Клер прогнала его. Она и не могла поступить иначе. «Не запачкай свою дорогую рубашку», — так она сказала.
А он и в самом деле слишком много думал о рубашке, когда надо было думать о настоящем. Клер не вырывала своих корней, не отрекалась от прошлого, и поэтому всегда полна сил и свежа, как юное деревце. Рядом с ней он показал себя старым поваленным каштаном — окаменевшим, без единого листа, обыкновенным бревном, если говорить честно.
«Не запачкай рубашку», — снова услышал он презрительный голос Клер.
И у нее были все основания его презирать.
Ренье скинул пиджак, расстегнул и снял жилетку, а потом снял рубашку и принялся собирать в нее ягоды — крупные, влажные от росы, глянцевые, как новенькие пуговицы.
Он возвращался в город с промокшими ногами, продрогший, но — счастливый. Невероятно счастливый. Завернутая в батистовую рубашку голубика пачкала ткань, но это было совсем не важно.
Улицы были еще пустынными, и только старый ткач открывал мастерскую, отчаянно зевая. Увидев Ренье, он удивленно вытаращился, а когда Ренье поздоровался с ним и поклонился, машинально поклонился в ответ.
Волнуясь, как мальчишка, Ренье взбежал на крыльцо дома Клер и постучал. Ему никто не открыл, но штора на втором этаже шевельнулась.
— Клер, открой, это я, — позвал он.
Дом хранил мрачное, совсем не сонное молчанье, и Клер не торопилась выходить. Потоптавшись еще сколько-то, Ренье медленно пошел к калитке. Его не желали принимать здесь.
Позади скрипнули дверные засовы, и он быстро оглянулся. Клер стояла на пороге бледная, с распущенными волосами, в домашнем халате, кутаясь в шаль. Лицо у нее было вовсе не заспанным и — удивленным.
— Ренье? — спросила она, словно не веря своим глазам. — Почему ты так рано? И что с твоей рубашкой?.. У тебя пиджак на голое тело…
— Вот, принес голубику для тетушки Мадлен, — сказал Ренье. — У нее ведь сегодня именины.
Любовная косточка
— А?.. — Клер смотрела на него, как на умалишенного. — Какие именины? Ты рубашку испортил… Что все это значит?
— Ты была права, — сказал он серьезно. — Про жирного голубя. Да что там, креветка никогда не станет омаром, и Ренье никогда не будет Реном. И было глупо стыдиться своего имени.
— Постой, постой, — она остановила его жестом. — Пойдем, пересыплем ягоду, она уже дала сок.
Клер отперла двери бушона, нашла сито и миску, и высыпала ягоды.
— Только не говори, что ты помчался за голубикой ради тетушки Мадлен, — проворчала она, зачерпывая воды, чтобы вымыть руки. — И перепачкался при этом до ушей!
— Тетушка — это предлог — признался Ренье, пока Клер поливала ему над тазом. — Пришел наниматься к тебе на работу. Ты возьмешь меня в свой бушон? Су-шефом или поваром?
— Ты смеешься? — он совсем близко увидел ее хорошенькое сердитое лицо — вздернутый нос, серые прозрачные глаза.
— Нет, не смеюсь. Если разрешишь, я останусь навсегда в твоей кухне. И рядом с тобой, — он убрал непослушную прядку, упавшую ей на лоб.
Клер затаилась, как мышка.
— Что за чепуху ты несешь, — сказала она. — Ты — владелец лучшего ресторана в городе, ты выиграл королевское состязание…
— Я мечтаю работать в лучшем бушоне Вьенна, — перебил он ее, — у лучшего шеф-повара. Ты научишь меня этому потрясающему приему? Соленой карамели? Она великолепна. Это лучшее блюдо, что мне когда-либо приходилось пробовать.
— Но я проиграла…
— Ты выиграла, — сказал он. — А я снова оказался неправ. Придумать новое блюдо вот так, на ходу, когда поджимает время, и обстоятельства против тебя — это высшее мастерство, Клер, и… прости, но я сейчас тебя поцелую.
На этот раз она не сопротивлялась, и Ренье целовал ее все жарче и жарче. Только что он бродил, продрогнув, по берегу озера, в холодном тумане, и вот уже весь горит, а виной всему — курносая повариха, горячая, как котелок с касуле, и задиристая, как маленький перец-чили.
— Подожди, — она уперлась ладонями ему в грудь и глубоко вздохнула, закрывая глаза. — Дай передохнуть, Ренье… У меня от всего этого голова кругом…
Но из объятий она не вырвалась, и даже обняла его сама, легко поглаживая плечи:
— Мне кажется, я сплю и вижу какой-то диковинный сон. Только что мне послышалось, что ты говорил про работу в дедушкином бушоне…
— В твоем бушоне, Клер, — поправил ее Ренье.
— Но это очень опрометчивый шаг, — она посмотрела на него почти с ужасом. — Ты разрушишь свою карьеру!.. «Пища богов» — уникальный ресторан… Ты был прав, нельзя готовить все время по старым рецептам… Надо меняться, — она волновалась все больше и больше, и даже начала заикаться. — Н-надо меняться, привносить в готовку что-то оригинальное, иначе она зачахнет, как любовь без привкуса новизны…
— А по мне, так любовь должны быть одна и неизменна, — прервал ее Ренье. — Я вот увидел тебя и понял — парень, ты пропал. И это навсегда. Я уверен в этом, Клерити.
— Как же Агнес?.. — прошептала она
— Агнес пообещала, что я не получу ни одного луидора, если уйду, — усмехнулся Ренье. — И это она строила козни против тебя и твоего бушона. Я подумал и решил, что не хочу иметь ничего общего ни с «Пищей богов», ни с мадемуазель Форсетти и ее папашей. Так что сейчас у меня ни гроша в кармане, и я в поисках работы. Пришел предложиться тебе. Ты меня примешь?
— Н-на работу?..
Он снова поцеловал ее, и Клер ответила на поцелуй с особой пылкостью. Но потом отстранилась — румяная, смущенная. Приглаживала волосы и поправляла сползшую шаль, и что-то бормотала, пряча глаза.
— Эй, — Ренье привлек ее к себе. — Только не говори, что повара тебе сейчас не нужны.
Она замотала головой, и он разобрал что-то про эклеры.
— Тетушка Мадлен не останется без подарка, — заверил он. — Сейчас мы сделаем самые прекрасные пирожные по старинному рецепту папаши Лефера. Ты будешь командовать, а я — исполнять. Только предлагаю добавить в шоколадную глазурь сыворотку — от этого она станет блестящая, как зеркало, и…
— Подожди, — она прижала кончики пальцев к его губам, делая знак молчать. — Я должна кое-что тебе рассказать…
— Ты пугаешь, Клер.
— Нет, это не страшно, — отчего-то она краснела и бледнела, и никак не могла собраться с духом. — Видишь ли… Ты сказал, что тебя зовут Ренье…
— Это что-то меняет?
— Не перебивай! — она сделала строгие глаза. — На самом деле, я — вовсе не Клер. Родители назвали меня, как захотел дедушка…
Ренье ждал, не понимая, что за тайну она собирается открыть.
— Дедуля назвал меня Леклер, — выдохнула она. — Вот. Леклер. В честь пирожного.[1] А брата зовут Жюльен. Дедушка был большой оригинал. Мы скрывали это ото всех, потому что это смешно — зваться, как пирожное или овощная нарезка…[2] Но ты сказал, что нечего стыдиться своего имени, и вот… я призналась…
— Леклер, — повторил Ренье, словно пробуя ее имя на вкус. — Имя такое же красивое, как и ты. И ты такая же сладкая и нежная, как «любовная косточка» с голубикой…
— Остановись! — заволновалась Клер, уже предполагая, что последует за этим признанием. — Вообще-то, это ужасно неприлично, что я нахожусь с тобой вот так, наедине, я даже не одета, если ты заметил…
— Заметил, — он улыбнулся и прижал ее к себе покрепче.
— Но, Ренье, — жалобно запротестовала она, даже не пытаясь освободиться, — а как же моя репутация…
— Мы ее спасем, — пообещал он. — Если ты не возражаешь, давай подадим завтра заявление в мэрию? Я хотел бы быть с тобой рядом не только в кухне.
На этот раз они целовались так самозабвенно, что не заметили, как дверь бушона тихо закрылась. Клер очнулась только тогда, когда запахло дымом.
— Что это?! — она отстранилась от Ренье. — Ты чувствуешь? Дым… Где-то пожар!
[1] Леклер — элер (фр.)
[2] Жюльен — способ нарезки овощей во французской кухне
Борьба за любовь
От двери уже доносилось опасное потрескивание, а на стеклах маленького окошка плясали оранжевые отблески пламени.
Ренье попытался открыть дверь, но она оказалась заперта снаружи.
— Боже! Я оставила ключ в замке! — Клер схватилась за голову, а потом бросилась к окну.
Ренье оттащил ее:
— Разобьешь стекло, пламя может плеснуть во внутрь. Идем в кухню!
— Там окошки не открываются, Ренье! Бушон старинный!
Дело приобретало совсем не шуточный оборот. Дым уже стелился по потолку — едкий, черный, стало трудно дышать. Ренье быстро намочил две салфетки и одну протянул Клер, а второй зажал себе нос и рот и приказал девушке:
— Ляг на пол, там нет дыма!
Отчаянно кашляя, Клер опустилась на колени. Неужели вот так глупо — и конец?!
Несколько сильных ударов сотрясли дверь, а потом она распахнулась.
— Клер! Клер!! Ты здесь? — в бушон ворвался Жюль — потный, грязный, с железным прутом от оконного ставня в руках. — Быстро, быстро! — он вытащил сестру из бушона во двор и открыл рот, когда следом за ними появился Ренье. — А он откуда взялся?
Но объяснения пришлось оставить на потом — Клер жадно глотала свежий воздух, а рядом Ренье вытирал лицо салфеткой, тоже тяжело дыша.
— Потом! — Клер обрела прежнюю деловитость и помчалась к колодцу наполнять ведра и одновременно кричала во всю силу легких: — Пожар! Пожар!
Не прошло и четверти часа, как сбежалась вся улица. Заспанные люди, в ночных рубашках и колпаках, выстроились цепочкой, передавая друг другу ведра с водой.
Огонь уже лизал стены бушона до самой крыши. От жара треснули стекла в окнах, и воспламенились занавески. Кто-то стремительно, как молния, промчался в горящие двери бушона, и Клер испуганно завопила, потому что разглядела сквозь языки пламени пиджак, надетый на голое тело.
Она бросилась бы следом, но Жюль удержал ее.
— Спокойно! Спокойно! — крикнул он сестре прямо в ухо. — Не дури, Клер!
Ренье срывал горящие занавески, чтобы огонь не охватил бушон изнутри. Все еще пытаясь вырваться из рук брата, Клер видела, как Ренье затаптывал пламя. Пиджак на нем тоже загорелся, и он сбросил его на пол.
— Пожарные! — заорал мистер Баллок, и люди разбежались, давая дорогу пожарной колеснице.
Заработала помпа, и огонь был потушен в считанные минуты. Ренье вышел из бушона, потрясая обожженной левой рукой. Клер бросилась к нему и повисла на шее, осыпая проклятиями и обливая слезами.
— Ты сумасшедший! Ты спятил, Ренье Равель! — восклицала она, всхлипывая. — Решил стать героем? Тупоголовый!
— Это Рен Рейв! — сказал кто-то за ее спиной.
— Подожди, Клер, — Ренье мягко пытался освободиться из кольца ее рук, но она не пускала. — Клер, меня тут подпалило немного, больно…
Она тут же отпустила его и заметалась в поисках лечебных мазей и бинтов, но в этом не было нужды, потому что старенький доктор месье Максимилиан уже прибыл к месту пожара в полной экипировке и с врачебным чемоданчиком, правда, позабыв снять ночной колпак.
— А что Рен Рейв здесь делает? — спросил вдруг месье Баллок с весьма недовольным видом. — Клер, не он ли поджог твой бушон?
Клер, до этого помогавшая доктору бинтовать Ренье (а точнее — мешавшая, потому что у нее все валилось из рук), испуганно вскочила:
— О чем это вы, месье Баллок?! Ренье не мог ничего поджечь!
— Какой Ренье? — спросил месье Дюшес, вытирая ладонью черное от сажи лицо.
— О! — Клер обвела безумным взглядом горожан, столпившихся в ее дворе. — Это очень долго объяснять, господа. Просто поверьте мне на слово, что месье Рейв не виновен в пожаре, это…
— Это чья-то глупая шутка, — громко сказал Ренье. — Клер, если вам не сложно, принесите воды. Страшно хочется пить. А вам, месье, — он повысил голос, чтобы услышали все, — я выражаю благодарность за помощь. Только из-за вашего вмешательства мы спаслись от страшной беды. Всем спасибо и спокойной ночи!
— Почему это вы нас гоните? — возмутился месье Баллок, и его энергично поддержали. — Что это за шутки с бушоном Клер?! Да! Мы знаем, что она — повар! Но зачем было так унижать ее на соревновании? А теперь еще и бушон подожгли!
Клер, которая, естественно, ни за какой водой, не отправилась, почувствовала внезапную слабость и уселась прямо на землю. Похоже, Вьенн ожидал еще больший пожар, чем тот, который они потушили совместными усилиями.
Люди распалялись все больше, наступая на Ренье, который, вообщем-то, и слова не сказал против Клер на соревновании.
— Вы что раскричались, господа? — вперед вышел Жюль. — Месье Рейв-то тут при чем? Не надо шуметь, не надо. Не будем оспаривать решение его величества…
Но как это всегда бывает, люди, только что совладавшие со стихией, чувствовали себя способными перевернуть мир.
— Клер готовит ничуть не хуже, чем этот столичный хлюст! — вскинул кулаки к небу здоровяк месье Винтуш, всегда приходивший в бушон по пятницам, чтобы насладиться рыбной похлебкой. — А мы вот пойдем и выскажем королю все, что думаем! У нас свободная страна! И ему придется считаться с нашим мнением!
Его поддержали, да так активно, что Жюль подпрыгнул и заметался из стороны в сторону, пытаясь всех успокоить. Но его не слушали. Кто-то предлагал идти к королю с жалобой о предумышленном поджоге прямо сейчас и требовать честных соревнований между Клер и Рейвом. Кто-то предлагал в отместку вымазать ворота «Пищи богов» навозом, в знак презрения и бойкотировать ресторацию. И когда довольно слабо прозвучал голос, что женщине следует думать о женском, а вовсе не о состязаниях в профессиональном соревновании, то говорившего сразу же и очень выразительно попросили замолчать, что он и сделал, мигом признав, что бушон «У Лефера» — лучшее заведение всей страны, и в нем — лучший шеф-повар.
Клер слушала все это, но словно потеряла способность двигаться и говорить. Эти люди были на ее стороне. Она обижалась на них за то, что они так легко отказались от ее бушона, сердилась, но теперь…
— Все замолчали и разошлись по домам, — спокойный голос Ренье перекрыл возмущенные крики. — Господа, проявим уважение к даме — завтра мадемуазель Клер предстоит весьма напряженный день — она встречается в третьем туре состязания с королевским поваром, ей надо отдохнуть и приступить к коронному блюду. Или вы считаете, что она не достойна звания лучшего повара страны?
Вслед за его словами воцарилась такая тишина, что было слышно, как лают собаки на соседней улице, и вода капает со стропил.
— Клер завтра участвует в состязании? — спросил месье Баллок.
— С королевским поваром, — подтвердил Ренье.
— Но… победили вы, месье Рейв, — сказал месье Эвансис, поправляя на длинном носу очки с закопченными стеклами.
Что касается Клер, она воззрилась на Ренье с таким же удивлением, как и остальные, гадая — сошел ли он с ума. Ренье поймал ее взгляд, улыбнулся и подмигнул. Солнце только что взошло, и он стоял перед толпой полуголый, с перемотанной бинтами рукой, лохматый, черный от сажи, но… такой красивый! Клер любовалась им, точно увидела впервые.
— Его величество даже отказался пробовать блюдо нашей Клерити! — возмущенно проревел месье Винтуш.
— Завтра его величество попробует ее блюдо, — заверил Ренье. — И мадемуазель Клер обязательно победит господина королевского повара. Но для этого ей надо хоть немного поспать. Прошу, господа, прошу — расходитесь.
Люди медленно потянулись со двора, желая Клер удачи.
Когда перед бушоном остались только трое — Ренье, Жюль и сама Клер, девушка поднялась на ноги и подошла к брату.
— С чего это ты вернулся? — спросила она.
Жюль взъерошил волосы, посмотрел на Ренье, на Клер и отвел глаза:
— Знаешь, Клерити, — сказал он, — ты была права. Я поступил по-свински. Думал, теперь весь мир у моих ног, но… что-то меня это совсем не обрадовало. Пока ехал на станцию, все думал о твоих словах. И… вот, вернулся. Деньги у меня, я их не потратил, не думай. Я готов опять тебе помогать, хотя…
— Хотя в этом уже нет никакого смысла, — закончила за него Клер. — Ты всей стране оповестил, что в бушоне хозяйничает женщина, если помнишь.