— Тогда действуйте.
И тут моя подруга, моя единственная любимая подруга Любка делает шаг вперед и все так же не произнося ни слова, сосредоточенно и деловито стреляет Саше прямо в грудь… В сердце… Выстрел отбрасывает его на спинку кресла, рубашка начинает пропитываться кровью, которая вытекает из кошмарной рваной раны… Я кричу. Кричу так громко, что на какой-то миг глохну сама. Любка делает шаг ко мне, коротко размахивается и отвешивает мне звонкую пощечину.
— Не ори.
Больно, но действенно. Я сразу прихожу в себя и замолкаю, со всхлипами ловя ртом воздух. Георгий напротив морщится недовольно.
— Не переусердствуйте, капитан. Следов не должно остаться.
— Простите, уж очень хотелось…
— Понимаю… — задумчиво откликается Георгий.
Он занят делом. Натягивает на руки резиновые медицинские перчатки. Только сейчас обращаю внимание на то, что у Любки на руках такие же… Вижу это в тот самый момент, когда она протягивает Георгию свой пистолет — тот самый, из которого она только что убила Сашу. Гоша принимает его и аккуратно вкладывает в безвольную руку Наташи, располагает пальцы руки на рукояти, указательный кладет на спусковой крючок. После подносит руку женщины с зажатым в ней пистолетом к ее же виску. На то, что произойдет дальше, смотреть не могу — зажмуриваюсь и утыкаюсь носом в диванную подушку. Грохот и звук падения чего-то небольшого, но увесистого. Вот как оказывается инсценируют самоубийства…
Когда нахожу в себе силы взглянуть, то вижу, что Наташа действительно мертва… В виске небольшая дырочка, из которой, как ни странно, вытекло совсем немного крови. Расслабленная рука свесились за подлокотник кресла к полу, пистолет, выпавший из расслабленных пальцев аккуратно лежит на полу. Георгий и Любка переводят взгляды на меня. Моя очередь?
— Где ее? Наверху?
— Да. Или в той спальне, где они миловались. Или в комнате, где она жила с ребенком.
— В спальне, — определяется Любка. — Супруга вошла и застала их…
— Верно.
Они переговариваются обо мне, как о чем-то неживом, уже несуществующем. Наверно, в их сознании все так и есть… Я для них уже умерла. Как, интересно, они собрались меня убить, если пистолет, из которого меня могла бы «пристрелить» ревнивая жена Саши уже лежит на месте — у пальцев «самоубийцы».
Любка идет к креслу, в котором распростерто тело Наташи и берет ее трость… Усмехается нехорошо, постукивая тяжелым набалдашником себе по раскрытой ладони. Они что же решили забить меня до смерти этой штукой?! Гоша усмехаясь поясняет:
— Все началось со случайности, Надежда Николаевна. Господин Вице-премьер приехал сюда, чтобы приятно провести вечерок с любовницей — то есть с вами. Капитан Крылова и ее бойфренд ради такого дела отбыли в город — поиграть в рулетку, немного выпить. Они ведь люди деликатные и хотели предоставить влюбленным максимум свободы…
Шурка… Это они о Шурке? Он-то где? Каким боком и он в этой истории?
— Господин Сенцов очень сильно перебрал и наутро не вспомнит ничего из того, что происходило в течение ночи — современная фармацевтика воистину творит чудеса. Так во-от… Они уехали, вы только-только поднялись наверх, чтобы заняться любовными утехами, как появилась незваная гостья. Супруга застала неверного мужа в ваших объятиях и пришла в такую ярость, что не раздумывая стукнула вас своей тростью по голове. Попала в висок, тонкая косточка проломилась… Как-то так… Ну а теперь, когда планы ясны можно приступить к их реализации, не так ли?
Глава 14
Георгий делает шаг к дивану, на котором я лежу все это время, наклоняется, чтобы поднять меня и… вдруг неожиданно падает. От ужаса принимаюсь визжать, но чья-то рука мгновенно затыкает мне рот.
— Говорю же — не ори, подруга. Все уже почти закончилось. Концепция опять изменилась. Наш Гоша обосрался.
Любка? Гошу оглушила Любка? Выходит, что так… Но… Ничего не понимаю. Что творит моя бывшая подруга? Что она будет делать теперь, со мной?.. В ужасе смотрю на нее. Стоит, усмехается, взвешивает в руке, обтянутой тонкой медицинской перчаткой, Наташину трость и одобрительно причмокивает:
— Исключительно удобная вещь.
Переводит взгляд на меня и взмахивает своим орудием, словно бы на этот раз примеряясь уже к моей голове. Видимо этот короткий замах оказывается для меня последней каплей. Второй раз в жизни теряю сознание. И опять все происходит мгновенно — хлоп, и как будто в моем мозгу просто выключили свет…
Когда прихожу в себя, в гостиной нет никого. Понимаю, что лежу на том же диване, но веревок на руках и ногах уже нет. Зато под головой имеется аккуратно пристроенная подушечка, а ноги мои кто-то заботливо прикрыл пледиком… Сажусь рывком. Что?.. Что все это значит, черт побери? Встаю, но тут же теряю равновесие и спотыкаюсь о журнальный столик, который с грохотом падает набок. Из кухни высовывается голова Любки.
Пугаюсь так, что кажется снова вот-вот лишусь сознания. Любка по всей видимости оценивает мое состояние совершенно верно и тут же подскакивает ко мне с какой-то мерзко пахнущей ваткой в руках.
— Нюхай давай, а то опять, понимаешь, позеленела аж. Потом в обмороках валяться будешь. А сейчас бы тебе, мать, Даньку покормить. А то уж оборался.
Решительно отталкиваю ее руку с ваткой, но она проявляется настойчивость.
— Это нашатырь.
Нашатырь? Действительно… Не хлороформ или что-то другое усыпляющее, как я, было, подумала, а просто нашатырь… Его запах ни с чем не спутаешь.
— Люб. Я ничего не понимаю.
— Потому что дура ты, Романова. Всегда тебе говорила и дальше говорить буду.
— Ты убила… — всхлипываю. — Убила Сашу.
— Жив твой Саша. Не бзди.
— Как жив?
— Так. Это был трюк, Надь. Всего лишь трюк. Кино и немцы.
— Ничего не понимаю.
— Не все сразу, Романова, не все сразу…
— А Данька? Где Данька?
— Сейчас принесу.
Уходит и возвращается с моим ребенком. Личико красное, и правда орет уже давно. Наверно его крики меня из обморока-то и достали. Принимаюсь кормить его, а сама по-прежнему во все глаза смотрю на свою подругу. Машина мозга постепенно начинает работать, и я кое-что осознаю. Если убийство Саши — трюк (кино и немцы, блин!), то тогда Любка…
— Вы что, это все заранее спланировали?
— Наконец-то! Дошло!
— Но… Но зачем? И почему?
— Надь, со временем узнаешь все. Но не от меня. Мне тебя в подробности посвящать не велено. Скажу только одно, чтобы ты меня окончательно не возненавидела. Данька твой все это время был в полной безопасности. Сенцов его унес из дома сразу, как стало понятно, что у нас гости.
— Ты… Ты…
— Сука и дрянь, Надь. Знаю. Но так было надо. Прости, подружка. Ты давай, корми. А я сейчас тебе чаю с молоком сделаю. Или с медом?
Уходит на кухню, а я снова остаюсь одна. Мысли в голове мечутся с такой скоростью и в таком беспорядке, что сами себя рвут в клочья. Ни одной до конца додумать не могу. Кричу:
— Лю-юб!
Выглядывает:
— Ну что тебе?
— А где все?
— Ну-у… Кто где. Кто-то в морге, кто-то в кутузке. А кто-то летит в Москву спецрейсом. В общем все при деле.
— А я?
— А ты кормишь сына.
— Люб!
Но она только смеется и снова исчезает на кухне. Возвращается вместе с Сенцовым, который несет следом за ней тяжелый поднос с чашками, чайником и плошкой с какими-то сластями. Смотрю на них во все глаза. Такие мирные, спокойные. Только после того, как Сенцов заливается румянцем, аки красна девица, и начинает старательно отводить от меня глаза, осознаю, что сижу с голой грудью. Совсем я рехнулась от всего этого! Уже вообще ничего не соображаю. Поворачиваюсь к ним спиной.
— А Саша… тоже уехал?
— Уехал, мать. Улетел, но обещал вернуться. Как Карлсон. Так что не грусти.
Не грусти… Нет, ну что за мужик-то? То талантливо изображает у меня на глазах собственную смерть. То сбегает, даже не простившись… Любка что-то прикидывает, а потом снова уходит на кухню и возвращается со вторым подносом — на нем уже какая-то еда посерьезнее печенюшек. Исключительно хозяйственная у меня подруга. Только что изображала из себя боевую подругу Джеймса Бонда, если не его самого, а теперь хлопочет вокруг Сенцова, как курица-наседка вокруг цыпленка. Так и норовит подсунуть кусочек повкуснее.
— Люб. Раз Саша, как обычно, отбыл в неизвестном направлении, ты хоть мне объясни…
Перебивает:
— Почему в неизвестном? В известном. Я же говорю — в Москву полетел.
— Ну да — в Москву по делу, срочно…
— Не куксись. Все, слава богу, обошлось и теперь день ото дня только лучше становиться будет.
— Что все-то?
— Я ведь тебе объяснила: мне велено молчать, Надь. А я, поскольку теперь снова на службе, приказы не обсуждаю.
— Гадина ты.
— От гадины слышу. Потерпи. Сам все расскажет.
— Ага. Через полгода, когда ему снова потрахаться со мной приспичит.
Молчит. Никак на мое нытье не реагирует. И, насколько я ее знаю, так и будет молчать. Кремень, а не женщина…
* * *
Отпуск наш, не задавшийся так страшно, приходится прервать. Любку вызывают на службу — отчитываться. Загрустивший Сенцов, естественно, собирается ехать с ней. Ну а я что же? Тоже с ними… Не оставаться же одной в этой здоровенной халабуде. Я тут от страха помру. Все мерещиться что-то будет. Хотя Любка раз за разом убеждает меня в том, что все самое скверное уже позади.
Не могу не упрекнуть ее:
— Если и ты, и этот чертов Саша Тургенев знали, как будут развиваться события, чего же, суки, мне не сказали? Ну он-то ладно. Ему на меня всегда наплевать было. А ты-то, Крылова? Еще и по морде мне дала так, что у меня даже в ушах зазвенело…
— Прости. Я не хотела сильно. А что до того, чтобы тебя в наш заговор посвятить… Прости, но это моя вина. Он тебя сначала втягивать вообще не хотел, Надь. Но мы не знали, когда именно все может закрутиться, и вероятность того, что как раз ты можешь спровоцировать их на действия, была высока. Ему пришлось это принять. Потом он стал настаивать, что надо посвятить тебя в детали. И я ему запретила, Надь. Прости. Ты должна была на самом деле испугаться до чертиков, чтобы эти двое — и особенно Георгий Малютин — поверили в нашу с Александром Сергеевичем игру… Супруга-то его — так, ерунда, а он-то профессионал… Сам игрок, каких поискать…
— Все бы вам играть…
В ответ слышу уже изрядно надоевшее: «Так было надо, Надь».
— Ловля крупной рыбы на живца — дело непростое… И все, не приставай. Сказала же — мне велено молчать.
И ведь молчит! И Саша, в своем амплуа. Исчез. Растворился в мировом эфире. А может снова в Лондон уехал… Или в Вашингтон… Нефть продавать или пшеницу покупать… Или чем он там обычно занимается?..
* * *
В Москве неожиданно понимаю, что вплотную подступил Новый Год. Мне звонят мои старшие дети и спрашивают можно ли им встретить его вместе со мной. Я конечно «за». Тем более, что на этот раз Петька планирует привезти с собой жену и свою новорожденную дочь. Мою внучку. Даже не верится, что я стала бабушкой!
Вспоминаю свою собственную бабушку — седые волосы, стриженные под каре и неизменно зачесанные ото лба коричневой пластмассовой гребенкой, цветастое ситцевое платье, которое она обычно носила летом на даче, пальцы измененные артритом… Смотрюсь в зеркало. Как та бабушка не похожа на эту, которую вижу в зеркале перед собой. Та растила огурцы и полола морковку. Эта все о какой-то любви мечтает. Кретинка наивная!
Новогодний стол в нашем семействе по традиции всегда избыточно богат. Чтобы потом получились долгие, почти на все праздники «доедалки». Готовка, как обычно, доставляет мне удовольствие. И успокаивает. И примиряет с жизнью. Варю холодец. Режу салаты. Запекаю в духовке баранину с розмарином и черносливом. Мальчишки прибывают нарядные и немного торжественные. Впереди всех следует Петькина жена Маргарет с крохотной Линдой на руках. Начинается суета. Я причитаю над Линдой. Маргарет воркует с Данькой. Мальчишки сидят и смотрят на нас со снисходительным высокомерием мужчин, вынужденных сносить женскую глупость.
Садимся за стол, чтобы проводить старый год. Слава богу, он закончился. Таких, как этот, у меня не было, пожалуй, никогда. Столько всего — и хорошего, и плохого… Но по традиции вспоминаем по очереди только хорошее. Мальчишки говорят о своих достижениях и удачах. Слушаю их, и на душе так тепло… Я так ими горжусь. А они, как выясняется, мной.
— Ты, мамусечка, у нас железная леди. Маргарет Тетчер отдыхает. Из таких передряг выбралась — будь здоров. А какого нам братишку спроворила!
Митька уходит на лестничную клетку покурить, пока есть еще немного времени до того, как Кремлевские куранты начнут отсчитывать последние секунды уходящего года. Я же иду на кухню, чтобы согреть детское питание для своего сына и своей внучки. Чудно все-таки! Невольно смеюсь. А когда возвращаюсь с бутылочками в руках, обнаруживаю у себя в гостиной самого настоящего Деда Мороза.
Шарик-Бобик так и скачет у его ног, тяжеловесно топая своими лапищами по паркету. Что это с ним? Этот трус обычно посторонних людей облаивает, а этого так и норовит лизнуть… Мои старшие дети, включая Маргарет, разглядывают гостя со смесью веселого удивления и недоверия. На моем лице, наверняка, то же самое выражение. Это что еще такое?..
— Дедушка, а вы часом дверью не ошиблись? — это Витька как всегда первым решает расставить точки над «i».
Петька переглядывается с Митькой:
— Мить, ты его где вообще взял?
— На лестнице. Курил, а тут он.
— Странный какой-то… Дед Мороз, вы как, трезвый? Буянить и лицом в салат падать не будете?
— Не буду, — отвечает гость голосом Саши Тургенева.
И говорит он это, надо признать, очень сварливо. Не любит мой случайный любовник в дурацкие положения попадать. Злят они его. Ишь ты…
Мальчишки продолжают веселиться, а я, разом ослабев, опускаюсь на стул. Что Саше надо здесь в такое-то время?
— Надь… Я… Я никак не рассчитывал, что ты… не одна. В общем… — сбивается, нервно дергает себя за искусственную дедморозью бороду, а потом и вовсе стаскивает ее с себя вместе с париком и шапкой, заодно рукавом своего красного халата вытирая взмокший лоб. — В общем, прости, если помешал.
Мои мальчишки тут же замолкают, таращась на него во все глаза. Похоже не узнала его только Маргарет, которая вообще уже давно ничего не понимает — говорим-то по-русски! — и только переводит округлившиеся глаза с Петьки на Витьку, с Витьки на Митьку, а с них всех на меня.
— Ты не помешал. Я… Я рада, что ты наконец-то пришел…
— Я не мог раньше.
Пожимаю плечами, как и всегда. А потом отворачиваюсь, чтобы поставить на стол остывающие бутылочки. Хотела бы я знать, что все это значит? А значить ведь может все… Или ничего…
— А Новый Год-то почти что наступил, — голосом тетки из кинофильма «Гараж», которая все переживала, что ветчина у нее позеленела, сообщает верный себе Витька.
Начинается суета. Петька и Митька одновременно бросаются к столу, чтобы открыть шампанское, в итоге сталкиваются лбами и принимаются орать друг на друга. В кресле, из которого устроили временную кровать Линде, доносится трубный рев — молоко-то для нее я только согрела, но Маргарет так и не отдала. Все это будит в соседней комнате Даньку, который тоже начинает издавать недовольные требовательные крики, явно настраиваясь заорать всерьез. Маргарет хватает бутылочку и бежит к Линде, я устремляюсь к Даньке. Изрядно взболтанное шампанское в руках у Петьки едва ли не взрывается, орошая потоками пены стену и занавески на окне. Натекшую на пол лужу тут же принимается вылизывать подсуетившийся Шарик-Бобик. Содом и Гоморра! Что о нас подумает высокий гость?.. Еще, не ровен час, испугается и сбежит… Подхватываю Даньку на руки и возвращаюсь к обществу. Витька тут же всовывает мне в руку бокал шампанского. Ищу глазами Сашу. Вот он, бедолага, забился в угол. Уже без дедморозовского халата и без мешка, но зато, как и все, с шампанским в руке.
Куранты ударяют в последний раз. Мы судорожно пьем — Маргарет даже давится, и Петька принимается хлопать ее по спине. Уф! Успели. Теперь, когда общее безумие схлынуло, пора вспомнить о том, что истинная хозяйка никогда не должна терять присутствия духа.