Я еще почесала укус, глядя, как взгляд гадалки остекленел и остановился на мне. Я даже чесаться перестала, вопросительно глядя на нее. Добрые духи смутились и почему-то умолкли, о чем мне тут же сообщили инфернальный голосом. Судя по прогнозам, добрые духи при жизни были махровыми пессимистами и, вероятно, комарами.
Я сглотнула, глядя на нее с надеждой и переводя взгляд на старинные карты и причудливый расклад. Узловатые пальцы раскрыли старинную книгу, а гадалка тут же спряталась в ней лицом. Я еще раз почесала добрых духов, терпеливо ожидая продолжения.
— Есть зелье, — прошептала гадалка, глядя на меня. — Зелье привязки. Еще никто не жаловался. Придет от к тебе в гости, а ты ему предложи выпить! Чернослив на молоке, рыбий жир…
Она озвучивала мне список того, что нужно принести в жертву во имя долгой и чистой любви, а я понимала, что любовь будет маленькой и грязной. Финалом этого возвышенного чувства станет: «Пойду-ка я, штаны высохли!».
— И обязательно иметь при себе амулет любовной горячки из лапы кошки, сдохшей в полнолуние, — предупредила меня гадалка, листая древние страницы. — Можно, конечно, попробовать свежую рыбу сунуть ему под матрас, когда ночуешь у него дома..
Я мысленно вдохнула запах рыбы, которая уже загуляла настолько, что мужик спит с марлей на лице, а гадалка продолжала.
— Нужно облиться вот этим! Этот запах он никогда не забудет! — прошептала она, протягивая мне открытый флакон, который пах носками путешественника, натертыми чесноком. Для второй ноты было выбрано содержимое ночного горшка и внезапно роза. Перед моим носом трясли лучшим образцом карательной парфюмерии, пока я мысленно представляла радость встречи со слезами на глазах.
Я делала пассы руками, а я с замиранием сердца следила за всеми ее пассами и движениями потрескавшихся губ. «Зззззз!», — сменяли траекторию мухи, натыкаясь друг на друга.
— Вы наговариваете на любовь? — спросила я, безотрывно следя за странными жестами.
— Нет, я пока мух отгоняю! И очарование навожу, — вздохнула гадалка, с прищуром глядя на меня. — Ты ведь серая моль! И это правда.
— Поэтому и предпочитаю жить в шубе. А если нужно две шубы с селедкой за ночь сожрать могу! — обиделась я, ерзая на стуле.
— Дай мне волос! — сглотнула гадалка, протянув руку, а я с улыбкой протянула ей волосок с головы.
— Это было последнее желание, — вздохнула я в тот момент, когда рука гадалки и моя рука соприкоснулись.
— Нет! Значит ты… — едва успела опешить она, но тут же превратилась в огонечек, растворяясь в мутном тумане, который повис в воздухе. Я сгребала карты, книги, медальоны, понимая, что мне еще красавца очаровывать! И подлую разлучницу изводить!
— Это что еще за объедки? — поинтересовалась бездна, когда я сгружала свои сокровища и ревниво пересматривала их, прикидывая куда бы повесить.
— Ты ничего не понимаешь, — засопела я, доставая рыбью голову с бусинками и любовно рассматривая ее. — Это талисман, который притягивает мужиков!
— Видишь, мухи роятся? — сглотнула бездна, принюхиваясь. — Радуйся, они самцы!
— Ничего ты не понимаешь! — огрызнулась я, доставая еще один талисман и осторожно расправляя его. Два пушистых шарика болтались на чахлой веревочке, украшенной перышками и деревянными бусинами. — Этот талисман создан для того, чтобы мужик не гулял налево! Он символизирует верность и крепкую семью! Его нужно повесить на видное место, чтобы мужчина видел его каждый день.
— А кот вспоминал те времена, когда пожертвовал для талисмана самым дорогим, что у него было, — грустно согласилась бездна, пока я читала книгу «Талисманы и обереги на все случаи жизни». Рядом лежала раскрытая книга «Ритуалы», которую я внимательно изучала.
— Вот, есть отличный ритуал, чтобы выйти замуж! — обрадовалась я, потирая ладошки. — Смотри! Мне нужно раздеться догола, обмазаться медом и выйти на перекресток. Каждая прилетевшая муха символизирует мужчину, который к тебе прилипнет!
— А потом они сорвутся, оставив тебе ножки! — прокашлялась бездна, пока я прикидывала, где раздобыть мед.
— Я тут еще вычитала! В доме все должно символизировать вечную любовь! — внимательно вчитывалась я в зловещие буквы, которые царапал кто — то как курица лапой. Я осмотрелась по сторонам, понимая, что «вечная» есть, а вот «любви» нет.
— Как — то так? — зевнула бездна, а мне показали старушенцию, которая уютно расположилась в ореоле розовых подушечек на роскошной кровати. Все вокруг было розовым до умилительных соплей, а я с завистью смотрела на то, как рядом с разодетой старушенцией назойливым роем летают родственники, клятвенно заверяя ее в безграничной любви. «Пошли вон, стервятники! Я еще всех вас переживу!», — орала разукрашенная, как кукла, старушенция, швыряя подушку в благообразного мужчину. «Вот зря я вам сказала о дате смерти! Как знала, что соберетесь! Вот вам всем!», — бухтела старуха, устраиваясь поудобнее в подушках. Она нахохлилась, пока добрая родня заискивающе улыбалась ей, тонко намекая сыграть в недвижимость.
— Ну? И что? Стесняемся? — улыбнулась зубастой улыбкой бездна, облизываясь не хуже родственников, рассматривающих богатый интерьер. — А я, между прочим, слегка проголодался! У тебя норматив — пять человек в день! Ты что там делаешь?
Я оторвала голову от толкования карт, неумело тасуя колоду и пытаясь разложить их в нужном порядке. «Любовное гадание на чувства». Пока что карты уверяли меня, что мне достался на редкость бесчувственный экземпляр, но я была упорной.
— Люби меня! — бухтела я, сгребая карты и раскладывая снова. Так, это у нас что? Это у нас интерес денежный. Не пойдет!
— Ты что там делаешь? Я кого спрашиваю! — возмущалась бездна, а я отмахнулась от нее и от бабки, которую мне упорно показывали.
— Я гадаю! Отстань! — насупилась я, понимая, что меня не любят. Засопев, я шлепнула еще одну карту на стол. — И буду гадать до тех пор, пока меня не полюбят!
— И кто ж тебя должен полюбить? — спросила бездна, а я краем уха слышала урчание прожорливого брюшка.
— Я не знаю его имени, — обиделась я, высматривая толкование. Так, а вот это уже симпатия. Неплохо! Еще пару раз и можно говорить о глубоком и светлом чувстве. — Погоди! Сейчас пойду! Это у нас что? Во! Любит! Да!!!
Я сжала кулаки, любуясь наобум вытащенной картой и расплываясь счастливой улыбкой. От радости я подпрыгнула, а узкие светящиеся глаза бездны округлились, когда послышался мой вопль, а крышка гроба упала мне на ногу. Откуда-то из недр последнего приюта, заботливо заготовленного моей предшественницей, шлепнулись на пол белые тапки.
Я уже собиралась на встречу со старушкой, которая уютно устроилась на огромной роскошной кровати в окружении добрых родственников.
— Че смотрите? Я половину из вас не помню! — скрипела бабка, глядя на толпу, которая с надеждой посматривала на дверь. «Ты дверь закрыл? А то еще набегут! Мы то первые были!», — едва слышным шепотом поинтересовалась худощавая женщина, не переставая вежливо улыбаться насупленной старушенции. «Закрыл…», — одним выдохом в прическу ответил долговязый тип с залысинами.
— И откуда это вас столько понабежало? Да я столько с мужиками не спала, чтобы столько нарожать! — ворчала старушка, колючим взглядом обводя родственные просторы для фантазии. — Ты кто? Не помню, чтобы ребенка в водосточной трубе прятала до совершеннолетия, а он вырос в форме трубы!
— Да вы меня… эм. вы что? Не помните?… Ну. сажали., - голосом сладкой свистульки, покрываясь скромным румянцем, проворковал долговязый. — Неужели не помните?
— То же мне, гладиолус. Чахоточный одуванчик! — засопела бабка, положив тощую, узловатую руку, унизанную драгоценными кольцами на аккуратную розовую подушечку в виде сердечка. — А это что за дамочка к тебе жмется? Неужели жена?
— Да. Женился я. Племянник я ваш. Семиюродный! — покрылся пятнышками Одуванчик, сдувая жиденькую волосню, прилипшую к взмокшему от напряжению лбу. — Недавно.
— Кто-нибудь говорил ей, что она красивая? — поинтересовалась старуха, обводя тусклым взглядом подслеповатых глаз присутствующих. Мадам зарделась, тут же начиная мило улыбаться и хлопать ресницами. — Ничего, найдется слепой, который скажет. И чего это мы тут все собрались? На десятки лет память ошибло, а тут всем дружным скопом озарение пришло! Ну-ну.
— Да мы смерть отгонять будем! По традиции! — тут же заволновалось море родственников. Старуха потянула носом воздух и посмотрела в толпу.
— А ты чей будешь? — прищурилась она, пока в моей голове уже зрел замечательный план. Я отряхивала свое платье, отковыривала цветы и чувствовала, что нашла родственную душу.
— Так я ваш двоюродный брат по материнской линии! — оживился мужик, чьи брови вполне могли сойти за козырек. — Любимый брат по материнской линии!
— Тот, который по кривой пошел? И по ней уже трижды споткнулся? — прокашлялась старуха, потерев кончик крючковатого носа, а я уже входила в зеркало, возвещая громким стуком, что приехала троюродная тетка по линии двоюродного отца. Била я ногой от души! Дверь не открывали, поэтому я присмотрела окно на первом этаже. Неловко подпрыгивая мешком с картошкой, я уцепилась за подоконник, пытаясь подтянуться и долезть до ручки окна. Грация тюленя, данная мне от природы и волшебного заклинания: «Пока все не съешь из-за стола не выйдешь!», продлевала жизнь старушке.
Отлипнув от окна, маленькая Золушка, которую не взяли на бал, немного расстроилась от мысли, что крысы оказались проворнее, поэтому прикатила камень и встала на него ногами. Окно открылось, а я, постанывая, как ежиха в процессе родов, вползла внутрь, шлепнувшись с таким грохотом, что едва ли не потеряла сознание. На мгновенье мне показалось, что родственников стало еще больше, но потом сознание прояснилось, а на меня нехорошим взглядом смотрела счастливая семья.
— Ты кто? — хмуро спросил суховатый бородач, успевший нарядиться во все черное. Остальные заняли оборонительную позицию.
— Любимые!!! — заорала я, бросаясь к чужим родственникам и сгребая двух попавшихся в охапку не глядя. Кто-то тоненьким голоском взвизгнул: «Мама!», а я уже прижимала их к груди, намереваясь поймать следующую партию.
— Конечно, тринадцатого родила! Вчера вечером! — обрадовалась я. — И вы все мне как дети! Ну же! Смелее! Обнимите тетушку!
— Это по какой линии ты тетушка? — зыркнула на меня худощавая старая дева, уже перешагнувшая рубеж с выданья на вынос.
— По параллельной! — обрадовалась я, пытаясь сгрести и ее. — Помню-помню, как ты голенькая по моей клумбе с крапивой бегала! Бегаешь и орешь, а я смотрю и умиляюсь! Сразу видно было, что умницей растет! Певицей будет! Пристала ко мне однажды: «Хочу певицей стать!», ну я и научила!
— Да вы что! — чопорно возразила «девица на вынос», пока я пыталась изо всех сил прижать ее груди.
— Я вас не помню! Вы никогда со мной не сидели! — бурчал толстый мужик, капризно оттопыривая нижнюю губу.
— А как же третьи нары слева? Мы тебя еще губошлепом прозвали! — мило улыбнулась я, изображая восторг от внезапной встречи. — Мне сказали, что все съехались, а я уже устала вас выслеживать по одному! Только на след нападу, вы как чувствуете — переезжаете!
нападу, вы как чувствуете — переезжаете!
— Самозванка! — горделиво заметил Одуванчик, делая самый грозный вид из всех, которые только можно представить, глядя на его тщедушные плечики.
— Я тебя тоже не помню! — я поджала губы и шмыгнула носом, выпуская мятую партию чужой родни, которая разбредалась, как пьяная. — Хотя… Вспомнила! Семья у вас бедная была… Горе-то какое! И игрушек у тебя не было! Я уж было хотела тебе каменный мячик подарить, но все руки не доходили. А у тебя быстро дошли! Если был бы девочкой, то играть было бы нечем. Балаболом тебя в детстве звали! Женился? Слыхала!
— Да что вы себе позволяете! Мы вас не знаем! — гневно вмешалась супруга потерпевшего от «семейных воспоминаний» Одуванчика.
— Молчите, самка балабола! — отрезала я, глядя на то, как у нее свирепо раздуваются ноздри, а среди толпы виднелся просвет лестницы, ведущей наверх. — Мы были против этого брака сразу! Он у нас и так бракованный, так зачем ему брак? Я так его родителям и сказала!
Упрямой баржей, которая плывет по морю любви и обожания, я порывалась подняться наверх, но меня оттесняли так, что в руках остался кусок перил.
— Я только поздороваюсь! — добреньким голосом увещевала я, раздавая куском перил всю нерастраченную любовь. — Я на минутку!
Одуванчик прижимала руку к лицу, а я с умилением смотрела на фонарь, который еще неделю будет освещать ему путь в темноте бренностей бытия.
— Откуда она пронюхала, что к бабке смерть сегодня придет? — ядовитой змеей прошипел кто-то в районе моей кормы. — Ты же никому не говорила?
— Богами клянусь! Никому! — тут же пролепетал испуганный голос. — Никому-никому!
Я уже была на полпути, глядя на умилительные портреты котяток в кружавчиках, украсивших подходы к умирающей.
— Как же так! — горестно вздыхала я, чувствуя, как родственники оттягивают меня назад, требуя показать смертельный номер. Моя рука накрепко вцепилась в перила, а за мной кишочками тянулась вся родня. — Я только вернулась!
— Откуда? — поинтересовался особо любопытный родственник, пока меня дружно стаскивали вниз.
— Из комы, Хуанита, из комы! — выдохнула я, чувствуя, что осталось еще немного. Я резко обернулась, чувствуя, как хрустит моя одежда. — Я должна сказать правду! Его зовут Хуан Педро Себастьян Долорес Дель Ган Дель Дон!
Я ткнула пальцем в одуванчик, который покраснел от натуги и замер в тишине.
— И он женат на Карлотте Марии Лючии Всех По Очереди Задолбальо, — горестно заметила я, пока супруга переводила взгляд на своего мужа. — А ты, Мария Карлос даже не догадывалась об этом! О, если бы мы встретились еще до моей комы, то я бы тебе все рассказала! Да, это твое настоящее имя, Мария Дель Чтобытебя. Ты наша — приемная дочь…
Народ переглядывался, пытаясь осмыслить полученную информацию. Я уже затащила родню наверх, сумрачно глядя на остальных.
— Что смотришь, как педро, Педро? — вздохнула я, глядя на запыхавшегося толстяка, который открыл рот, чтобы что-то возразить, но я его опередила. — Ты ведь — не Педро! Тебя подменили в детстве! Ты — сын садовника, Педро. И твое настоящее имя Пабло Себастьян Эрнесто Дель Иди Дель Нафиг! А пока ты учишь свое новое имя, я должна сказать нечто важное. Ты, Хуанита, настоящая дочь служанки, которая умерла при рождении. Если бы я не вышла из комы, то ты бы этого никогда не узнала! А ты, Долорес всю жизнь любила Хуана! Не прикидывайся. Любила ведь!
— Она сумасшедшая! — взвизгнул кто-то из родни, пока старуха подняла руку к лицу. — Что она несет?
— А ты чего орешь? — удивилась я, глядя на мелкого мужичка, который ловким тараканом прятался среди массовки. — Ты вообще не из нашего сериала, так что помалкивай!
— Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит? — привстала старуха, прищуриваясь в мою сторону.
— Я объясню, — мило улыбнулась я, обводя взглядом новоявленную родню. — Это последняя серия сериала «Мы делим бабкину фазенду!»
— Понятно, — вздохнула старуха, откинувшись на подушки. И тут она задергалась, глядя на свои руки. — Ой! Что происходит? Почему они холодеют?
Я взяла ее за руку, видя, как земное тело превращается в маленький огонек, который вспорхнул и улетел.
— Мамочки!!! Это же Смерть! Смерть научилась обманывать! Караул! — заорала родня, дружно бросаясь к выходу. На лестнице возникла давка, а кто — то с грохотом упал вниз. «Ай-ай!», — орал писклявый голос, пока добрые родственники спешно ретировались из дома, унося с собой дверь.
Через полчаса я устало выдохнула, любуясь на свою работу. А как цветами заиграло! Прямо ремонт!
— Ты что творишь? — орала бездна, пока я с деловитым видом, красила стены в розовый цвет. В кладовке у старушки нашлось несколько банок с ядовито-розовой краской. — Это же храм смерти!
— Храм смерти в розовый цветочек! — почесалась я, чихнув краской и любуясь своей работой. На пол с кисточки капали розовые капли, а вместо угрюмой и мрачной смерти на стене висела салфетка с котенком. — Почему сразу черный? Нет, он меня стройнит и все такое, но я люблю розовый!
— Прекрати! Это же оплот скорби! — орала бездна, когда я разукрашивала раму зеркала в виде черепов и костей. — А ну быстро убери свои цветочки со стен!