Прошел еще один день, и еще один, и следующий за ним — дракон кричал и метался, пока у него не закончились силы и на это, и тогда он замолк, тихо лег на разрытой земле, прижал крылья и закрыл глаза. Вечность сомкнулась вокруг него, а в центре этой вечности медленно сгорало его сердце.
Снег продолжал идти, но дракон больше не изрыгал огонь, он лежал неподвижно, и снег бесшумно опускался на серебряную чешую и оставался на ней. Дракон лежал, снег шел, постепенно укрывая его целиком вместе с растерзанной им землей, так что она снова стала белой — белой и пустой.
Снег перестал идти, выглянуло солнце, скрылось, новые облака принесли новый снег и тоже ушли. Вечность надежно охраняла дракона — пока в ущелье, в котором он лежал, не раздались шаги.
Человек шел с юга, спускаясь по ущелью. Человек шел спокойно и осторожно, уверенно и упорно, он шел, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам. Он шел по снегу, не ведая о драконе, лежащем под ним. Оказавшись примерно между крыльями дракона, человек впервые помедлил и внимательно осмотрел ущелье. Дракон слышал его. Он слышал глухие шаги человека, он слышал, как тот остановился. Вечность разрушилась, и осталась только боль, и дракон тихо застонал. Человек замер, прислушиваясь. Дракон тяжело вздохнул — и медленно расправил крылья.
Снег зашуршал, серебро чешуи заблестело в лучах холодного зимнего солнца, ослепляя человека. Огромные крылья раскрылись над ущельем, озаряя его миллионом бликов.
— Не может быть, — пробормотал человек очень тихо. И, услышав его голос, дракон вздохнул и поднял голову. Человек вздрогнул и быстро отбежал в сторону — мгновенно провалившись по пояс там, где закончилась спина дракона. А тот продолжал медленно подниматься, сухой снег ссыпался с ледяной чешуи, и наконец дракон выбрался из сугроба, осторожно переступил на тяжелых лапах, и повернул к человеку голову. Древние глаза открылись — и встретились с широко раскрытыми глазами человека.
— Имдагосиад! — воскликнул человек — и улыбнулся. Дракон снова вздохнул — горячий воздух обдал лицо человека, — и прикрыл глаза.
Ты долго шел.
Человек поморщился, как от головной боли — потому что увидел все сущности понятия «долго». И их было очень, очень много.
— Ты... далеко... улетел, — с трудом ответил он, вкладывая в свои слова так много смыслов, как только мог. Проще всего ему далось «далеко» — теперь он знал, что это значит.
Дракон снова вздохнул — одновременно обдав его таким количеством сущностей, явлений, значений, времен и вселенных, что человек покачнулся, как от удара, и беспомощно потряс головой.
— Я... не понимаю тебя, — выдавил человек еле слышно. Дракон тихо фыркнул, выпустив из ноздрей облака дыма.
— Что? — человек резко поднял на дракона глаза. Тот внимательно следил за ним немигающим золотым взглядом.
— Я понял, понял, что ты имеешь в виду! — крикнул человек, прежде чем дракон успел снова опрокинуть на него шквал знания. — Но это невозможно.
Ты человек, — возразил дракон, и его собеседник невольно замер от внезапно повисшей тишины.
«Любопытно, — пронеслось у него в голове. — Моносущностное понятие? Никогда не задумывался об этом».
Он сосредоточился, чтобы сформулировать свою мысль.
— Я человек, — согласился он, снова удивляясь простоте звучания. Впрочем, и одного смысла оказалось вполне достаточно. Драконы не зря избегают моносущностей. Такие сущности слишком много значат сами по себе. — Ты прав, я человек, но именно поэтому я не могу войти в тебя. Драконы могут входить в людей, но не наоборот.
Ты ошибаешься.
Человек снова пошатнулся от потока знания, который обрушил на него дракон.
— Хорошо, — выдохнул он тяжело, — тогда что мне нужно сделать?
Увидеть.
Человек вопросительно поднял брови, глядя прямо в древние желтые глаза дракона, и в этот момент он увидел...
... как солнце, взрывая облака тысячей острых лучей, обжигает землю, истерзанную дождем и ветром...
... как пепел, поднимаясь над костром по бесконечной спирали, оседает на холодной и влажной от росы траве, отдавая свое последнее тепло...
... как огромный огненный шар, висящий посреди совершенно черной пустоты, взрывается миллионами брызг...
Человек вздрогнул и крепко зажмурился, но, когда он открыл глаза, шар никуда не исчез. Он присмотрелся повнимательнее, но всплески пламени слепили его ...
— Здравствуй, Генри, — произнес тихий голос за его спиной. — Я очень рад наконец встретиться с тобой.
Имдагосиад
Генри медленно обернулся, внимательно рассматривая юношу, который стоял на фоне бесконечной темноты, подсвеченный огненными вспышками. Он был среднего роста, с иссиня-черными волосами и глазами, в которых в непроницаемую темноту вплеталось тонкое золото. Его лицо казалось пронзительно молодым, но совсем не детским, а очень мудрым, спокойным и чутким одновременно. У юноши было странное свойство — Генри как будто не мог до конца его разглядеть, и даже одежда, черная и простая, все время меняла свои очертания. Только глаза юноши оставались неизменными.
— Имдагосиад? — спросил Генри неуверенно. Тот кивнул, мягко и неуловимо одновременно. — Где мы?
— В моем сознании. Единственное место, где я могу спокойно поговорить с тобой, не опасаясь при этом тебя убить.
Генри оглянулся. Они стояли на небольшой, висящей посреди пустоты площадке, по краям которой стены невероятно тонкой каменной резьбы поднимались наверх, образуя у них над головами кружевной свод. Сияние огненного шара отбрасывало на пол ажурные тени.
— Это и есть твое сознание? — спросил он наконец, не сумев скрыть некоторого скепсиса в голосе.
— То, что от него осталось, — немного сухо заметил юноша. Генри вопросительно поднял брови.
— Видишь ли, — начал Имдагосиад, начиная медленно ходить вокруг Генри по каменной беседке, — я очень давно хотел с тобой встретиться. Один раз это почти удалось — помнишь, когда вы с Джоан впервые попробовали заговорить со мной?
Генри вздрогнул. Он помнил.
— Я пытался тогда предупредить тебя, — продолжил дракон. — Но вы оба разволновались — и все пошло насмарку. Скажи мне, почему люди всегда так волнуются по любому поводу?
Генри промолчал.
— Впрочем, я не с того начал, — поправил себя Имдагосиад, останавливаясь и бросая взгляд на горящий шар. — В твоей голове тысяча вопросов, и будет справедливо попытаться ответить хотя бы на часть из них. Ты не хочешь сесть? — неожиданно спросил юноша.
Генри удивленно обернулся и увидел прямо сзади себя складной деревянный табурет.
— Садись, — подбодрил его Имдагосиад. — А я, если ты не против, продолжу ходить. Так немного проще не замечать... этого, — он как-то странно махнул рукой в сторону бушующего пламени.
— Имдагосиад, — перебил его Генри, не обращая внимания на предложение дракона, — у меня есть только один вопрос, который по-настоящему меня волнует.
Юноша слегка склонил голову набок.
— Ты знаешь, — сказал Генри очень тихо. — Где она?
Дракон долго и внимательно смотрел на человека перед собой. А затем повернулся к огромному шару, озаряющему беседку рыжими всполохами.
— Она там.
Генри медленно повернулся следом за ним и впился глазами в сгусток пламени.
— Как?.. — начал говорить он, но больше не смог произнести ни звука.
— Сядь, Генри, — тихо и жестко приказал дракон. — Мне действительно многое нужно тебе рассказать.
***
— Мне четыре тысячи лет — намного больше, чем положено проживать драконам. Легенда, что драконы были созданы Тьмой сразу после сотворения мира, не более чем легенда — хотя бы потому что мир не прекращает твориться, даже сейчас. Впрочем, в каком-то смысле мы действительно порождение Тьмы, хотя все и намного сложнее, чем считаете вы, люди. Мы были созданы, чтобы провести мир от начала до конца. Все, что началось, должно закончиться — и мы те, кто начнет этот конец. Когда придет время.
Драконы появились очень давно — зная об этом мире все, зная его начало и конец, причину и исход. Мы знали все о Свете и Тьме, и о том мире, что лежит на тонкой грани между ними. Единственное, о чем мы не знали ничего — и не знаем до сих пор, — это человек.
Мы встретили вас почти сразу в этих горах. Иногда кто-нибудь забредал сюда, на северный край света — и натыкался на нас. И каждая такая встреча была для нас настоящим событием. Постепенно мы стали перебираться поближе к вам, в надежде понять вас — но чем больше мы узнавали вас, тем хуже понимали.
Я не помню, кто первым из драконов открыл, что может говорить с человеком. Такой разговор — очень непростая задача. Ваша сознание — это сплошная головоломка, мешанина понятий, путаница значений. Одно и то же в вашей голове может иметь разные смыслы, и вы легко меняете их местами, скрывая истинную суть вещей. Очень немногие из нас способны на такое общение. Для того, чтобы говорить с человеком, нужно думать о предмете, как о множестве вариантов сущностей, а не о его истинном значении, и это очень тяжело для нас. Мы не любим ненужных усложнений.
— Постой, — Генри впервые прервал дракона. — Ты хочешь сказать, что люди думают сложно?
— Конечно.
— Но я всегда считал, что это драконы думают тысячей сущностей, а нормальные люди только одной.
Имдагосиад грустно покачал головой.
— В том то и дело. Вы выбираете какую-то одну сущность и считаете ее истиной, и при этом упорно отказывайтесь видеть саму вещь, неделимую и цельную.
Генри изумленно молчал.
— Сейчас, в моем сознании, мы говорим истинными понятиями, полными смыслами — поэтому, кстати сказать, не можем здесь друг друга обмануть. Нельзя подменить единственное значение предмета, не изменив его целиком. А что есть ложь, как не подмена смыслов? — дракон снова улыбнулся. — Но мы отвлеклись. Драконы стали разговаривать с людьми — и, вероятно, именно тогда это началось. Возможно, проникая в сознание людей, мы оставляли себе частицу его сознания — и таким образом впервые получили возможность выбирать.
Вы считаете, что драконы не хотят умирать и боятся смерти — но это не так. Дело в том, что мы не можем умереть. У нас есть лишь начало, конец, и предначертанный путь между ними. Мы вышли из Тьмы и в конце пути возвращаемся в нее обратно. Мы перестаем быть. Но, общаясь с людьми, мы со временем получили от вас первое человеческое свойство — страх конца. И очень скоро узнали, как этот конец можно отсрочить.
Мы научились оставаться в сознании человека. Это меняло путь, открывало новую возможность существовать — мы делали выбор жить дальше и тем самым меняли свою судьбу. Мы не хотели полностью подчинять себе этих людей. Но человек, увидев однажды мир нашими глазами, уже не хотел видеть его по-другому. Мне жаль, что я не могу показать тебе этого сейчас — иначе ты бы понял меня.
— Не можешь мне показать? — переспросил Генри. Дракон слегка нахмурился.
— Я расскажу и про это тоже. Но все по порядку. Драконы стали оставаться в сознании людей, но позволяли им самим выбирать свой облик, самим решать, оставаться им людьми или становиться драконами. Так появились первые Мастера драконов. Они были людьми, которые предпочли остаться в человеческом теле и сознании, сохранить сущность человека. Мастера стали посредниками, переводчиками между нами и остальными людьми. Со временем оказалось, что и обычный человек может научиться разговаривать с нами, не впуская при этом нас настолько, чтобы самому стать драконом. У Мастеров появились ученики.
Иногда кто-нибудь из нас все же подчинял человека полностью для того, чтобы продлить свою жизнь — такой человек чаще всего уходил однажды в горы и больше его уже никто не видел. Если же он и возвращался домой, его родственники и соседи обычно старались отослать его куда подальше. Кто-то после этого становился Мастером, кто-то просто исчезал. А мы продолжали жить, постепенно переживая во много раз положенный нам срок. Но по-прежнему ничего не знали о людях.
Нас на самом деле не очень много — драконов, которые считают, что мы должны узнать о людях как можно больше. Остальные вполне довольствуются тем, что люди продлевают нам жизнь. И еще меньше тех, кто, как я, хотел бы сам стать человеком.
Генри изумленно вскинул глаза на дракона, который продолжал медленно ходить по кругу.
— Ты удивлен. Многие драконы тоже не понимают меня. Но с того самого момента, как мы впервые встретились с людьми, я осознал, что в этом мире есть одна вещь, о которой мы не имеем ни малейшего представления и понять смысл которой можно, только став человеком. Это — смерть.
Сначала я думал, что достаточно просто узнать у людей, что это. Но оказалось, что вы и сами не понимаете сути этого понятия. Я потратил много столетий — но ни один человек так и не смог объяснить мне, что такое смерть.
Тогда я понял, что это надо испытать самому. Но сделать это можно было, только став человеком. Тебя всегда удивлял мой цвет — и он действительно очень необычен. Драконы рождаются угольно-черными, это цвет молодости для нас. Со временем мы светлеем, приближаясь к стальному, серому цвету. Чем старше дракон, тем светлее его чешуя. С каждым поглощенным человеком она светлеет еще сильнее — но обычный дракон проживает много сотен лет, прежде чем ему становится необходимо продлевать свое существование с помощью человека.
Дракон на мгновение замер, задумчиво глядя на огненный шар. Затем повернулся к Генри и посмотрел на него.
— Я поглотил сто пятьдесят две жизни.
Генри ничего не ответил, глядя в вечные глаза юноши.
— Каждый раз я надеялся, что человек окажется сильнее меня, что в конце концов он поглотит меня, а не наоборот. Я выбирал самых лучших, сильнейших, достойнейших — но всякий раз все заканчивалось ничем. Человек растворялся, исчезал, а я так и не узнавал ответа на свои вопросы.
Дракон остановился и внимательно посмотрел на Генри.
— Ты осуждаешь меня?
— Ты лишил жизни ста пятидесяти двух людей — только потому, что не мог удовлетворить свое любопытство? — Генри старался говорить очень спокойно — но ему это плохо удавалось.
— Но я не лишал их жизни, — возразил Имдагосиад. — Они продолжали жить, они возвращались домой, они оставались с теми, кого любили, и кто любил их.
— Надолго? — спросил Генри холодно.
Дракон отвернулся.
— Нет, — сказал он наконец тихо.
Генри смотрел ему в спину.
— Рано или поздно они исчезали. Я старался как мог, я прятался в их сознании так глубоко, как только это возможно — но рано или поздно они ломались, и я был бессилен это остановить.
— Но ты продолжал это делать. Ты чудовище, Имдагосиад.
Юноша развернулся и неожиданно весело посмотрел на Генри.
— Спасибо. Я знаю.
Он снова начал ходить по кругу, не прекращая улыбаться.
— Ты обвиняешь меня в бесчеловечности — забывая, что я действительно все еще не человек. Я только собираюсь им стать.
— Ты никогда не сможешь им стать.
Имдагосиад снова внимательно посмотрел на него.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что человек ровно настолько человечен, насколько он способен отказываться от собственных интересов в пользу других.
— Блестящая формулировка, Генри, — спокойно заметил дракон. — И часто ты ее придерживался в жизни? Я имею в виду, в тех случаях, когда это действительно было сложно?
Генри замер.
— Вот видишь. А ведь ты — человек. Но даже ты справляешься далеко не всегда.
— И ты хочешь сказать, что раз ты — не человек, то с тебя и спроса нет?
— Я хочу сказать, что каждый из нас должен в первую очередь спрашивать с себя, а потом уже с другого.
Генри упрямо молчал.
— О чьих интересах ты думал, когда убивал на стенах Риверейна?
— Чужих.
— Серьезно? А об интересах тех, кого ты убивал, ты думал? А Гелленхорт?
— Я его не убивал.
— А! — с улыбкой воскликнул дракон. — Значит, твоей вины в этом нет? Что же такое тогда вина? Ответственность за действия, которые мы совершили? Но ведь причины событий скрыты далеко в прошлом. Виноваты ли мы в том, что когда-то давно стали причиной разрушения? Несем ли ответственность за прикосновение, ставшее фатальным?