Клифф попался мне на пути следующим. Он был не больше чем в шести милях от Лиама. Все верно, стражи заканчивали первый за ночь обход, судя по луне, и должны были встретиться перед озером как раз к тому времени, как туман полностью осядет.
Я тихо рыкнул перед прыжком, но Клифф тоже оказался на земле. Потом все повторилось и с воем, и с ударом по морде.
Хоть кто-то из них порадует меня сегодня?
Гас замешкался ровно на два удара сердца, за что получил гораздо сильнее первых двух стражей. Предупреждать о моем приближении Стива он не осмелился. Так и остался лежать, подставив мне брюхо, когда я уходил.
Но Стиву не понадобилось предупреждение. Он был начеку, ждал. Правда, атаку отразить тоже не сумел.
Я могу быть очень тихим, когда мне это действительно необходимо, и очень незаметным.
А вот Тони меня порадовал. Он не только устоял на лапах, но даже попробовал дать отпор. Хороший страж, внимательный, чуткий, спокойный и лес знает не хуже меня.
Пожалуй, сегодня я нашел одного из тех, кто будет сопровождать меня и молодняк в ночь охотничьей луны.
Осталось найти еще одного.
Охота была быстрой, и сам процесс много удовольствия не принес. Олень-однолетка сломал ногу в овраге, смерть его была быстрой. А вот молодое свежее мясо… Я оторвался, казалось, за два прошедших месяца. Сожрал почти половину туши.
Когда тащил остатки своей добычи мимо дома на утесе, с балкона второго этажа в бассейн сиганул Пит, восемнадцатилетний оболтус Райанов, заставив улыбнуться.
Не так давно и я, точно так же выпендриваясь перед девчонками, прыгал в воду или выуживал из бассейна пьяных в хлам друзей.
Интересно, а как давно так отрывалась Бартон? Как давно она была на охоте?
Я тряхнул головой и ускорил шаг.
А уже дома, после разделки туши и душа, набрал сообщение Макклину.
Мне очень не понравились результаты сегодняшней проверки. Не понравились настолько, что я готов был обратиться к Конарду. К волку, который чуть не отнял у меня лучшего друга, к отбитому одиночке, который совершенно недавно неожиданно для меня перестал таковым быть. Сколотил собственную стаю из точно таких же городских отщепенцев и проходимцев. И, на удивление, у урода получалось неплохо. Он был хорошим альфой. Все таким же отбитым и наглым, но хорошим… достойным Крис. И в отличие от нас, он не расслаблялся.
А мы расслабились. Даже слишком. И мне не нравилась эта расслабленность. Особенно у собственных стражей. Даже к сегодняшней проверке они отнеслись… Нет, им хватило серьезности, но им не хватило осознания опасности. И это заставляло меня злиться и искать варианты. Волк, не осознающий опасности, — ярморочный аттракцион, добыча охотника, чучело у камина.
Стражи явились ко мне через полчаса, с трудом, но все-таки выдержали порцию моего недовольства. Кривились, корчились, харкали кровью, но выдержали.
Хорошо. Стражи — кулак любой стаи. Они должны справляться и выдерживать, иначе им не место в охране.
Я не тешу себя напрасными иллюзиями, мое положение в стае всего лишь чуть менее шатко, чем было в самом начале, после ухода отца. Это нормально. Я бы удивился скорее, если было бы по-другому.
А еще удивлюсь, если Макклин не примет подачу. Как и я, волк любит крученые мячи, чем сложнее, тем лучше. Развлекаться оборотень тоже любит.
Я вышел на крыльцо, провожая взглядом, еле перебирающих ногами волков, и нахмурился. Начало пятого утра, а в окнах больницы на первом этаже горит свет. Здание хорошо видно отсюда, оно стоит почти напротив моего дома, на центральной дороге.
И я мог поставить сотню на то, что знаю, кто сейчас сидит в кабинете Фрэн.
Бартон никогда не умела вовремя остановиться. По крайней мере не в том, что касалось ее способностей или лечения.
Я сбежал вниз, направляясь к темному зданию, не отрывая взгляда от окон. Волки в этой части поселка спали, приглушенно горели кое-где фонарики на лужайках, поскрипывала на ветру чья-то калитка, ветер доносил до слуха басы и крики вечеринки.
Эм на вечеринки обычно не ходила…
Она постоянно пропадала за учебниками, в своих колледжах и спец школах. Когда мы дурачились на озере, сутками пропадали за видеоиграми, надирались в доме на утесе, Эмили-зануда-Бартон училась. С каким-то непонятным мне колюче-отчаянным усердием. Отвратительно-розовый рюкзак сменился кожаным, все чаще вместо учебников в руках начал появляться ноутбук, волосы с каждым годом становились все короче и все ярче, а наши споры ожесточеннее, но в остальном в поведении Эм ничего не менялось. Бартон оставалась все такой же строгой всезнайкой, не совершающей ошибок и не прощающей слабостей ни себе, ни другим.
Лечила Эмили так же, как и училась — до потери сознания… Как правило собственного.
Я прекрасно помнил, как пять лет назад она достала с того света беременную Анну и ее еще не рожденного щенка, а потом корчилась от боли у меня на коленях и просила ее отвлечь. Отвлечь… Потому что ничего не помогало…
Я дернул ручку двери и вошел в кабинет, желая высказать упрямой волчице все, что я о ней думаю, и силой, если понадобится, оттащить домой.
Но слова так и застряли на языке, плюхнулись чем-то тяжелым в желудок.
Эмили уснула за столом, перед открытым ноутом, за ее спиной тихо шуршали, работая, какие-то приборы, мигали лампочками.
Я не имел понятия, что это за штуки и для чего они нужны. Просто… Фрэн просила, а я покупал, и сейчас мне казалось, что я впервые вижу, как они работают.
А Эм спала… Под это гудение, уронив голову на руки. Под халатом выделялись тонкие, острые лопатки, невозможного цвета пряди падали на лицо из-под съехавшей уродской шапочки. Эм ровно и размеренно дышала, но глаза двигались под веками, девушка хмурилась, а на шее трепетала жилка.
От нее сейчас пахло почти так же, как я помнил. Запах как будто снова собрался из того непонятного, расползшегося нечто, которым пахло от нее сегодня и вчера. И все-таки… чего-то еще не хватало. Что-то висело в воздухе, рядом, но все еще неуловимое.
Но, кажется, моему зверю было достаточного и того, что он чувствует сейчас. Он зарычал утробно и довольно, заскребся под кожей, заставил чаще вдыхать, заставил двигаться.
От Бартон пахло осенним ветром, свежим, холодным бризом, растертой между пальцами лесной ягодой.
И губы у нее сейчас были ягодными. Яркими, потому что она их слишком часто и слишком сильно кусала. Всегда кусает, когда задумывается о чем-то, терзает их острыми зубами, почти всегда до крови. В этом зануда тоже не знает меры.
Я закрыл крышку компьютера, осторожно поднял Эм на руки, выудив из-за стола.
Цыпленок…
Эмили заворочалась, что-то пробормотала, уткнулась носом мне в ключицу, сжав в кулаке ткань футболки.
Глаза она открыла, только когда мы уже подходили к ее дому, из-за громкого взрыва смеха со стороны главной дороги.
Открыла и еще крепче схватилась за мою футболку. Сонная, взъерошенная, немного растерянная.
— Марк, — голос звучит хрипло и тихо. Прошивает меня будто двадцатый калибр, от макушки до основания, вытаскивает и вытягивает что-то темное со дна, — что…
— Ты уснула, зануда, — я отвожу от Бартон взгляд, с трудом, но все же отвожу. От ее губ, от ее глаз, от взъерошенных волос. Но с места так и не двигаюсь, застыв возле двери. — Отключилась прямо за столом.
— Почему не разбудил? — Эм все еще сонная, поэтому не спорит и не пререкается, по своему обыкновению. Она все еще мягкая и растерянная, умопомрачительная.
Под белым, безликим и слишком большим для нее халатом нет толстовки. Она осталась висеть на вешалке в больнице, и поэтому я очень остро чувствую каждый изгиб Эм, трогательные позвонки, птичьи косточки ребер.
— А зачем? — вопрос резонный, потому что я действительно не понимаю, зачем надо было ее будить. Я сейчас вообще с трудом понимаю что-либо, даже себя. Тем более свои ощущения. Просто… что-то происходит. И я не хочу, чтобы это что-то прекращалось. Меня все устраивает, даже более чем.
— Я все еще не закончила с…
— Ты завтра все закончишь, — мой голос тоже звучит тихо, глаза Эм завораживают и затягивают, ее искусанные губы все еще как брусника. Бартон хрустально-тонкая, шелково-нежная. Рваные прядки, обрамляющие лицо, придают ей какой-то совершенно беззащитный вид. Это дико. Потому что я знаю, что Эм отнюдь не беззащитна, но отделаться от этой мысли не могу.
Ее дыхание сбивается, она застывает в моих руках, забывает сделать следующий вдох, зрачки расширены, и снова еще сильнее натягивается ткань в ее пальцах.
Я наклоняю к ней голову, втягиваю запах у виска и за мочкой уха.
Дышу.
— Джефферсон, — в этом обращении проскальзывает обычная Бартон. Колючая, защищающаяся.
— Замолчи, Эм, — раскатистым рычанием из горла. — Просто замолчи.
И она на удивление замолкает, захлопывает рот и не двигается.
Я втягиваю ее запах еще несколько мгновений, может минут, может секунд. А потом разжимаю руки. И Эм медленно скользит вдоль моего тела.
Я не прячу от нее желание, наоборот, хочу, чтобы она почувствовала и ощутила его в полной мере, поэтому прижимаю ее бедра к своим.
Это кайф. Это очень просто и очень остро. Почти на грани.
Мы оба чувствуем, как между нами искрит, поднеси спичку — и рванет к чертям. Полыхать будет до самого рассвета, до неба, затмевая солнце.
Эмили выглядит напуганной и… черт возьми, разгоряченной. В ее глазах тлеют угли, в ее глазах затаилась волчица, и, как всегда, она от меня ничего не скрывает.
Мне хочется попробовать на вкус кожу за ухом Эмили. И я провожу языком. С оттяжкой, прикусываю мочку уха и зализываю место укуса.
Бартон всхлипывает, ее бедра еще теснее прижимаются ко мне, пальцы путаются в волосах, натягивают.
Вот так.
Взрыв смеха где-то совсем близко, и я вдыхаю запах Эм в последний раз, а потом отступаю на шаг. С огромным трудом, чуть ли не за волосы оттаскиваю себя от девушки. В висках — пульс, кровь и жидкая ртуть. Дерет в горле вкусом брусники.
— Спокойной ночи, Эмили, — на моих губах улыбка. Затаившаяся, но все же она есть. И я благодарен сумраку и теням за то, что они скрывают этот намек на улыбку от Эмили. Она снова не так поймет.
Волчица молчит, ничего не говорит. На ее шее мурашки, зрачки расширены, запах желания забивает мне легкие, туманит мозги, как три бутылки двенадцатилетнего виски. Она опускает руки, медленно выпутывая пальцы из моих волос, и отступает на шаг, прислоняется спиной к двери. Смотрит почти испуганно, но подбородок гордо вздернут.
Уйти получается с трудом, но я все же ухожу и не оглядываюсь, чувствую спиной взгляд Бартон, моя улыбка все шире с каждым шагом.
Глава 4
Эмили Бартон
У меня совершенно не получается справляться с собой.
И чем дольше я смотрела вслед Марку, тем отчетливее это понимала, тем сильнее становилось мое отчаянье. Я чувствовала это отчаянье сейчас практически за спиной, его дыхание на шее, ледяные пальцы на запястьях, ядовитый шепот на ухо.
Я не понимала, в какую игру играет Джефферсон. И совершенно не была уверена, что хочу понять.
Тело колотило. Начало колотить, как только я позволила себе не сдерживаться. Крупная дрожь, как ломка, чуть ли не до стука зубов. Задорная такая, почти осязаемая дробь.
Сколько должно пройти времени, чтобы меня наконец-то отпустило?
Разве пять лет — недостаточный срок?
И волчица толкается и рвется внутри, как обезумевшая. Ей сорвало тормоза. Она хочет к нему, она готова плюхнуться на брюхо у его ног и отставить задницу. И от этого почти тошнит.
Запах Маркуса — что-то терпко-горькое, обжигающее, как кайенский перец — все еще на языке, в легких, во рту.
Я закрыла глаза, уперлась затылком в дверь, с шумом выдохнула.
В задницу. И Джефферсона в задницу в первую очередь!
Я толкнула дверь и вошла в тихий дом.
Иллюзия защиты, как струи воды городского фонтана — прозрачная, слабая. Все здесь принадлежит Джефферсону. Этот дом не исключение.
Ноги ватные, в голове туман.
Меня не отпускало ни в душе, ни на кухне за чашкой чая, ни даже после укола.
Глаза слипались, а в голове — штиль и паника.
Чудесно, ну просто прекрасно. А ведь Маркус почти ничего не сделал. То есть вообще ничего. Просто несколько касаний, просто слишком близко стоял, просто смотрел…
Я дернула головой и с тоской оглядела пакеты, сваленные в гостиной. Немного, но тем не менее… Разбирать их не было ни сил, ни желания. Я лишь вытащила свежее нижнее белье и футболку и уже собиралась отправиться спать, когда почти истерически заверещал мобильник, заставив изменить планы.
— Если ты звонишь мне просто, чтобы узнать, как дела, я тебя прокляну, — предупредила, поднимая трубку.
— Ты не ведьма, так что с этим ничего не выйдет. И, поверь, я бы хотел позвонить, чтобы просто узнать, как дела, — голос Дилана звучал непривычно серьезно. — У нас проблемы, Эм. И я звоню, чтобы предупредить.
— Совет что-то нашел? — я опустилась на диван, на самый краешек, чувствуя, как сводит судорогой ноги, как деревенеет позвоночник. Но что они могли найти такого, что Дилан звонит мне в такое время?
— И да, и нет, принцесса. Послушай, сейчас перерывают вашу с Фэллоном лабораторию, ходят слухи, что утечка произошла именно из вашего отдела, я…
Что..?
— Почему Филипп сам не позвонил? — перебила я Лана.
— Потому что он считает, тебе не обязательно об этом знать. Мы орали друг на друга почти час, и каждый остался при своем мнении. Ты знаешь Фэллона, он может быть почти таким же упрямым, как и ты. В общем, здесь все по-старому. Работать практически невозможно, вполне вероятно, что на некоторое время нам придется свернуть все исследования.
— Это же… — я не могла поверить тому, что слышала. Простой в работе… — Но… мы не можем, это… — было чувство, будто меня ударили по голове. Если остановиться сейчас… Два года работы, два года каторги, хронического недосыпа, недоедания и недотраха, чтобы какой-то мудак из совета, пустил все коту под хвост?
— Это еще не все, — вздохнул оборотень и, словно, отвесил очередную оплеуху. — На самом деле, даже хорошо, что ты уехала…
— Дилан! — прорычала я, начиная терять терпение, когда пауза непростительно затянулась. Я слышала, как на том конце провода здоровяк гремит посудой, как с тихим пшиком и металлическим лязгом он открывает бутылку пива. Готова была поклясться, что это Бадвайзер.
— Я так понимаю, газет ты не читаешь, радио не слушаешь, ленту не листаешь?
— Дилан… — еще жестче, пожалуй, даже жестче, чем следовало.
— Тупые гринписовцы совсем озверели: третий день стоят с плакатами под нашими окнами, сотрудников центра теперь сопровождает охрана, в прессе куча дерьма, мы опасаемся нападений и беспорядков. Было несколько атак на наши серверы. И… — он снова прервался на несколько мгновений, послышался шумный глоток, — двое лаборантов пропало. В том числе и у тебя.
— Твою мать… — не смогла сдержаться я, чувствуя, что еще чуть-чуть, совсем немного, и мой позвоночник переломится от напряжения, в висках застучало.
— В общем, Эм, я хочу, чтобы ты была предельно осторожна. И если вдруг что-то…
— Давай обойдемся без приступов паранойи, Лан. Я все поняла. И… Мне нужно, чтобы ты нашел способ как-то передать мне записи с последних тестов Стеф и Брайана. Вы ведь продолжаете?
— Эм…
— Не обсуждается, Дилан. Так вы продолжаете?
— Да, принцесса, но порадовать тебя нечем. Как ты и просила, мы сняли Стеф с образца и… все плохо, — бутылка с шумом опустилась на какую-то деревянную поверхность. Я же встала на ноги и выскользнула на крыльцо. Хотелось на воздух.
— На сколько все плохо? Сколько до полного выведения из организма?
— Меньше восьми часов.
Черт!
— А эффект?
— Еще меньше, как только концентрация падает до двух сотых, волчица становится почти такой, какой мы ее увидели, с Брайаном практически то же самое.