— К счастью, в нашем доме Веласко Керво не появляется, — прозвучал со второго уровня звонкий, нежный и властный девичий голос. — Мы также не посещаем его особняк. — Когда Инари появилась, она сильно напоминала правицу с картин Бриколло. Перламутровые губы были поджаты, подбородок дерзко вздернут, плечи напряжены, а руки стискивали ткань. Амари поклонился, приветствуя прекрасную баронессу. — Рада встрече, ваше высочество, — проронила она.
Инари куталась в невесомую серую шаль, а оделась словно для королевского приема: волосы забрала в высокую прическу, увенчанную серебряной диадемой, шею и запястья оплела алмазными и жемчужными нитями.
— Благодарю вас, моя рэя, — Амари приблизился к ней. Ему так хотелось преклонить колено, коснуться ее руки, поднести к губам маленькую кисть, но он лишь опустил голову в кивке-поклоне, подозревая, что больших проявлений чувств баронесса не примет.
Инари кивнула, отступила на шаг, словно хотела остаться как можно дальше:
— Ваше высочество.
Холодная учтивость будто обрела плотность, воздух огрубел, застыв невидимой стеной между ними.
— Я виноват перед вами, — произнес Амари еле слышно.
— Позже, — Инари склонила голову и отвела за ухо выбившийся из прически локон.
Возникшая пауза прозвенела перетянутой струной моревийской китары.
— Поскольку все в сборе, — весело провозгласил барон, — прошу к столу!
Струна оборвалась. Амари стало легче дышать, хотя от вежливой жестокости стало больно.
«За что? Почему?!» — он и так знал ответы на эти вопросы: не вмешался, не спас, не предотвратил. Безвинных казнили, и Инари не хотела понимать, что все прошедшие дни Амари не мог даже подняться, не говоря уже о поездках верхом. Он так и не понял, что за странная болезнь едва не бросила его в фамильный склеп. А раз не разобрался сам, то вряд ли мог и оправдаться, наверняка в глазах Инари он просто струсил: решил не наживать себе врага в лице властителя Нидоса.
— Прошу-прошу, — Бастиан подхватил его под локоть и потянул в обеденную залу к уже накрытому столу. — Все просто и без изысков: белый парисский фарфор, более чем скромная трапеза.
Во время обеда завязалась легкая непринужденная беседа. Временами Амари вставлял несколько фраз, еда же не интересовала его вовсе. Он медленно разделывал кусок мяса и следил за Инари: ее прекрасным лицом, изысканными жестами. Если невозможно прикасаться и говорить, то запретить любоваться ему не мог никто, в том числе и она сама.
— Моревийские скакуны, — вторгся в его мысли возглас Бастиана, — это же сумасшествие в лошадином обличии!
— Они отличаются особенной резвостью, за то и ценят, — заметил Валэ.
— И буйным нравом, — не успокаивался барон. — Ездить на коне-убийце, кому подобное понравится?!
— Ну… есть и такие, — усмехнувшись, заметил Валэ. — Мой принц, ваш серый ведь чистокровный моревиец?
Амари отставил тарелку в сторону:
— Злат мне послушен.
— Масть здесь играет основополагающую роль! — с видом знатока заверил барон. — Чем светлее окрас, тем покладистее нрав, вороные моревы кидаются даже на собратьев.
Амари вспомнил, как отреагировал Злат на белогривого Фьорда, и не сдержал улыбки. Да уж, покладистее некуда.
— Потому мое сокровище и разъезжает на светлых кобылках, — привел очередной «аргумент» барон.
— Не знаю, как насчет масти, — ответил Валэ, подливая вина себе, а заодно и хозяину, — а вот то, что моревы преданнее собак, давно известно. Да простит меня рэя Милагрин, но, будь у нее кобылка моревийской породы, вряд ли она осталась бы одна в лесу.
— Лиры, скорее всего, уже нет в живых, — вставила Инари и печально вздохнула. — Мне кажется, она и увела за собой чудовище, погибла ради меня… — и аккуратно положив на край тарелки столовые приборы, потянулась за кубком.
— Простите за то, что невольно послужил причиной горьких воспоминаний, — приложил руку к груди Валэ. — Мне искренне жаль.
— Ничего, — кивнула Инари, и на ее губах расцвела вымученная улыбка. — Нельзя замыкаться в себе: прошлого не исправить. Идти в будущее следует с высоко поднятой головой, отринув сомнения и утраты!..
Бастиан, подавив вздох, принялся кромсать ножом нежнейшее мясо:
— Да… о преданности южан до сих пор притчи ходят и касаются они не одних лишь лошадей, молодые люди.
— Пожалуй, — Валэ пожал плечами и наполнил кубок себе и Амари.
— Южное солнце не терпит душевной холодности, мы порывисты, но и только, — сказал тот, — люди везде одинаковы, будь они нидосцами или сурэйцами.
— Вы мудры, мой принц, — поднял свой кубок барон. — К слову, даже наш герцог иной раз приближает к себе нидосца. Насколько помню, Маклери был родом с севера.
— Ни один слуга рода Керво не предавал господ, — заметил Валэ.
— О да! Герцоги умели выбирать слуг.
— И при этом совершенно не разбирались в друзьях, — капитан прищурился, лицо его словно окаменело. — Сколько заговоров и людской ненависти ими пережито; неудивительно, что последний представитель рода никак не женится и ведет себя крайне вызывающе. Порой я задумываюсь, почему при такой нелюбви старой аристократии к Керво Нидос все еще провинция Кассии. Провозгласи Веласко себя королем, никто и возразить не посмеет.
Амари вздохнул: временами он думал о том же, слишком уж богат и кичлив казался герцог. Учитывая его жажду повелевать и нетерпимость к малейшему сопротивлению, Керво должно быть донельзя противно подчиняться кому-либо даже номинально (возможно, потому отец до недавнего времени и не интересовался положением дел в провинции). Приезд в Нозарок мог иметь неприятные последствия: в том числе и поэтому Алонцо строго-настрого запретил Амари вмешиваться. А еще проклятая напряженность в отношениях с Намитом — лучшего времени для бунта трудно себе и представить.
— Молодой человек, вы неправы, — по-отечески сжав плечо Валэ, заверил барон. — Городской гарнизон предан кассийскому трону абсолютно, — и, выдержав театральную паузу, повернулся к Амари: — Случись что, он, несомненно, выступит на стороне представителя династии Рейес против герцога Керво.
Амари на мгновение прикрыл глаза. Неужели сегодняшний обед предпринят ради этой лишь фразы — дать понять принцу в изгнании, что у него есть друзья и сторонники?
— Я запомню ваши слова, барон, — пообещал он.
Бастиан кивнул и снова рассмеялся:
— Но, конечно, мне не очень хочется присутствовать во время вооруженного противостояния.
— Несомненно.
Беседа вновь перетекла к чему-то легкому и совершенно неважному, пока Инари не вздрогнула и не обвела взглядом присутствующих, словно только сейчас поняла, кто у нее в гостях.
— Ваше высочество, вы когда-нибудь видели цветок Яворда? — обратилась она к Амари.
— Даже никогда не слышал о нем.
— Немудрено! — Бастиан отсалютовал кубком. — Он растет высоко в горах, на самых вершинах. Полное название… м… сейчас вспомню… сердце Яворда.
— Если желаете, я могла бы вам его показать, — Инари отвела взор. — Я… все равно хотела выйти в сад: здесь очень душно.
— Конечно! — Амари вскочил и подал ей руку.
Глава 2
За непримечательной дверью обнаружился сад: небольшой, но роскошный. Место в нем нашлось не только вездесущим розам; большинства растений Амари и не видел никогда, а мог разобрать разве что древовидные пионы, дикий барбарис, лилии да огромные кровавые маки. Последние даже в Сурэе казались меньше. Тропинка, усыпанная светлой галькой, вела меж причудливых арок, увитых разноцветным плющом, в листве которого прятались статуи диковинных животных и столь любимых бароном правиц. В центре сада раскинулся огромный вяз, его ствол вряд ли смогли бы обхватить и трое.
— Моя гордость, — улыбнулась Инари. — Частичка моей души.
Она указала на цветок странной формы: узкие вытянутые лепестки лилового цвета причудливо загибались в форме миниатюрной воронки. Ярко-розовые с сиреневыми прожилками листья упирались в землю так, словно пытались выдернуть корни из земли.
— Я три года добивалась цветения, и вот… это чудо, не находите?
Амари промолчал. От него ждали если не восторга, то одобрения, но рядом с Инари он не хотел притворяться. Сейчас он испытывал лишь чувство необъяснимой тревоги и немного — гадливости. Возможно, виной тому был распространявшийся по саду пряный запах, к которому примешивались различные цветочные ароматы, — он не знал. Цветок Яворда неожиданно напомнил ему о гадании Эрики, особенно о последней карте — «Звере». Из похожей воронки — только туманной, лишенной красок и оттенков, — смотрели на него глаза-бельма отвратительной хищной твари.
— Он… необычен, — единственное, что ему наконец удалось вымолвить.
— Цветет лишь в полнолуние. Горцы приписывают ему чудесные свойства. У нас ведь, знаете ли, люди простые: они и в магию верят, и в чудищ всяких. Так вот: по одной легенде, сердце Яворда расцветает, когда нечисть готовится играть свадьбы, — она рассмеялась. — Считается, он привлекает зло, но вы ведь в это не верите?
— Я не суеверен, моя рэя, — произнес Амари, надеясь ничем не выдать одолевающих его чувств.
— Иного ответа я и не ждала, ваше высочество, — она склонила голову набок и взглянула на него из-под опахала ресниц.
— Инари…
— Я не считаю вас виновным, — она отвернулась, заинтересовавшись на удивление рано расцветшей вербеной. — Вы были больны, когда Керво возобновил казнь, и ничего не могли сделать.
Хорошо она не смотрела, иначе Амари пришлось бы прятать глаза и врать. Конечно, виной тому горячечный бред, но упрекать герцога или препятствовать исполнению казни он не стал бы и, пожалуй, жалел о том, что помешал Керво тогда на площади, впредь он уж точно не собирался вмешиваться в такие дела.
— И за нашу последнюю встречу я тоже не сержусь, — Инари сорвала ветку растущего неподалеку жасмина и теперь немилосердно мяла ее в руках, кажется, не замечая этого.
— Простите, баронесса, мне показалось, вы не рады мне…
Она на мгновение замерла, прутик с хрустом переломился. Незамедлительно отбросив жасмин в сторону, Инари повернулась и открыто посмотрела Амари в глаза.
— Нет, — произнесла она и коснулась его руки; пальцы показались ледяными.
Он осторожно сжал ее кисть, стараясь поделиться с ней частицей своего тепла.
— Нет, — повторила Инари, отнимая руку. — Мне не в чем вас упрекнуть.
Неожиданно налетевший ветер зашумел кроной вяза, мелкие травинки почтительно приникли к земле, стойко тянуться к небу остался только цветок Яворда, скрученные меж собой лепестки даже не дрогнули. Из кроны могучего дерева вырвался одинокий лист, величаво поплыл по воздуху и опустился на плечо Амари.
— У меня сердце разрывается, ваше высочество, — Инари бледно улыбнулась, стряхивая его. — Вчера прибыли новые беженцы, они утверждают, будто на их деревню напал зверь и растерзал четверых. Я не знаю, во что верить. Они так напуганы, несчастны, — Инари сильнее закуталась в шаль, стиснув в пальцах шерстяные кисти.
— Где они? Я не знал!..
— Конечно. До особняка герцога подобные сведения не долетают… вернее, его они не интересуют. Керво все происходящее на руку!
— Голубка моя! — Инари вздрогнула и отвернулась. По тропинке к ним спешил барон Милагрин, он был уже довольно близко и точно слышал обрывки разговора.
— Инари, я обещаю… — прошептал Амари, но договорить не успел.
— Фуф… — Бастиан вклинился аккурат между ними и теперь пытался отдышаться. От бега он раскраснелся, на лбу выступила испарина. — Девочка моя, нельзя говорить такие вещи!
— Отчего же? — в голосе Инари прозвучали горечь и обида. — Мне надоело, что его все боятся. Даже вы, отец. Для меня Керво еще хуже, чем этот зверь — безразлично, есть ли он на самом деле или нет!..
— Я обещаю, — повторил Амари, — я разберусь во всем. Если зверь существует, я убью его! Если древняя легенда служит чьим-то интересам, я их остановлю!..
Инари смотрела на него, казалось, целую вечность, потом из фиалковых глаз ушел холод, и губы расцветила улыбка.
— Я верю вам, ваше высочество, — наконец произнесла она и подала Амари руку, к которой тот припал, стараясь унять бешено колотящееся сердце. — А теперь я должна идти, — она повернулась и, не оборачиваясь, пошла к дому, барон же ловко подхватил Амари под локоть:
— Постойте, ваше высочество, умоляю, будьте осторожнее. Моя дочь не представляет, чего от вас требует, она…
— Самое прекрасное существо на свете, — улыбнулся Амари. — Не тревожьтесь, — и лишь сейчас вспомнил, что с утра не давало ему покоя. — Прошу прощения, скажите, ваше приглашение… оно было…
— Не запечатано, — усмехнулся Бастиан, правильно поняв невысказанный вопрос. — А какой в том смысл? Герцог Веласко терпеть не может тайн, да и зачем скрывать-то? Я заходил в дом Керво — справлялся о вашем здоровье — и попросил у слуги перо и бумагу, когда узнал о вашем выздоровлении.
***
Амари оглянулся. Чей-то пристальный взгляд не отпускал его от самого дома Милагринов. Ясно светило солнце, люди спешили по своим делам, устало поскрипывали груженые телеги припозднившихся к открытию ярмарки торговцев. В Кастелле их появление посчитали бы чем-то из ряда вон выходящим: в центр города торговцев не пускали. Для Нозарока же неспособные разъехаться на узкой улочке возницы были привычным делом. Злат покорно тащился по главной улице, не обращая внимания на двуногих и четвероногих попутчиков, а у Амари перед глазами стоял пустынный переулок, лунный луч, играющий на стали, и кровь, казавшаяся в неверном свете черной. Наконец он не выдержал — поворотил Злата и свернул в какую-то подворотню.
— Поберегись!..
Жеребец встал как вкопанный, и спасибо ему за это: сам Амари вряд ли успел бы остановить его. Двухуровневый домишко был окутан веревками и какими-то хитрыми деревянными приспособлениями. Два здоровенных горожанина держали по концу толстенного каната, третий проверял обмотавшие шкаф узлы.
— Поберегись-поберегись! — верзилы напряглись, шкаф медленно пополз вверх.
— Ох, господин, проезжали бы вы быстрей, а? — окликнула Амари из окна немолодая, богато одетая женщина.
Он кивнул. Поглядеть забавно, но зачем людей смущать? Злат, всхрапнув, шагнул вперед, чтобы тотчас попятиться. Обычно он не боялся ни грома, ни выстрелов, ни волков, но сейчас прижимал уши и хрипло фыркал, а когда прошел под висящим над головой шкафом, резко дернулся. Амари, ничего подобного не ожидавший, судорожно схватился за гриву, выпустив повод из рук. Конь проскакал несколько метров и взвился на дыбы, едва не сбросив седока. Хлопнул порвавшийся канат, а громоздкая мебель, грохнув о мостовую, превратилась в груду досок и щепок. Заорала горожанка, разразились бранью мужики.
— Ох, господин, — буркнул какой-то прохожий, — кровушка Создателева вас охраняет.
— Это уж точно, — подтвердил мужик, сжимавший бесполезную теперь веревку. — Вы уж не прогневайтесь.
Амари не рассердился. Он представил, как вытянулось бы лицо отца, когда ему сообщили бы о том, что младшего сына в Нидосе зашибло шкафом, и едва не рассмеялся.
***
Лишь у особняка его «отпустил» настойчивый взгляд в затылок, Амари несколько раз оборачивался, но заметить соглядатая так и не смог. Время до ужина он решил скоротать в библиотеке, бросил Омеро повод Злата, отдал Карлосу плащ, поднялся на второй уровень и толкнул тяжелую массивную дверь, та отворилась на удивление легко и бесшумно, а за ней обнаружилась просторная, прекрасно освещенная зала.
Высокое окно выходило на запад, свет, отражаясь от золотистого шелка, которым были обиты стены, многократно усиливался. Возле двери стояли ряды тяжелых бронзовых подсвечников в человеческий рост, по десятку свечей каждый. На каминной полке расположились канделябры поменьше — на три или пять свечей. В центре залы находились четыре длинных стола из светлого фартийского дуба, бессчетное количество кресел и стульев. Шкафы занимали все свободное пространство, они придвинулись вплотную к стенам, дотянувшись до потолка; стояли полукругом в отдалении от столов и кресел. К каждому из них прилагалась лестница — добираться до верхних полок. Книг же было столько, что у Амари захватило дух.