Кто сверху, тот и прав.
Она взбесила меня, запах собственной крови раздражал, дразнил, подстегивал. Прямо в мозг ядовитым, скользким ужом, застилая глаза и все вокруг.
Я прижала дергающуюся суку к земле, схватила зубами за плечо и рванула. Дыхание хрипом, рычанием и слюной вырывалось из пасти, теплая кровь хлынула в горло. Теплая, густая, сладкая. Почти такая же сладкая, как у молодого кабана. Крови было так много, что я не успевала ее глотать, и она просто вытекала на землю.
Я отстранилась, чтобы перехватить суку за горло, но замешкалась меньше, чем на миг, и уже она повалила меня на землю, боднув башкой в грудь, заставив отступить. Как только я сделала шаг назад, серая бросилась под лапы дернулась, толкнув, наваливаясь телом, и уронила меня на землю.
Мы катались по примятой траве. Рыча, кусаясь, скалясь. Летели в стороны трава, листья, земля и клоки шерсти, глаза горели яростью. Я совсем перестала соображать, на первое место вышли инстинкты и рефлексы. Мир с его звуками, красками и запахами за пределами происходящего просто исчез, растворился в пустоте.
Суке удалось достать меня еще несколько раз. Кровоточил правый бок, на морде слева остались следы от когтей, зудело где-то под правой передней лапой, почти рядом с горлом. С открытым, незащищенным горлом.
Запахи моей и ее крови смешались в вечернем зыбком воздухе вокруг нас, слились в один, непонятный, но странно будоражащий.
Я вывернулась, не дав в очередной раз укусить себя за бок, и сомкнула зубы на передней лапе серой. Чуть выше колена — уж куда достала. Сдавила челюсти.
Крак.
Громкий, отчетливый крак. И придушенный вой. Жалобный, отвратительно-мерзкий, скребущий скулеж. Он был каким-то неправильным, этот звук. Слишком громкий, как будто показательный, слишком нарочитый.
Но адреналин, злость и желание наказать, посмевшую напасть, суку было слишком сильным, чтобы отвлекаться. Я думала и воспринимала ситуацию не как человек, а как волк. Смотрела ее глазами, слышала ее ушами. Оценивала противника, искала слабые места, решала, куда лучше ударить, как сделать так, чтобы окончательно свалить суку с ног.
Это сильнее меня, это сильнее любого оборотня.
Я выпустила сломанную лапу, отплевываясь от крови, навалилась сверху, зажав дергающееся тело между собой и землей, и вцепилась в загривок.
Еще раз и еще.
Захватывала так много, как только могла, чувствуя под зубами мышцы и кости.
Потасканная, побитая сука скребла землю лапами, дергалась, скулила, раздражая, зля еще больше. До белой пелены, до черных мушек перед глазами, до ощущения вкуса лишь ее крови. Сладкой, горячей крови.
Порвать. Порвать, чтобы она наконец-то заткнулась. Чтобы поняла, что не стоит меня дразнить, злить, нападать исподтишка. Несмотря на то, что она больше, я — все-таки сильнее. Пусть она… пусть никто не обманывается на этот счет.
Я отстранилась на миг, чувствуя, как слиплась шерсть на морде и груди, как неприятно зудят раны. Рыкнула, готовясь снова вцепиться ей в глотку, и…
И меня отбросило в сторону.
Что-то огромное прижало к земле, прижало так, что невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть. Перед глазами стояла темнота.
Я попробовала вырваться, выскользнуть из-под этого чего-то, брыкалась, дергалась, рычала, клацая и клацая зубами. Но ощущала лишь усиливающееся давление. Мне казалось, что я задыхаюсь. Не было ничего слышно. Только удары собственного сердца, гул крови, пульсация, жар, тяжесть. И чужие клыки на загривке.
Это не было больно, было унизительно, неприятно и несправедливо. Меня наказывали непонятно за что, вынуждали оставаться на месте, когда хотелось вскочить и закончить то, что начала: разодрать посмевшую тявкнуть волчицу.
Сука напала на меня, и сука должна заплатить.
Я дернулась так сильно, как только могла, но снова ничего не добилась, только хватка на шее сзади стала сильнее. Еще немного, и клыки прокусят кожу.
Я рыкнула от досады, взвыла, дернулась снова безуспешно и перестала сопротивляться, распластавшись на земле, под чьим-то телом. Просто вдыхая и выдыхая, стараясь примириться с собственной неудачей и бессильной злобой. Уже выпала роса, и я только сейчас это заметила. Шерсть на брюхе мгновенно намокла, остужая, помогая прийти в себя. Нос забили запахи травы и взрытой моими лапами земли: влажной, мягкой земли.
Вдох, выдох, вдох.
Сердце начало биться спокойнее, выровнялось дыхание, вкус крови во рту перестал казаться сладким, стал просто вкусом крови.
Вернулись звуки — чьи-то голоса, шуршание, стон, плеск озера, крики птиц. Цвета — в основном травы и другого берега озера, темной воды и деревьев. И… запахи. Его запах. Он лез в нос, забивал горло, легкие, был самым ярким и отчетливым. Мускусный, немного горьковатый, пряно-ореховый.
Биение его сердца я чувствовала спиной, его шумное дыхание на макушке, его клыки сейчас держали мой загривок.
О нет. Нет, нет, нет.
Я зажмурилась, борясь с собой, проталкиваясь, протискиваясь, стараясь вернуться в собственное тело, занять свое место. Ощущая, как желание прокатывается от кончиков ушей до кончика хвоста, как снова учащается дыхание. Но уже не от злости, от голода. Животного голода самки к самцу, прижимающемуся сверху. Он был возбужден и зол. Горячий и огромный.
Дрожь пробила все существо. Чертов адреналин никак не отпускал. Чертов, гребаный адреналин… Как дурь, как крепкий виски в крови.
Я заскулила.
Волк надо мной напрягся.
А голоса и стоны стали вдруг тише, практически совсем исчезли, шуршание, шебуршение, какой-то лязг. И тишина. Только вдохи и выдохи волка. Но я ощущала, что мы тут не одни. Рядом был еще кто-то, еще кто-то из стаи. Возможно, даже не один. Перед глазами все снова поплыло, поменялся и мой собственный запах.
Нет.
Я слабо дернулась. Потом сильнее. И еще сильнее. Тявкнула, забилась, выворачивая голову, поджимая хвост, впиваясь когтями в слишком мягкую землю.
Отпусти, отпусти меня…
И оборотень разжал зубы, вес его тела перестал вдавливать вниз, и я выскользнула, выползла из-под него. А стоило оказаться на свободе, тут же перекинулась, стараясь скрыть панику во взгляде и дрожь тела от охватившего желания.
Да дери ж его…
Марк обернулся следом. Обернулся легко, будто ничего не случилось, выпрямился, поднимаясь на ноги, нависая надо мной, сидевшей на земле, прижавшей ноги, согнутые в коленях, к груди, обхватившей их руками.
Меня колотило, я ощущала кровь, стекающую по бедру и боку, вернулась боль. Тупая и тянущая, достаточно сильная, чтобы я смогла ее игнорировать.
Когда туман перед глазами рассеялся, я поняла, что не ошиблась. Тут были еще волки: Нэд, Рональд и Клив.
Вчетвером они странно смотрели на меня, чуть ли не с упреком. Напряженные, собранные, нечитаемые. Больше всего напрягал холодный, задумчивый взгляд Марка.
Он не говорил ничего, просто стоял и смотрел. Несколько долгих секунд, может минут. Я уставилась ему за спину, потому что не смогла выдержать этот взгляд, всматривалась в лесную чащу, стараясь прочистить мозги и выровнять дыхание, угомонить все еще тлеющее желание и возбуждение. Понять, что происходит.
Дыши, Бартон.
Мне надо было вернуть самообладание. Снова нормально воспринимать окружающую действительность, ощутить собственное тело.
— Зачем ты на нее напала? — вырвал из оцепенения голос Нэда. Слова звучали рычанием, он буквально выплюнул их, делая шаг ко мне. Маркус поднял, вытянул вбок руку, не давая волку приблизиться. Все еще смотрел холодно и отстраненно, сжав в тонкую линию губы. Все еще молчал. И его взгляд заставлял покрываться мурашками, я словно потерялась в карих глазах.
— Язык проглотила, Бартон? — опять зарычал мужик, стоящий за спиной Джефферсона.
— Что? — вздернула голову, словно сбрасывая с себя зыбкую патоку взгляда Маркуса. Кровь брызнула изо рта. — Я сделала что?
Охренеть…
— Напала на Ленни! — Нэд подался вперед, взгляд сверкал злостью, почти яростью. На скулах ходили желваки, руки он держал в карманах спортивных штанов, на шее вздулись вены. — Марк наказал ее! Или тебе показалось недостаточно?! Ты всегда была злобной сучкой, Бартон!
Я подавилась следующим вдохом, стиснула руки так, что ногти впились в ладони, встала, забыв про наготу и боль. Выплюнула остатки чужой крови, ставшей теперь вдруг отвратительной на вкус, вытерла губы и подбородок.
— Я ни на кого не нападала. Ленни выследила меня и набросилась.
— Она скулила, звала на помощь, просила тебя остановиться, Эм, — покачал головой Клив. — Вся стая это слышала. Нет смысла врать.
Я дернулась, с шумом втянула в себя воздух. А психованная волчица молодец, быстро и ловко сориентировалась. Гораздо быстрее меня.
— Я не слышала, как она звала на помощь, — покачала головой. — Я слишком давно не была в стае, чтобы способность общаться с вами в шкуре волка сохранилась. Я не нападала на Ленни, — повторила тверже, отстраненно замечая, что кровь из ран потекла сильнее.
— Эм, — низко, тихо заговорил Марк, — Ленни позвала на помощь, как только ты начала ее преследовать. Еще в лесу.
И снова — умница Ленни, лузер Эмили.
— Это чушь. Если кто кого и выслеживал, то это она меня. Я просто защищалась.
— И поэтому ты стоишь тут перед нами, — выплюнул Нэд, — а мою жену отнесли к Фрэн еле живую.
Жену?.. Вот так-так, Растяпа-Нэд женился на Ленни… Ясно-понятно. Стало вдруг смешно, смех буквально распирал, и я с трудом сдержала от того, чтобы не расхохотаться. Снова вдохнула и выдохнула, прогоняя туман в голове. Молчала. А стоило продышаться и осознать все до конца, место ненормального веселья заняло раздражение.
Волки все еще ждали от меня какого-то ответа.
— Я не нападала на твою суку-жену, — бросила зло, глядя в глаза Джефферсона.
— Эмили, — заговорил Маркус, и от того, как это прозвучало, мне захотелось вцепиться ему в глотку. — Ленни бы не напала на тебя, она знала, какие ее ждали бы последствия.
— То есть ты мне не веришь? — спросила ровно, стараясь контролировать дыхание и голос. — Три дня назад ты защищал меня перед ними, говорил на башне, что все понимаешь, а теперь считаешь, что я буду заниматься местечковыми разборками? Серьезно, Марк?
— Эм, я…
— Ответь мне, — оборвала его. — Ты правда думаешь, что я опущусь до того, чтобы выслеживать какую-то тупую суку? Гнать ее сюда? Пытаться убить?
— Бартон, чертова стерва, — прорычал Нэд. — Ленни не…
— Заткнись, Нэд, я разговариваю не с тобой, — оборвала волка, ярость снова врезалась в грудь, с такой силой, что стало сложно дышать. Я перестала чувствовать боль в бедре и боку, на шее, тянущее чувство отошло куда-то на задний план. — Да или нет, Маркус?
— Нам просто надо про…
— Нам ничего не надо, — снова встрял Нэд. — Ты злобная, мелочная…
— А ты трус, Нэд, — отбила спокойно. — Тебе проще считать меня тварью, чем открыть глаза на собственную жену. Забыл, как она и ее дружки гнобили тебя с шестого класса, а я вытирала тебе сопли и слюни, лечила синяки и разбитые губы, сидя под трибунами?
— Это не дает тебе права…
— О, да пошли вы все! — не сумела я сдержаться, развернулась и почти бегом бросилась к краю утеса. Я не могла на них смотреть, не хотела слышать. Если останусь сейчас тут, снова перекинусь и наброшусь на кого-нибудь. Драться буду пока не сдохну. Волки и агрессия, агрессия и волки. Хреново, с какой стороны не посмотри.
— Эмили, — позвал Маркус.
Я лишь ускорила шаг, остановилась на самом конце выступа, всматриваясь в темную воду, желая, чтобы она была достаточно холодной, чтобы остудить меня, унять ярость.
— Эм, ты ранена, не делай глупостей! — он шел ко мне, шел быстро, даже, пожалуй, слишком. Но, даже если побежит, не успеет. — Мы проверим…
— Да плевать, — пожала плечами.
— Эмили, мать твою!..
— Иди в жопу, — ответила тихо, боясь сорваться на крик. — Ты и твоя стая. Вы не волки — вы кучка подростков из старшей школы. Так и не выросли.
Я оттолкнулась от выступа и ухнула вниз, слыша разъяренное рычание Джефферсона в спину. Вода и правда была холодной, достаточно холодной, чтобы прочистить мозги и ожечь раны плетью из серной кислоты.
Я бы, наверное, застонала. Но мысль о том, что стон приведет к тому, что мне придется всплыть на поверхность, заставила сдержаться. И я лишь нырнула глубже.
За вещами вернусь позже.
Мне надо остыть, подумать и все взвесить.
Возможно… Возможно, я смогу помочь Артуру, только если заберу его в совет, в центр и свою лабораторию…
Здесь… здесь слишком много отвлекающих факторов и… болезненных воспоминаний.
Я вынырнула, отплевываясь, сориентировалась и поплыла к дальнему островку. Боль в ноге и боку заставляла почти скулить.
Вот так, Бартон. Получи по морде.
Отличное напоминание о том, что слова и обещания в этой стае всегда были лишь пустым звуком.
На берег я почти выползла, сил практически не осталось: течение и раны сделали свое дело. Упала на песок прямо возле воды и, раскинув руки, уставилась в темное небо. Улыбка змеей сверкала на губах, пока я пыталась отдышаться.
Все-таки мне удалось поплавать, пусть и не так, как я рассчитывала, но тем не менее.
Раны все еще кровоточили, причиняли боль.
Дура, Бартон. Наверняка занесла какую-нибудь гадость.
Я с трудом села, переждала головокружение и осмотрела то, что получилось осмотреть. Ну или попыталась. К сожалению, себя лечить я не могла. Может быть, никогда не смогу. Но на вид все выглядело куда как лучше, чем ощущалось.
Интересно, сарай все еще жив? Или подростки теперь используют что-то другое вместо него?
Я тяжело поднялась, ощущая каждую гудящую в теле мышцу, и еще раз внимательно огляделась, изменив зрение.
Остров выглядел так, будто тут давно никого не было: ни пустых бутылок из-под газировки и пива, ни оберток от шоколада и чипсов, ни следов кострищ.
С другой стороны, возможно, нынешнее тинейджеры гораздо сознательнее, чем были когда-то мы.
Мелкие острые камешки кололи обнаженные ступни, ветер заставил кожу покрыться мурашками, а я медленно брела от песчаной косы в сторону деревьев. Ощутимо шатало, и слегка кружилась голова. Неприятные ощущения — будто я слабая и беспомощная.
Я шла, цепляясь за деревья и ветки, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться. Сырой воздух с озера пробирался под кожу, в кости и кровь.
Мне бы обернуться, конечно, но… Но сначала надо все-таки выяснить, цел ли сарай. Возможно, там найдется что-нибудь, чем можно перекусить. Охотиться я сейчас не в состоянии, да и не на кого тут, по сути, охотиться — остров слишком мал.
Трещали под ногами сухие ветки, царапали бедра и руки кусты, пружинила земля.
А я словно окунулась в детство.
Мне нравилась вода. Кажется, что плавать научилась даже раньше, чем впервые перекинулась. Я несколько раз даже переплывала озеро, чтобы побродить по другому берегу. То время в стае почему-то запомнилось как вечное лето с ярким, жарким солнцем, текущим по рукам мороженным, жареным маршмеллоу, и ветром в ушах, когда удавалось оторваться от учебников. Будто не было в том времени весны, осени и зимы. Только лето. Пахнущее травами, цветами, попкорном и яблоками в карамели. С потрескиванием костра и короткими, неумелыми гитарными переборами.
Лет до двенадцати я твердо была уверена, что об этом месте никто не знает, что я его полноправная хозяйка.
До того раза…
Я так разозлилась. На Марка, на Колина, на Крис. На всех. И по привычке удрала сюда, где могла ни на кого не оглядываясь, и ничего никому не объясняя просто побыть с собой наедине.
В тот день Колин сморозил что-то про то, что единственное, что мне удается превосходно — это осуждать других. Рыкнул после того, как у меня не получилось избавить его от раны, полученной в очередной стычке с городскими. Джефферсон, залатать которого у меня вышло полностью, просто стоял рядом и хохотал над остроумием волка. Я обозвала их придурками и свалила в закат, кипя от злости и несправедливых слов.
Что может быть больнее для девочки-перфекциониста, чем замечание о том, что у нее ничего не выходит? Что может быть обиднее, когда от парня, который ей нравится, вместо благодарности, она слышит издевательские смешки?