Потому что она действительно уже все решила.
— Но ведь письмо было написано тогда, — предпринял последнюю попытку Бертрам. — Сколько времени прошло?
— Не имеет значения, — покачал головой Уорсингтон. — У него не было срока давности.
— Бертрам, — тихо позвала королева. — Все уже случилось. По большому счету — уже тогда. Так что нет никакого смысла это сейчас обсуждать. Давайте лучше подумаем, можно ли преподнести эту новость так, чтобы никто не возмущался.
— Они все равно будут возмущаться, — буркнул Бертрам. — Брак с одним из них лорды воспримут, как личное оскорбление.
— Я знаю, — вздохнула королева. — Но пусть хотя бы возмущаются не слишком громко.
***
В конце концов они решили, что письмо о разрешении на брак королевы с лордом с Теннесси будет оглашено на Совете лордов, который созовут через месяц. Уорсингтон был запредельно мрачен, и даже Бертрам утратил свою обычную нахальность. Но Джоан это не очень волновало. Она чувствовала правильность происходящего, и это позволяло совершенно не обращать внимания на то, что думают о ней окружающие.
Она написала Генри — отчасти потому, что не хотела больше изображать перелетную птицу, отчасти потому, что очень хотела именно написать ему. Это желание возникло у Джоан еще вечность назад, когда она прочитала письма Генри к Мэри Тойлер. Ей хотелось написать ему, и еще больше — прочитать его ответ.
Ответ пришел четыре дня спустя. Джоан читала его, крутя в пальцах кольцо, которое по настоянию Бертрама сняла и теперь прятала на цепочке под одеждой, и улыбалась.
Генри подтвердил, что сам сообщит все леди Теннесси и дождется ее возвращения в Тенгейл, после чего они вместе приедут в Риверейн. «Я еще увижу тебя до тех пор?» — спросил он в конце. Джоан не знала. Ей очень хотелось встретиться с ним — и почти так же сильно хотелось немного побыть одной. Подумать, осмыслить, осознать. Она не могла быть такой же, как раньше — она уже была другой.
Но какой?
Джоан крутила в пальцах тонкое кольцо с резьбой по внутренней стороне и раздумывала над ответом.
***
Она лежала на постели, хватая ртом воздух и вцепившись пальцами в гладкий шелк покрывала. Образы из сна все еще стояли перед глазами, и паника душила Джоан.
«Это просто кошмар, — пыталась она успокоить себя. — Просто кошмар, который снится тебе много лет подряд. Он ничего не значит. Все в порядке».
Просто кошмар, согласилась она сама с собой. Но лучше я проверю, что все в порядке. Это не будет лишним. Стояла безлунная, черная осенняя ночь — но для нее уже давно не существовало темноты. Тем более — в этом облике.
Чуть севернее Дернби начал идти снег, чем дальше, тем сильнее. Земля внизу побелела, и весь мир окутало безмолвие, мягкая пушистая тишина. Тенгейл был совершенно темным, только у дверей Большого дома, охранявшегося двумя стражниками, горели факелы. Джоан подлетела к краю площадки перед домом, превратившись у самого парапета и осторожно ступив на него. Площадку тоже замело, нигде не было видно следов. Замок будто вымер. Джоан стало неуютно.
«Успокойся. Просто все уже спят, а снег пошел ночью. Только и всего».
Она подошла к дверям — и только тут увидела, что рядом с ними стояли вовсе не знакомые тенгейлские стражники.
— Ваше величество, — один из них шагнул вперед и вежливо склонил голову.
Джоан замерла. Холод разлился внизу живота, а потом вдруг резко подскочил к горлу волной тошноты. Джоан сглотнула.
— Прошу вас, проходите внутрь, — вежливый человек распахнул дверь. Холл был совершенно пустым. Мертвым. — Вас ждут.
Ждут. Кто? Как они здесь оказались? Что с Генри?
«Нет, — сказала она себе твердо. — Не смей думать ни о чем, пока не узнаешь наверняка. И следи за ними, за каждым их движением. И за своим лицом».
Джоан кивнула и осторожно шагнула вперед. Вежливый человек взял один из факелов, вошел следом за ней и три раза просвистел. Отблески пламени заплясали на стенах, высоком потолке, ступенях широкой лестницы, послышалось движение, чьи-то шаги, замок внезапно проснулся...
А затем наверху лестницы появилась высокая фигура и вкрадчивый голос мягко прошелестел:
— Здравствуй, сестрица.
***
Времени на то, чтобы удивиться появлению мертвого брата, у Джоан было. Она следила за каждым шагом Джона и за теми, кто спускался следом за ним, и одновременно напряженно прислушивалась, пытаясь определить, сколько еще человек находятся в замке.
Кроме того, Джоан поняла сейчас, что никогда не верила в его смерть. Слишком это было легко.
— Признаться, ты меня слегка разочаровала, — продолжал Джон. Он подошел к сестре — волосы блеснули кровавым в свете факела. — Я ожидал, что ты куда раньше навестишь своего супруга. Неужели ты не скучала?
Джоан молчала. Она слышала шаги наверху, в большом зале, в задней части дома. Десять, двадцать человек? Тридцать?
И она не знала, есть ли среди них Генри.
— Ты, наверное, хочешь узнать, что с ним? — улыбнулся Джон. — Все в порядке, уверяю тебя. Жив и здоров. Но что мы стоим здесь? — вдруг спохватился он с наигранным испугом. — Нельзя же королеву держать у дверей. Пойдем, сестрица. Если помнишь, я и сам был королем, так что хорошо знаю, как следует обращаться с монархами.
Он жестом указал на дверь в большой зал, и один из его людей тут же распахнул ее. Внутри тоже было пусто и темно, но следом за Джоан и Джоном заходили все новые и новые люди с факелами, кто-то стал разводить огонь в камине.
— Ну что ж, сестрица, — Джон сел на один из массивных стульев во главе стола и указал ей на место рядом. — Что-то ты все молчишь. Давай поговорим. Мы ведь давно не виделись. Очень давно.
Джоан опустилась на край стула, положив руки на колени.
— Зачем тебе Генри? — спросила она тихо. — Тебе ведь нужна я. Хотя я до сих пор и не понимаю, почему.
Джон слабо улыбнулся — тонкие губы слегка растянулись, стали еще тоньше.
— Конечно, мне нужна ты. Ты даже не представляешь, насколько.
Джоан не сводила с него глаз — но всем своим существом старалась не упускать любое движение в комнате.
— А поскольку тебе, по всей видимости, очень нужен Генри, — Джон внезапно посерьезнел, — настолько, что ты решила выйти замуж, то нам предстоит один не очень приятный разговор, сестрица.
И тут же, не дожидаясь ее ответа, приказал громко:
— Приведите его!
Джоан вздрогнула — внутри, внешне она сохраняла абсолютное спокойствие.
«Вытащить Генри, — подумала она быстро. — Превратиться прямо здесь нельзя — слишком опасно. Вытащить и потом превратиться».
— Ты не рада мне, — внезапно заметил Джон — и его голос был полон такой печали, что она невольно удивилась. Но тут же опомнилась.
«Он играет тобой. Не дай себя заговорить».
Вслух же Джоан сказала, фыркнув:
— Ребята, которых ты за мной послал, тоже не сильно меня обрадовали.
— Я беспокоился о тебе, — невозмутимо сказал Джон. — Не хотел, чтобы ты попала не в те руки.
— Очень заботливо, — ядовито заметила Джоан. Она чувствовала, как внутри закипает злость — но не могла сейчас дать ей выход.
Не сейчас. Еще рано.
— Я не хотел нарушить последнюю волю нашего отца, — серьезно кивнул Джон. — Он велел мне следить за тобой.
Злость стала превращаться в ярость.
— Не смей говорить об отце! — прошипела она.
Джон нахмурился.
— Но... — начал он — и в этот момент через маленькую дверь в дальнем конце двое ввели Генри, со связанными руками. Он моргнул от яркого света, прищурившись, осмотрел зал, встретился глазами с Джоан — и поморщился.
Генри точно был не рад ее видеть. И она хорошо понимала, почему.
Джон хлопнул в ладоши и встал.
— Наконец-то все в сборе! — воскликнул он радостно. — Можно начинать.
Он наклонился к Джоан.
— Я предлагаю тебе сделку, сестрица. Ты пообещаешь не объявлять о своем браке и никогда не подходить к Теннесси ближе, чем на предписанные этикетом пять шагов — и я отпущу его. Если не пообещаешь — он умрет. Если нарушишь обещание — он умрет. Надеюсь, вам не придет в голову проверять, не шутил ли я.
Взгляд Джоан был прикован к Генри — а сама она лихорадочно думала:
«Зачем ему это? Что за идиотское требование? Причем тут Генри и я? Джон пытался убить меня. Пытался, по всей видимости, убить Генри, затем — нас обоих. А теперь хочет просто разлучить? Что за бред? В чем может быть причина? Политика? Или он понял, что убить меня нельзя — но можно мучить и шантажировать всю жизнь? Или просто Джон сошел с ума, и никакой логики здесь нет?..»
Все это не важно, ответила она самой себе. Важно, что ты собираешься сейчас делать.
Лицо Генри было неподвижно, и только факелы отбрасывали на него неровный свет.
— Я не буду, долго ждать, сестрица, — прошелестел Джон за ее спиной.
Она знала, что надо соглашаться. Снять с шеи цепочку с кольцом в подтверждение своих слов и больше никогда не подходить к Генри. На торжествах, где он обязан будет присутствовать, она будет смотреть на него через весь зал, а его лицо будет совершенно неподвижным.
И у нее нет никакой гарантии, что это его спасет.
— Зачем тебе это, Джон? — повторила она. Ей нужно было потянуть время — а ответ на этот вопрос мог помочь принять правильное решение.
Если только Джон ответит честно.
— Я пообещал заботиться о тебе, — сказал он так просто и искренне, что Джоан невольно обернулась к нему. Его лицо было мягким. Как будто он и впрямь заботился о ней.
— Но причем тут Генри? — вырвалось у Джоан.
Глаза брата внезапно вспыхнули.
— Ты не понимаешь, верно? — процедил он. — Может, потому что не слышала ее криков?
— Чьих?
— Матери. Когда она умирала, рожая тебя.
Джоан тихо вздохнула.
«Так вот оно что. Вот за что он меня ненавидит. Я виновата в смерти матери. И его мучало это всю жизнь. И теперь он будет мучить меня».
— Но ведь ты всего этого не помнишь, — прошелестел Джон. — Ты не помнишь, что такое слышать, как страдает любимый человек, и не знать, чем ему помочь. Потому что помочь нельзя. Так может, стоит напомнить? Чтобы ты поняла, наконец?
Джон говорил все быстрее, шелест сливался в злобное шипение. Внезапно он подскочил к ней, рывком поднял со стула и повернул к Генри.
— Так что теперь ты будешь стоять и слушать, как кричит он. Я не знаю, протянет ли он двенадцать часов — но я очень постараюсь, чтобы протянул. Я думаю, мы начнем с пальцев. Как тебе такой план, сестрица?
Джоан замерла в тонких руках брата, не сводя глаз с Генри.
Это был сон. Тот самый, который она видела столько лет подряд.
И теперь он происходил наяву.
— Все хорошо, моя милая, — прошелестел Джон нежно, обнимая ее за плечи. — Просто ему будет очень больно, и он будет очень громко кричать.
— Кто сказал, что я буду кричать? — пробормотал Генри, впервые подавая голос.
Джоан вздрогнула. Что-то щелкнуло в голове — и она тут же стала видеть все ясно и отчетливо. Генри был живой. Он все еще был живой, он все еще мог говорить, и говорить с иронией, несмотря на то что с ним собирались сделать. В ее снах он всегда молчал — и это было самым страшным. В ее снах он был уже мертвым, она считала его мертвым. Но сейчас он был живым. И это все меняло.
— Ну что ж, — спокойно заметил Джон. — Может, так даже лучше. Ты будешь стоять и смотреть, как он пытается не кричать.
Джоан слегка расправила плечи.
— А кто сказал, что я собираюсь стоять и смотреть? — проговорила она тихо и отчетливо, — и сделала шаг вперед, легко высвобождаясь из рук брата.
До Генри было еще шагов тридцать. Пять человек стояли у дверей в холл у Джоан за спиной. Еще двое держали Генри. Ни арбалетов, ни луков не было ни у кого — значит, по крайней мере никто не сможет их пристрелить.
— Спокойно, сестрица, — прошелестел Джон сзади. — Еще один шаг — и он умрет.
— Отлично, — бросила Джоан. И пошла вперед, по-прежнему глядя только на Генри. Он приподнял брови.
— Джоан, стой! — крикнул ее брат. — Я правда прикажу его убить!
— Приказывай, — согласилась Джоан.
Она прошла половину стола.
Генри улыбнулся.
Джон шумно вздохнул сзади — и крикнул:
— Убейте его!
Но Джоан уже была рядом. Выбросила вперед руку, ударив одного из стражников ладонью под подбородок, а другой рукой выхватив у него из ножен короткий меч и тут же ткнув его в бок. В этот же момент Генри ударил второго головой по лицу так, что тот упал назад, повернулся к Джоан, подставив ей руки, и она быстрым точным ударом разрубила узел.
Двое рядом с ними медленно пытались подняться на ноги. Джоан обернулась к остальным. Генри выпутывал руки из веревки.
— Браво, сестрица, — громко сказал Джон. — Очень эффектно. Но как ты собираешься отсюда выбраться?
— У меня, — тихо пробормотал Генри, поворачиваясь к двоим на полу, — тот же вопрос. Эти скоро встанут. А за дверью есть еще. В холле, наверняка, тоже.
Джоан посмотрела на брата, людей за его спиной, высокие окна, камин, балки...
— В четыре счета, — медленно проговорила она.
Генри тихо вздохнул.
— Четырех у нас не будет.
— Я знаю.
Один из двоих, тот, который получил по лицу, встал.
— Раз, — пробормотал Генри. Джоан перехватила меч за лезвие. — Два...
— Смотрите! — взвизгнула Джоан и с силой метнула меч вперед и вверх, в один из столбов, идущих от балок к стропилам.
И люди, которые собирались на них напасть, купились на это. На короткое время они отвели взгляд, чтобы посмотреть на меч. А не на Джоан с Генри.
Они подбежали к столу.
Раз.
Оттолкнулись, вытянув руки вверх, схватились за балку, забросив себя наверх.
Два.
Вскочили на ноги и побежали по балке, огибая вертикальные столбы. Джоан на ходу выхватила торчащий в одном из них меч.
Три.
Они подскочили к маленькой дверце, Джоан распахнула ее, и они спрыгнули.
Четыре.
Внизу, в холле, было еще трое — но они никак не ожидали, что на них нападут сверху. Генри отбросил в сторону одного, Джоан парировала удар другого. Третий стоял далеко, у самой лестницы, и не успел — Генри и Джоан уже выбежали на улицу. Сзади распахнулись двери в зал.
Джоан ударила оставшегося у двери стражника, тот упал. Они побежали дальше, но Джоан дала себя обогнать, понимая, что именно сейчас ей следует превратиться.
И в то же мгновение жуткая боль пронзила ее спину чуть ниже левой лопатки. Джоан вскрикнула — а мир тут же рассыпался калейдоскопом безумных видений, взорвался мириадами сущностей.
И исчез.
***
Последним, что она помнила, была боль в спине. Все дело было, разумеется, в стреле из арбалета, застрявшей где-то внутри — но, когда сознание стало затуманиваться, ей стало казаться, что болело сердце. И чем дальше, тем сильнее — оно буквально разрывалось. Мир сомкнулся в застывшее совершенство, и крылья подняли ее наверх, прочь от разрушенной крыши, от засыпанного снегом замка, от земли — вот только боль в сердце не проходила. Напротив, она становилась все хуже, как тогда, когда она летела через весь мир, только чтобы перестать чувствовать. Внутри все взрывалось, и она крикнула — дракон крикнул, громко, пронзительно, — и понесся над горами. Они мелькали внизу черно-белой рябью, но как бы быстро он ни летел, ему не удавалось улететь от боли внутри. Он стал кружить, бить крыльями, крутиться в воздухе, пытаясь выбить, вытолкать из себя свое сердце, только бы это прекратилось, только бы не чувствовать его, но оно не исчезало, не отпускало, и наконец, выбившись из сил, дракон начал падать вниз и рухнул на землю, взметнув снег и пыль.
Но даже падение не выбило боль изнутри, и он продолжил метаться, катаясь по снегу, взметая снежные облака в воздух, впуская клубы пламени, отчего снег мгновенно превращался в пар. Дракон извивался и кричал, небо начало темнеть, померкло, а он все еще кричал. Настало утро, и прошел день, и пришла ночь, а дракон все так же метался, смешивая снег с землей, превращая ее под собой в черную грязь. Шел снег, он превращался в густой пар от пламени дракона и оседал на грязной серебряной чешуе, стекая и оставляя на ней серые подтеки.