси, принюхиваясь. – И откуда оно здесь?
– Это сома-раса, раса – значит, сок блаженства, – пояснил мальчик и ласково погладил людоедку по спутанным волосам. – Ты выпьешь, тебе станет хорошо, и ты соединишься с людьми. А появляется сома сама, когда я захочу, – такое благословение у меня.
– Мм… вкусно, – решила ракшаси, отпивая напиток. – Может, твои родители закидают меня камнями или будут жечь огнём – но мне сейчас это неважно, давай пойдём к ним и посмотрим, что выйдет.
– Всё будет хорошо, они добрые, увидишь, – пообещал Сома и вприпрыжку пустился от пещеры, указывая Датаке путь.
Тем временем Анасуйя готовила еду, но поминутно вскакивала, выбегала за ограду ашрама, звала сына, и всё валилось у неё из рук. Наконец и Атри вышел из своей медитации и вместе со старшими сыновьями, серьёзными юношами-отшельниками, собрался уже было идти в лес и искать Сому, как вся семья замерла при виде подходящей к их ашраму ужасной ракшаси. Она слегка пошатывалась, словно подвыпившая, а впереди радостно бежал их сынишка.
– Мама, мамочка! – Сома бросился в объятья Анасуйи, которая без слов крепко прижала к себе сына. – Мамочка, я собирал для тебя в лесу цветы и встретил тётю Датаку! Она не хочет больше быть ракшаси, а хочет перенять человеческие обычаи! Мама, а вот твои цветы!
И Сома нежно вставил в волосы матери несколько красивых цветков.
– Гостям и ученикам всегда рады в этом ашраме, – произнёс наконец риши Атри, внимательно изучая потупившуюся ракшаси. – Если вы готовы оставить свои обычаи ракшасов и войти в человеческое общество, то мы будем рады помочь вам в этом.
– Я хочу попробовать, – Датака, казалось, не знала, куда девать свои уродливые руки с когтями. – Но вы-то почему не боитесь? Люди всегда гонят ракшасов, камнями и палками, и убивают разными способами. Вы считаете нашу природу греховной, а мы едим ваш скот и детей, и даже взрослых людей… Как же может так быть, чтобы ракшас оставил свои обычаи и научился людским?
– Никто не обречён жить во грехе, обладая разумом и речью, – покачал головой Атри. – Да, некоторым труднее идти путём добродетели, но Всевышний милосерд, и всюду простирает свою любовь и дарит надежду. Переступи порог, дочь Датака, мы рады тебе.
– Да, сестра, мы тебе рады, – Анасуйя, к изумлению и смущению Датаки, и к восторгу Сомы, обняла ракшаси и повела её через двор ашрама к реке – ведь, прежде чем садиться за стол, нужно принять омовение, а чудище, кажется, никогда в своей жизни не купалось.
– А ты, Сома, должен быть наказан – за то, что доставил волнение матери, – проворчал риши без злости. – Хотя ты сделал доброе дело, приведя эту ракшаси к жажде знаний и человеческого общества, всё же не должен ты пугать мать. Понимаешь, сын?
– Да, папа, – Сома широко улыбнулся, отчего его братья невольно заулыбались, да и сам Атри вынужден был отвернуться, чтобы ненароком не простить мальчугана. «Дисциплина, – подумал мудрец, сдерживая улыбку. – Только строгая дисциплина способна ввести Сому в границы».
...Сцена сменилась – начался другой сон. Спустя несколько месяцев риши Атри с сыновьями всё так же прилежно посвящал своё время медитации, Анасуйя же копалась в огороде с какой-то женщиной средних лет, тоже одетой как отшельница. Сомы не было видно, но вот и он вскоре появился, со своим заливистым колокольчатым смехом. На этот раз с Сомой был аскет – очень худой, покрытый пеплом от кремаций, в одной набедренной повязке. Волосы его, густые и тёмные, были завязаны на макушке пучком с сухими плодами рудракши. Лицо аскета заросло бородой, и трудно было сказать, сколько ему лет на самом деле – может, пожилой, а может, и молодой. Аскет опирался на посох, к которому был прикручен дамар – двусторонний барабанчик.
– Мама! Я привёл гостя! – закричал Сома с порога. Анасуйя, уже ничему не удивляясь, подошла поприветствовать аскета, но, вглядевшись в нищего, бросилась ему в ноги:
– Господь! Это вы!
– Тише, тише, не нужно шума, – улыбнулся Шива, а это был он, в образе аскета, и поднял женщину. – Обычных приветствий вполне достаточно. И не стоит отвлекать риши Атри от медитации – обещаю, я дождусь его.
– Так вы останетесь надолго, Господь? – вымолвила Анасуйя дрожащим от радости голосом. – Мой муж не простит, если я немедленно не позову его к вам! О, Господь, вы такой добрый!
И, усадив аскета под навес, Анасуйя дала указания сыну:
– Сома, пойди к отцу и братьям, скажи, что дело важное, пусть идут все сюда! Я пока приготовлю еду.
Когда риши Атри с сыновьями подошёл к навесу, они тотчас всё поняли и стали приветствовать своего Господа. Анасуйя принесла еду, женщину тоже позвали. Сома уселся на колени матери, не давая ей суетиться вокруг мужа и гостя, и ел из её рук. Впрочем, все в этой семье любили кормить самого младшего – и отец, и Дурваса с Даттареей, и отшельница делали это с явным удовольствием. Приглядевшись, можно было с трудом узнать в женщине ракшаси Датаку. Общение с людьми явно пошло ей на пользу: когти исчезли, клыки тоже, глаза стали обычного размера, да и вся она, вымытая и расчесанная, уже не походила на лесное чудовище. После еды юношей и женщину отправили поиграть с Сомой, а Шива, наконец, приступил к расспросам о детях.
– Дурваса резкий, легко гневается, но вдумчивый, – делились наблюдениями Атри и Анасуйя. – Учим его направлять гнев прежде всего на собственные недостатки. Даттарея – очень спокойный, любит размышлять, используя разум и собственные наблюдения. А Сома… Он лёгкий, нежный, приносит много радости нам с Анасуйей. Но слишком уж лёгкий – не только в смысле веса, прямо страшно, что однажды сильный ветер его куда-нибудь занесёт, но и в смысле внимания и чувств. Он не может ни на чём сосредоточиться надолго и слишком легко воспринимает происходящее – ни слёзы, ни страх, ни печаль ему неведомы. Только радость и смех. Но как может быть настоящая радость без горечи, Господь? Я боюсь, что, не зная боли, Сома не узнает и подлинной радости, и освобождения.
– У вас очень хорошая семья, риши Атри, госпожа Анасуйя, – улыбнулся покрытый пеплом Шива через бороду. – Видно, как вы все любите друг друга и поддерживаете. Со временем все проблемы найдут своё решение. А сейчас мне нужен Сома для одного дела. Обещаю вернуть вам его очень скоро, в целости и сохранности.
– Как вам будет угодно, Господь, – и Анасуйя подозвала своего младшего сына.
– Пойдёшь с Господом, сын, – велела Анасуйя, и Сома закивал головой, с любопытством оглядывая отшельника. – Делай всё, как он скажет, и постарайся уж не отвлекаться.
– Хорошо, мама, – послушно сложил руки мальчик, в этот момент – сама благонамеренность. Но риши слишком хорошо знал своего сына, чтобы поверить, что его намерение быть послушным долго продержится.
– Вот, возьмите в дорогу, – Анасуйя уже собрала узелок с едой. – Господь, если Сома расшалится, есть только два способа его успокоить. Нужно или опустить его в воду, или спеть что-нибудь тихое.
– Мама, я уже скучаю по тебе, – заявил вдруг малыш и крепко прижался к ногам Анасуйи, обняв её за талию.
– Я никуда не денусь, сынок, буду ждать тебя прямо здесь, – жена мудреца погладила сына по голове, поцеловала в макушку. – Иди, не заставляй ждать Господа. А потом расскажешь мне, что вы делали, ладно? Я уверена, это будет очень интересная история!
– История! – Сома тут же отлип от матери и запрыгал вокруг усыпанного пеплом Шивы. – А куда мы идём? Это далеко? Кто там живёт? Почему ты весь в грязи?
Шива улыбнулся и двинулся от ашрама мудреца Атри, по дороге отвечая на вопросы мальчика.
– Это не грязь, Сома, это пепел с мест кремаций, – общение с малышом явно доставляло Шиве удовольствие. – Знак отречения от мирского. Идём мы в одно место царства Матси, для меня – недалеко, а для тебя может быть далековато, но ничего, когда устанешь – я тебя понесу. Живут в том месте разные люди – и бедняки, и богачи, и даже сам царь там живёт.
– Такие разные люди живут в одном месте? – удивился Сома. – Мама говорила, что бедняки живут в простых домиках, вроде как наш, а богачи и цари – во дворцах. Я ещё никогда не был во дворце! А ты?
– Был, не раз, – усмехнулся Шива. – Но радости мне это не принесло. Ты прав, обычно бедные и богатые живут в разных местах, хотя и в одном царстве. Но есть два места, которые не делают различий. Первое – это место кремации, конечно. Знаешь, почему?
– Потому что, бедный человек или богатый, грешник он или праведник, тело его становится пеплом в любом случае, да?
– Именно так, Сома. Посмотри на меня – можешь ли сказать, какой пепел покрывает моё тело – богача, нищего, или же царя?
– Не могу, – покачал головой мальчик, внимательно посмотрев на пепел, он даже растёр щепотку между пальцами. – Это просто пепел.
– Да! Поэтому место кремаций – место, не делающее различий, а я люблю такие места. Что до второго места – мы уже скоро придём туда, и ты сам всё увидишь. И поймёшь, что нужно сделать.
Скоро Сома устал, и Шива посадил его себе на плечо. Но и там мальчик продолжал задавать бесконечные вопросы и вертеться, так что Шива стал опасаться, что невесомый ребёнок вспорхнёт, как птица – и ищи его потом!
– Хочешь поиграть моим дамаром?– спросил Шива, вспомнив слова Анасуйи. Он решил, что ритм вполне может успокоить Сому, хотя бы до тех пор, пока они не достигнут места.
Сома не отказался, и они проделали оставшийся путь под разнообразные мелодии, которые малыш со смехом выстукивал на барабанчике Махадэва.
– Шестьдесят четыре искусства подарила ему Сарасвати, – бормотал Шива. – Кажется, хватило бы и двух-трёх…
– Какой очаровательный ребёнок, – произнесла дэви Чхая в Сурья-локе, и все матери-дэви громко с ней согласились, включая Шачи.
– Он был таким же очаровательным, соблазняя супругу уважаемого гуру Брихаспати, – проворчал Индра. И тут же, поняв, что сказал нечто двусмысленное, поспешно добавил. – Я имею в виду, что все дети милы. Но когда вырастают, то становятся очень разными взрослыми.