Я замер, сбросил вызов и все-таки направился к лифту. Дверцы кабины открылись через минуты три, а еще через три минуты я толкал тяжелую дверь на открытую смотровую площадку. Город отсюда был как на ладони, ветер пробирался под футболку, трепал волосы.
Эмили была на ногах, стояла ко мне спиной и всматривалась в огни, засунув руки в карманы. Она не услышала меня. Или сделала вид.
Я остановился меньше чем в шаге от волчицы, разглядывая напряженную фигуру.
— Значит, я не зря гоняю стражей по лесу.
Эмили вздрогнула и обернулась. Все-таки не заметила.
— Марк… — она выглядит растерянной и немного напуганной, взъерошенной и совершенно беззащитной. Эм явно не была готова услышать правду. Глаза блестят, расширен зрачок, брови сведены к переносице. От нее пахнет колой и летом.
— Я знаю, — я сделал шаг вперед, склонившись к Эмили, — что совет и его лаборатории не занимаются благотворительностью. Я понимаю, что за твою учебу тебе приходится с ними расплачиваться. Я подозреваю, что то, что происходит в центре, скорее всего грязно, гадко и жестко.
— Ты не… — попыталась что-то сказать Бартон, но я не дал, сжимая тонкие плечи.
— А еще, вопреки твоему мнению, я знаю тебя. Маленькую строгую девочку с косичками, как крысиные хвостики. Ты слишком правильная, Эмили Бартон.
— Это не значит, что я не убивала, — она смотрит мне в глаза с настолько откровенным вызовом, что этот вызов почти затмевает другое чувство. Эм напряжена, насторожена, готова врезать мне по морде, оттолкнуть, наорать.
— Не значит, — соглашаюсь. — Да и плевать.
И наклоняюсь, накрывая ее губы своими. Такие же напряженные губы, как и вся Эм сейчас. И… И все, черт возьми. Нет больше города внизу, нет звуков и запахов. Только ее вкус и вкус дурацкой, слишком сладкой колы. Тонкие косточки ребер сквозь рубашку, узкие лопатки, шея, которую можно обхватить сзади большим и указательным пальцами.
Я не хочу торопиться и быть грубым, но не могу. Сдерживаться очень сложно. Голод по ней, как охотничья луна, не оставляет ничего, кроме инстинктов и животной необходимости поймать жертву, насладиться ей, не сдерживаясь и ни на что не обращая внимания.
Эмили вздрагивает, с шумом втягивает в себя воздух, пробует отстраниться, но лишь упирается спиной в ограждение. Ее руки стискивают и натягивают мою футболку, я чувствую, как воротник впивается сзади в шею, оставляя след на коже.
Я поднимаю Эмили, вздергиваю на себя, заставляя обхватить ногами, разворачиваюсь и делаю несколько шагов к стене. Вжимаю, вдавливаю Бартон в кирпичную кладку, втискиваю в себя. Ее запах прошивает с ног до головы, вкус губ отключает последние попытки сдержаться. Клыки давят на десны.
Эм толкает меня в грудь, тянет за волосы, когти царапают кожу затылка — до дрожи приятно, — отрывая от себя. Ее дыхание частое, шумное, сбитое. Глаза сверкают злостью и похотью.
— Гори в аду, Маркус Джефферсон, — шипит она приглушенно, сдавленно.
— Только в одном котле с тобой, Эмили Бартон, — рычу в ответ, сжимая ее задницу. Ее ноги все еще вокруг моей талии, и я скольжу рукой по джинсам, к жару в развилке бедер. И Эмили не сдерживает стон. Откидывает голову назад.
Нет.
Я притягиваю ее к себе за шею, заставляю склониться.
Мне мало.
Зверю внутри меня мало.
Я только попробовал ее губы, и мне, мать его, мало.
Одежда чертовски мешает, дурацкая футболка и рубашка, у нее слишком узкие, слишком плотные джинсы.
Я врываюсь языком в приоткрытый рот и почти насилую его. Прижимаю язык к небу, лаская, поглаживая, сплетаю с ее языком, чувствуя аккуратные клыки.
Она совершенна на вкус. Как выдержанный виски, как гребаный Канадиан Клаб. И мне кажется, что я наконец-то понял, за что его так любил Аль Капоне.
Я пробираюсь рукой под рубашку Эм, оторвав, кажется, несколько нижних пуговиц, скольжу по изгибам талии, к груди. Маленькой и аккуратной. На ней гладкий бюстгальтер, никаких рюш, никаких кружев, просто гладкая, немного скользкая ткань и неплотная чашечка, сквозь которую я ощущаю затвердевший сосок.
Меня разрывает желание. Выворачивает нутро.
Я хочу одновременно сжать зубами сосок, и пройтись языком вдоль вены на так чертовски соблазнительно выгнутой шее, и не разрывать поцелуй. Потому что во рту у Эм так крышесносно влажно и горячо, потому что ее язык так бесстыже смел и откровенен.
У нее очень нежная кожа, очень мягкая, и мне до одури, физически необходимо оставить на ней свои метки — темнеющие следы собственных поцелуев.
Я прикусываю губу Эм и все-таки отрываюсь от горячего рта, касаюсь шеи. Пульс под моим языком частит и срывается. Когти волчицы царапают затылок и плечи, пальцы зарываются сзади в волосы, она ерзает, выгибается, подается мне на встречу, сжимая ногами все сильнее и сильнее. Ее мышцы напряжены, запах желания дразнит и делает только хуже.
Кажется, что если я не трахну ее сейчас, то сдохну или двинусь. А может сначала двинусь, а потом сдохну.
Я сжимаю рукой грудь, перекатываю сосок в пальцах, дурею и тупею от ее стонов и всхлипов. Они, как иглы, впиваются в нервы, проникают в кровь, раздирая когтями дикого желания изнутри. Я больше не выдержу ни минуты, ни секунды.
Близость и движения Эмили с каждым мигом все яростнее и несдержаннее, глаза закрыты, выгнутая шея и спина, когти рвущие мою футболку. Стоны и всхлипы все громче, а запах все четче, насыщеннее.
Все тот же неправильный, не цельный запах. Ему недостает всего нескольких нот, но сейчас эти недостающие ноты, как дыры на страницах книги — раздражают, мешают, не дают полностью насладиться.
— Что ты с собой делаешь? — спрашиваю, поймав Эмили за подбородок.
— Марк…
— Посмотри на меня, Эмили, — рычу я и действительно пытаюсь ей приказать. Мне надо увидеть ее глаза.
Она поднимает веки, медленно, с усилием, на лбу складочка, и капля пота стекает по виску справой стороны.
Я не могу удержаться.
Подхватываю эту каплю, растираю на языке и снова всматриваюсь в глаза Бартон.
— Что ты принимаешь? Что колешь себе? Почему у тебя другой запах?
— Не все ли тебе равно? — в ее взгляде туман желания, зрачки расширены, почти полностью закрывают радужку. — Заканчивай трепаться, Джефферсон, — шершаво хрипит она, потираясь о меня бедрами и животом, опираясь руками о плечи.
— Эм…
Она затыкает меня. Впивается в рот и тут же прикусывает губы.
— …твою ж…
Эмили стягивает с меня футболку, отшвыривая куда-то в темноту, я избавляюсь от ее рубашки, сдергиваю с Бартон, не обращая внимания на треск ткани.
Херовее места, чтобы заняться сексом, пожалуй, не найти.
Кирпич стены — сырой и шершавый, пол — грязный и холодный. Я не хочу, чтобы на ее коже остались царапины, я не хочу, чтобы она касалась грязной кладки.
Но остановиться уже не могу.
— Джефферсон, — Эм шепчет прерывисто, сдавленно, на вдохе, и ее зубы прикусывают мне мочку уха, и через миг язык спускается к шее.
Да твою же ж мать…
Клыки давят на кожу, она вылизывает меня и кусает, царапается, пока я стаскиваю с нее лифчик, пытаюсь справиться с пуговицей на джинсах. Гребаных узких джинсах.
Кровь шумит в голове, как истребитель на взлете, запах еще ярче и насыщеннее, мне почти больно, потому что стояк не просто каменный, он, сука, титановый. И я бы, наверное, даже посмеялся над этим, если бы у меня осталась хоть капля мозгов. Вот только мозгов не осталось совсем. Даже намека. Не-а. Пусто.
Я ставлю Эмили на ноги, заставляя оторваться от себя, перехватываю руки, заводя за спину — чертова пуговица наконец-то подалась — опускаю джинсы и белье вниз.
— Невозможная…
Мне достаточно света, чтобы рассмотреть Эмили. И я смотрю на нее, пожирая глазами каждый участок дрожащего, влажного от пота тела.
Кожа молочно-белая, темнеющие соски, пульсирующие вены на шее, узкая талия и идеальный живот — мышцы пресса ровные, четко очерченные, длинные. Невероятные изгибы талии, задница сердечком, грудь и стройные ноги.
Она разглядывает меня так же пристально, с такой же жадностью и желанием во взгляде. Скользит взглядом по шее и плечам, груди, к паху.
Член дергается, яйца болезненно сжимаются.
— Я хочу тебя, Эмили, — рычу, как будто без моих слов непонятно, и дергаю на себя, снова захватывая рот, спускаюсь к шее, а рука скользит по идеальному животу вниз.
Все еще не отпускаю ее рук, заставляю Эм грудью вжиматься в себя. Ее кожа чувствуется охренительно: жаркая, влажная, нежная.
В голове проносятся картинки того, как она будет ощущаться подо мной, на мне, в душе, в воде озера, на столе, на ковре, везде.
Я скольжу пальцами еще ниже и накрываю лоно.
Там очень тесно и горячо.
Клитор набух.
— Марк… — стон, как сладкий карамельный ликер.
— Да?
Я дразню ее, глажу и обвожу бугорок, а самого колотит от желания. Но я хочу, чтобы она стонала, чтобы совсем потеряла голову, чтобы охрипла от стонов и криков.
Я — эгоист, заносчивый засранец. И сегодня Эмили Бартон кончит у меня в руках, и только мне решать, как и когда это произойдет.
— Марк… — ее клыки впиваются мне в ключицу. Не прокусывают кожу, и все же меня простреливает насквозь от этого движения. Рык такой громкий, что слышен, наверное, на несколько миль вокруг. Наверняка, охранник внизу выронил из рук планшет, разбил любимую кофейную кружку.
Я опускаюсь на колени, обвожу языком пупок, скольжу ниже. Выцеловывая, прикусывая, втягивая в рот солоноватую от пота кожу.
Голова Эмили откинута назад, приоткрыт истерзанный мной рот, вздулась и судорожно бьется вена на шее, соски торчат, капли пота скатываются по ложбинке вниз.
Она невероятно сексуальна, невозможно хороша.
Таких, как Эм, просто не бывает. Она не может существовать ни в одной реальности, ни в одном из миров, и тем не менее она здесь, плавится и стонет от моих прикосновений. Всхлипывает. Так сладко, так горячо.
Очень горячо.
Я наконец-то накрываю ее лоно губами, пробуя на вкус, смакуя, подыхая. Наслаждаюсь каждым движением, каждым ее откликом, больше не удерживая тонкие запястья.
Мне нравится, как она реагирует, даже больше чем просто нравится. Эм подается навстречу, стонет, хрипит, зарывается пальцами глубже мне в волосы, натягивает, причиняя боль. И эта боль меня тоже заводит.
Я ускоряю свои движения, вхожу в нее сначала одним, а потом и двумя пальцами.
Эм очень узкая, очень тугая, и это окончательно сводит с ума.
Всего несколько движений, поглаживаний, и она с громким криком кончает, взрываясь оргазмом у меня на языке.
А я облизываю губы, поднимаясь с колен. С трудом, но все-таки поднимаюсь, помогаю Эмили с одеждой, все еще наслаждаясь ее вкусом. Он растекается на языке, как сироп, заставляет животное внутри на время успокоиться. Он все еще возбужден и заведен, но доволен тем, что его женщина кончила. От этого веет чем-то диким и первобытным.
Эмили податливая и мягкая, разомлевшая.
Ее рубашку теперь только выкидывать, бюстгальтер так и не удается найти, поэтому я надеваю на нее свою футболку. Она порвана на спине в нескольких местах, но это все же лучше, чем ничего.
Стояк в штанах убивает, и мне сегодня предстоит долгий ледяной душ.
Вот только оно того стоило.
Я подхватываю все еще ошалевшую Эм на руки и вызываю лифт.
— Марк…
— Давай до завтра отложим все, что ты хочешь мне сказать. А сейчас я просто отвезу тебя домой.
Короткий звонок, и металлические двери открываются. Я нажимаю кнопку первого этажа и медленно целую Эмили.
Завтра она подвесит меня за яйца за то, что произошло на смотровой площадке мини СиЭн, но это будет только завтра.
Я улыбался и старался ни на миг не забывать, что все, что случилось, совершенно ничего не значит. Не значит, что Эм сдалась, простила, покорилась. Не значит, что я теперь могу заявить на нее свои права. Не значит, что завтра она не пошлет меня на хер.
Но это значит, что у меня все-таки есть шанс. И он чертовски неплохой.
Мужик на посту охраны провожает нас настороженным, напряженным взглядом. Бартон прячет лицо у меня на груди, стоит ей только столкнуться с охранником взглядом, и это смешит.
Я сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться в голос, нечеловеческим усилием.
На улице подхожу к своей машине, намереваясь усадить зануду на пассажирское сидение, но она выскальзывает из моих рук, отходит.
— Я поведу сама, — бросает через плечо. — Ни за что на свете ты не заставишь меня оставить мою малышку здесь на ночь.
— О том, что ты приехала сюда одна, ночью, мы тоже поговорим завтра, Эмили, — скалюсь я. Ее глаза в мгновение вспыхивают.
— У-у-у, — тянет заучка насмешливо, — кто-то опять строит из себя альфу? Я почти боюсь, — поднимает руки вверх, продолжая идти к машине, виляя заднице так, что я снова ее хочу. Звенит сигнализация.
— Бартон…
— На перегонки, Джефферсон? — оборачивается волчица на миг и садится за руль.
— Сумасшедшая, — качаю головой. — Что получит победитель?
— Желание, — пожимает она плечами. Пожимает спокойно и уверенно, захлопывая дверцу, и я тут же оказываюсь внутри своей тачки, мигаю фарами, подтверждая соглашение.
У нее спортивная тачка, и… не надо быть гением, чтобы понимать, что на прямом участке она бы меня сделала, как щенка, но тут… Тут могут быть варианты. Слишком низкий клиренс, задний привод… Не на этих дорогах, зануда. Явно не на этих.
Мы выезжаем одновременно, с разницей в секунду, и срываемся сразу же в девяносто миль, дорога перед глазами встает почти вертикально, в ушах снова кровь, в крови — адреналин. Из-под колес летят гравий, мелкие камешки, ветки.
Я давно так не гонял, давно так не кайфовал. В динамиках ревет какая-то тяжелая муть, рычит мотор, смех перекрывает басы.
Я не спускаю с машины Эм взгляда, вижу, как она тоже хохочет, запрокинув голову, вижу, как напряжены ее руки на руле.
Бартон то вырывается вперед, то отстает. Мы играем в догонялки практически всю дорогу. Визжат шины, воняет иногда паленой резиной и вспархивают с веток птицы непривыкшие к подобному, разбуженные ревом машин. Я благодарю бога, что все-таки купил механику.
А когда до поселения остается миль десять, Эмили вырывается вперед и исчезает за поворотом, заставляя мой желудок подскочить к горлу и вдавить педаль газа в пол до упора.
Вот только уже через пять минут я с удивлением проношусь мимо нее, застывшей посредине дороги, доезжаю до въезда, разворачиваюсь и еду назад.
Эм стоит, скрестив руки на груди, опираясь бедром о капот своей «малышки» и злится. Злость во взгляде, позе, даже дыхании.
Я торможу, открываю окно.
— Эмили?
Она закатывает глаза, молча открывает пассажирскую дверцу и падает рядом.
— Что…
— У меня бензин кончился, ясно?! — рычит Бартон, а я срываюсь на смех.
Хохочу до слез все то время, пока мы снова разворачиваемся, доезжаем до поселения, едем к ее дому, и никак не могу заткнуться, хотя надо бы.
— Закрой пасть, Джефферсон, — бросает Эм, когда мы останавливаемся. Она похожа на взбешенного мопса: хмурая, ворчащая, раздраженная. Очень смешная.
Так же раздраженно и порывисто она выскакивает из машины.
— С тебя желание, Эм! — кричу ей вслед, все еще хохоча.
— И слава богу, что только одно, Джефферсон! — отзывается она.
А я усмехаюсь и с трудом сдерживаюсь от того, чтобы не сказать, что желания два. Помнится, когда-то она сказала, что выполнит все, что захочу, если я стану альфой.
Глава 6
Эмили Бартон
Ну класс, Бартон! Ты просто молодец… Так феерически облажаться могла только ты. Ладно, дважды феерически облажаться, будем честны.
Я сидела за стойкой в «Берлоге», цедила колу и ждала Крис, ну и в качестве развлечения копалась в случившемся несколько дней назад.
«Берлога» за эти пять лет ни капли не изменилась: Джеймс за стойкой, приглушенный оранжевый свет, пишущие машинки над баром в стеклянных коробах и та неповторимая атмосфера, которая и притягивала сюда такое количество волков в любое время суток. Разве что книги на стеллажах поменялись, ну и Сэм, само собой, больше не бегала по залу, улыбаясь завсегдатаям и отшивая особо зарвавшихся новичков.