Дом старосты я напоследок оставила, чтобы вместе с воином и дядей Витором за вещами вернуться. Меня там не ждали — укоренилось у дяди Витора мнение, что я безбожница, обычаев не чтящая. Но все ж староста и его жена единственные не попытались от моего хлеба отказаться, даже поблагодарили.
Посланник наблюдал за мной с удивлением. Обычай был ему незнаком, но вопрос вызвал только один. Воин спросил, действительно ли сиятельная госпожа сама пекла хлеб. Я смутилась, вспыхнула, растерялась совсем. За меня староста ответил. Зычно, громко.
— Сама, ясное дело! Кареглазая все умеет. Всему научена. Хорошая была б в хозяйстве баба, если б не… — он вдруг вспомнил, с кем говорит, и вовремя прикусил язык. Не назвал дар проклятием. Посланнику Императора, выжидающе приподнявшему бровь, это точно не понравилось бы.
Господин Мирс искренне считал, что я заслуживаю наилучшего к себе отношения, почестей. Как королевна из сказок, не иначе. В сравнении с неприятием, почти враждебностью односельчан, не чаявших избавиться от меня, в глаза особенно бросались и вежливость, и почтительность, и уважение воина. Настоящие, не наигранные. И я терялась, не знала, как себя вести.
У моего дома собрались люди, вся деревня. Дети, взрослые, старики. Глазели, шушукались, смеялись, перекрикивались и враз смолкли, когда увидели меня и воина, ведущего двух прекрасных коней в поводу. Расступились, пропустили меня к калитке. Проходя мимо них, заметила, что вещи и горшки у забора нетронутые стоят. Повторяя про себя, что была бы честь предложена, а возьмут или не возьмут — не мое дело, вошла в дом. Подошла к сумкам на столе, проверила, хорошо ли все застегнула. Уложила третью ковригу, что память о деревне сохранить должна.
— Неужели это все, госпожа Лаисса?
Я подпрыгнула от неожиданности, резко повернулась к воину. Мне и в голову не приходило, что кто-то может зайти в проклятый дом, потому так напугалась. Посланник рассыпался в извинениях, вдруг показался еще более смущенным, чем я. Заверила, что все в порядке, что просто задумалась и не услышала его шагов. Господин Мирс улыбнулся и взял со стола сумки.
Они показались ему слишком легкими. Это было видно по тому, как он поднимал поклажу. Много позже выяснилось, что южане задаривали будущих жриц золотом и каменьями, заботились о них, как о царевнах. Ограждали от тревог и забот, ибо дар их был тяжел, а ответственность велика.
Посланник Императора просто поверить не мог в такое различие между разными провинциями.
Я вышла на улицу и окунулась в вязкое напряженное молчание. Если бы не пели птицы, не пофыркивал конь, не лаяла не другом конце деревни собака, я бы решила, что оглохла. Тишина была густой, взгляды людей — холодными и выжидающими. Сердце болезненно зашлось стуком, во рту пересохло, слова никакие на ум не шли. Господин Мирс приторочил мои сумки к седлу, удивленно на дядю Витора глянул. Посланник Императора ждал от старосты Сосновки прощальных речей, и тот не мог промолчать.
— Лаисса, — в кои веки назвав меня по имени, смущенно начал дядя Витор. Голос хриплый от волнения, староста старался не встречаться со мной глазами, говорил медленно. — Мы все и всегда знали, что твое место не здесь. И ждали, когда за тобой приедет Посланник. Вот и случилось. Ну, не поминай лихом… Тебе там, может, лучше будет. Прощай, Кареглазая.
Не самая красивая речь, зато дядя Витор подобрал слова так, чтобы не солгать мне на прощание. Он не щадил мои чувства, нет. Тогда бы не поскупился хотя бы на одно-единственное пожелание. Но и оно было бы лживым, а я бы почувствовала это, какой бы ласковой улыбкой староста ни прикрывался.
Именно в этом заключается мой дар-проклятие. Я вижу ложь и правду. Меня невозможно обмануть.
Улыбнулась, односельчан взглядом обвела. Пожелала здравия и удачи. Мне не ответил никто. Приняла помощь почтительного воина, разъяснившего, как надо сидеть в непривычном женском седле. Умостилась и, тронув поводья, поехала прочь из Сосновки.
Чем ближе мы подъезжали к реке, тем больше боялась, что начнут болеть руки. Воспоминание о кровящих рисунках было таким ярким, что не выдержала, остановила коня перед мостом. Воин все понял верно.
— Госпожа, в Храме мне дали амулет, благодаря которому мехенди, магические рисунки на ваших руках, позволят мне привезти вас в Ратави, — пояснил он.
— Теперь ясно, — я изобразила улыбку.
Душу скребло осознание, что меня просто привязали к Посланнику, как прежде к Сосновке. Чувствовала себя вещью, чужой собственностью, которой распоряжаются по своему усмотрению. К счастью, господин Мирс с разговорами не приставал.
Через пару часов остановились на привал. Глянув в сторону Сосновки, дым увидела вдалеке. Решение односельчан было… ожидаемым. Предсказуемым. Омыть подарки, чтобы размыть моему духу путь в Сосновку, сжечь дом, чтобы некуда было духу вернуться. Я для них мертвая…
От горечи слезы на глаза навернулись. Глупые слезы, непонятные. Что за смысл из-за этой последней обиды плакать? Верно дядя Витор сказал, не место мне там было. Так и хранить его в памяти не стоит.
Встала, вынула из сумки нетронутую третью ковригу, положила на пенек у края поляны.
— Это такая традиция? — в низком голосе воина слышалось недоумение.
— Нет, — просто ответила я.
Он не стал спрашивать. Понял, что время для разговоров плохое.
ГЛАВА 2
Ближайший городок, с которым Сосновка торговала, оказался не таким большим и красивым, как думалось. По сути, от деревни его отличали только число домов и храм десяти богов. Рощицы и поля, ручейки и реки, далекие горы на западе примелькались. Селения, в которых мы на постой останавливались, тоже вскоре стали казаться одинаковыми. Восторженные дети, опасливые взгляды, которые бросали на имперца соотечественники, только подчеркивали наигранную вежливость старост. Они боялись гневить тарийца, а потому старались угождать.
Всю дорогу Посланник меня удивлял. Всегда кланялся, даже если мы были одни. Не позволял другим мужчинам не то что касаться меня, а даже приближаться. Хотя больше всего поражало другое. Господин Мирс смотрел мне в глаза и называл по имени.
И все же он никогда разговоров первым не заводил, а поначалу беседы и вовсе не ладились. Воин отвечал неизменно почтительно, уважительно, но коротко. Словно не считал, что достоин разговаривать с сиятельной госпожой. Но проводить часы в молчании было трудно, я все чаще расспрашивала воина о Ратави и Империи. Со временем господин Мирс стал многословней, рассказывал всякое. И о южных городах, и о Жемчужном море, которое нам предстояло пересечь.
Еще Посланник будто считал своим долгом говорить мне лестные слова. Начинать с этого день, этим же и заканчивать. Он хвалил мои русые волосы, толстую косу, легкость, с которой я в седле держалась. Добрые слова он говорил безо всякого принуждения, а порой и особого повода, но неизменно искренне. Покраснев от смущения в очередной раз, не вытерпела, спросила, зачем он так поступает. Казалось, вопрос его удивил больше моей неловкости.
— Вы не похожи на женщин моего народа, госпожа Лаисса, — низкий голос мужчины чуть изменял слова приятным говором. — Но вы красивы. А красивым женщинам нужно об этом говорить.
Я еще больше смутилась, до корней волос вспыхнула, с ответом не нашлась. Никогда не считала себя красивой, но Посланник не лукавил и не льстил. Просто сказал правду. От этого замешательство мое только усилилось. Пытаясь неловкость сгладить, господин Мирс спросил:
— Вы называли старосту дядей. Он ваш родственник? — и добавил, заметив мой озадаченный взгляд. — Не хотелось бы думать, что я был с ним и его семьей недостаточно учтив.
— Нет, он не родственник, — я покачала головой. — Они с женой приютили меня после смерти родителей. Я прожила у них пять лет, а потом стала жить одна. Дядя Витор помогал по хозяйству.
Говорила нарочито бодро, ведь жаловаться не собиралась. К тому же одной жить было легче. Но моя наигранная веселость еще больше Посланника поразила.
— Вы сами вели дом? Готовили еду и ухаживали за животными? — нахмурился он.
Я кивнула.
— Это совершенно возмутительно! — вспылил воин. — Вы станете Забирающей! Это редчайший и очень тяжелый дар. Вас должны были ограждать от невзгод, заботиться о вас!
— В Изначальной Империи, возможно, так и происходит, — я пожала плечами. — Здесь этого дара боятся. А единственное, о чем жалели люди в Сосновке, так о том, что не успели меня выгнать до того, как Доверенная приехала.
Выражение его лица, его взгляда менялось на глазах. Воин постепенно понимал, какой была моя жизнь в ожидании Посланника.
— Я думал, они не называют вас по имени из уважения, — тихо сказал он.
Я отрицательно покачала головой, а голос прозвучал безжизненно:
— Нет. Они так закрывали от меня свои сердца, чтобы чужая магия, моя магия, на них не влияла. Чтобы я не могла прочесть их мысли.
Тариец долго молчал, хмурился. Во взглядах, которые он бросал на меня, читалось сочувствие.
— Теперь мне многое понятно, — вздохнул воин. — Не ожидал, что образ мышления людей в провинциях так сильно отличается от убеждений в Изначальной Империи. Это неприятное открытие.
Он больше ни разу о Сосновке и моей былой жизни не спросил, а беседу завел о простом, о песнях.
После того разговора наше общение переменилось. Вежливость и почтительность никуда не делись, даже когда мы бывали одни. Но его отношение стало теплей, человечней что ли. Он по-прежнему первым не заговаривал, хотя стал более словоохотливым, открытым. Правда, при людях вел себя, как и прежде. Мой спутник неизменно все решал за меня. Не так, будто я пленница или слабая женщина, не способная ни на что без мужчины. Нет. Посланник всем видом своим показывал, что лишь сопровождает и охраняет сиятельную, недостижимую госпожу, на которую простой смертный и посмотреть не вправе. Тон высокого воина на окружающих влиял сильно. Все встречные относились ко мне именно так, как того ждал Посланник. Меня это смущало, а господин Мирс только повторял:
— Госпожа Лаисса, поверьте, к жрицам следует относиться с еще большим почтением. Вы почувствуете разницу, когда доберемся до границ Изначальной Империи.
Посланник, к сожалению, отказался объяснить, почему мой дар так важен. Даже не сказал, чего ждут от Забирающей. Лишь пообещал, что мне все разъяснят в Ратави, и попросил об этом больше не заговаривать.
Господин Мирс выбрал кратчайший путь до столицы. В обход больших городов и по Жемчужному морю. Мне не терпелось на него посмотреть, а господин Мирс будто мысли мои прочитал и, когда мы до портового города добрались, предложил первым делом на набережную сходить. Уже не первый раз воин такую заботу проявлял. Мягкую, теплую, дружескую.
В такие моменты я хорошо чувствовала двойственность его поступков. Часть он делал ради будущей Забирающей. Выбор лучших комнат на постоялых дворах, подчеркнутая почтительность, ограждение от незнакомцев.
Часть, как предложение пойти на набережную, господин Мирс делал для меня. Для семнадцатилетней Лаиссы из отдаленного уголка Империи.
Но все его поступки и слова были искренними. Он не обманул меня ни разу, не лукавил и не преувеличивал. От этого его сердечность становилась только ценней.
Море, огромное, тихое, искрящееся в закатных лучах, меня поразило. Как и величавые корабли на волнах, как теплый ласковый ветер. Как крики чаек и запах соли. Я себе все представляла именно таким. О таком Жемчужном море я читала, о таком мечтала. Большое темно-красное солнце тонуло в далеких волнах. Глядя на него, впервые почувствовала радость от того, что уехала из Сосновки. Пожелала себе, чтобы воспоминания о ней исчезли так же, как солнце за горизонтом. Когда оно полностью скрылось в воде, воин повел меня обратно в город — нужно было найти место для ночлега.
Хозяин постоялого двора лично прислуживал Посланнику Императора и будущей Забирающей. Он лебезил и заискивал, наигрывал почтительность, а неискренность была ему вторым именем. Он принадлежал к моему народу и чем-то дядю Витора напоминал. Так же не принял чужую культуру, держась за три десятка своих богов. Так же опасался южанина гневить, но грош цена была этой лживой вежливости.
Сын хозяина принес господину Мирсу ответ капитана "Красавицы". Этот корабль шел в ближайший к Ратави портовый город и хотел отплыть с ночным приливом. Но Посланник Императора велел им задержаться, и капитан ослушаться не смел. Так велико было его желание угодить будущей жрице великой Маар. Мне это не польстило, напротив, досадно и неловко стало из-за того, что корабль задержался.
— Может, мы успеем еще сесть на корабль до ночного прилива? — спросила я занятого чаем воина.
— Так мы доставим капитану и команде много неудобств, — невозмутимо ответил тариец. — У них останется очень мало времени на подготовку.
— Но ведь они собирались отплыть сегодня, — я недоуменно нахмурилась. — К чему им еще готовиться?
— К тому, чтобы достойно приветствовать на борту "Красавицы" вас, госпожа Лаисса, — мягко пояснил воин. — Для них это большая честь.
Я смутилась, покраснела.
— Но мы потратим это время с пользой, — заверил Посланник. — Посмотрим город, погуляем. Говорят, здесь очень красивое здание городского совета.
Он говорил спокойно и уверенно, а я поняла, что спорить толку нет. Обычай мне не побороть, да и город посмотреть хотелось.
Утром нас у постоялого двора ждала крытая небольшая повозка с кожаным верхом. Господин Мирс назвал ее куббат. Я прежде таких не видела, с любопытством ее разглядывала. Большие колеса, кожаная ракушка, закрывающая седоков от ветра и дождя, скамейка с кованой спинкой для возницы. Повозка казалась легкой и быстрой. Посланник сказал, что в Ратави таких много, помог мне в куббат забраться и назвал вознице улицу.
Хорошо, что господин Мирс отъезд перенес. Прошлым вечером меня занимало лишь море, а после заката город казался сумрачным и серым. И усталость свое взяла — я по сторонам не смотрела. Теперь же убедилась в том, что Аливерд не зря называли одной из драгоценностей Империи.
Каменные двух- или трехэтажные дома, окна большие, переплеты частые, крыши черепичные. Выложенные ракушками и белой галькой улицы, много зелени. Растений я не знала, любовалась резными листьями, на разные цветы заглядывалась.
На улицах было многолюдно. Не могла избавиться от ощущения, что в городе какой-то праздник, такими нарядными мне казались прохожие. Но Посланник, сидевший рядом в куббате, заверил, что день совершенно точно будний.
Я льнула к кожаному боку повозки и старалась за него целиком спрятаться от чужих взглядов. До того дня в Аливерде это не так в глаза бросалось, но теперь мое домотканое добротное платье казалось уродливым, грубым, нищенским. С каждым ударом сердца я все больше стыдилась своей одежды. Надеялась, мы будем долго кататься по городу, а мне выходить и вовсе не придется. Уже хотела даже попросить Посланника об этом, но куббат остановился. У богато украшенной лавки с вывеской "Готовое платье".
— Думаю, мы начнем знакомство с городом здесь, — улыбнулся воин, помогая мне из повозки выйти. — Это лучшие портные Аливерда.
Зря он так подбодрить меня надеялся. Румянец нещадно жег щеки, сердце колотилось, колени дрожали. Я и представить не могла, что зайду в лавку с прекрасной одеждой в своем рубище. С ужасом представляла пренебрежительные взгляды торговцев и боялась, что меня прогонят. Но признаться в том Посланнику не смогла. Он отпустил возницу и распахнул передо мной дверь в лавку.
Не оправдались мои страхи. Вначале защитой от косых взглядов был господин Мирс. После, когда по его требованию хозяйку позвали, меня возвеличили слова "будущая Забирающая". Худенькая невысокая владелица лавки хоть и принадлежала к моему народу, сразу угождать принялась. Нас с воином пригласили на верхний этаж в просторную примерочную. Удобный диван, ширмы, за которыми можно было переодеться, приземистый стол, загроможденный папками с рисунками. Обходительная помощница владелицы принесла чай и сладости. Лишь бы дорогим гостям было хорошо и уютно.