— Ты немедленно уволишься.
Стряхиваю его руку.
— Оставь меня в покое, Игорь.
Снова хватает — уже двумя руками за плечи и даже как-то встряхивает. И вдруг вскрикивает в полный голос. Я совершенно напрасно забыла о том, что стоим мы недалеко от конуры Шарика-Бобика, а поводок у него достаточно длинный. Лаять мой пес на обидчика своей хозяйки не стал, а просто подошел и прикусил ему щиколотку. Игорь орет и матерится. Из домика у ворот тут же выскакивает Слава, а следом за ним высовывается полуодетая Маша. Из-за угла дома к нам мчится Юра, за ним поспешают Евгений Васильевич и обе дамы. Последним с вытаращенными глазами скачет Ванька. Бли-и-ин!
— Фу, Шарик-Бобик! Фу! Плюнь! Плюнь немедленно!
— Фу, Шарик-Бобик! — это уже Иван.
— Я же говорила вам, Евгений Васильевич, миленький, что его в живодерню сдать надо, только заразу в дом занесет… — от своего домика кричит Маша.
Как интересно! Оказывается она уже не только о моей судьбе, но и о перспективах существования Шарика-Бобика позаботиться успела!
— Фу! — кричат все присутствующие, а Юра хватает пса за ошейник.
Шарик-Бобик смотрит вопросительно. Сначала на меня, потом на Ваню — ведь именно нас он считает своими главными хозяевами. Ну и Славу, конечно, ведь это он его теперь кормит…
— Фу! — энергически подтверждаем мы едва ли не хором, и Шарик-Бобик наконец-то выпускает лодыжку Игоря из своей здоровенной пасти.
Мой бывший муж тут же хватается за ногу. Юра же оттаскивает прочь моего непутевого защитника. Что теперь с нами будет?
Брючина на пострадавшей ноге у Игоря порвана и обслюнявлена. Но серьезных повреждений нет. Это мы устанавливаем уже в доме, куда пострадавший спешно доставлен под неумолчные причитания его жены. Синяк, скорее всего, будет, но даже кожа не прокушена. Скорее как-то промята: на порозовевшей волосатой лодыжке Игоря отчетливо видны малиновые вмятины — следы собачьих зубов.
— Он что у вас бешеный? — голосит блондинка, на которую сменял меня Игорь.
Хозяева неловко мнутся. Один Иван встает на защиту пса грудью.
— И ничего он не бешеный. Просто наверно что-то не так понял. Или запах какой-то неправильный. У вас кошек в доме нет?
— Нету у нас никаких кошек! А ваш пес…
— Просто защищал меня.
Все поворачиваются в мою сторону. На лицах моих хозяев вопрос. Игорь смотрит зло, его блондинка так, что если бы взглядом можно было убить, я бы уже лежала на полу приблизительно в том виде, как тот мужик с дач. Фу! Ну чего вспомнила? Опять замутило только… Объяснять что бы то ни было нет никакого желания, но если я хочу защитить Шарика-Бобика, то придется.
— Дело в том, что мой бывший муж позволил себе слишком резкий тон в разговоре со мной. И пес среагировал на это так, как умеет.
— Ваш бывший?.. — Евгений Васильевич переводит взгляд с меня на Игоря и обратно. — Простите, не знал.
Пожимаю плечами и отворачиваюсь. Фамилию-то я после развода сменила. Не остановило меня даже то, что после пришлось менять все документы. Так что теперь ношу свою девичью — Романова.
— Надежда Николаевна, наверно, вам с Ваней лучше подняться наверх, в его комнату.
— Я есть хочу!
— Тогда пойдем, дружок, на кухню. Посмотрим, что у нас там есть вкусненького.
— Там кексы еще должны остаться. Мы же много испекли.
— Конечно остались. Значит кекс с молоком.
— Круто!
Блин.
* * *
Оставляем за спиной напряженное молчание. Уходя ловлю на себе взгляд Маши. В нем жгучее любопытство прирожденной сплетницы круто замешано на злорадстве. Оказывается меня мужик-то броси-и-ил!.. И какой! Богатый, вон — на машине с шофером приехал. Старую жену бросил, а к молодой ушел. И ребеночек у них уже того гляди родится. А ты, дура, в прислугах теперь! Конечно, все эти Машины мысли я себе придумываю, но они так явственно написаны на ее красивом эмоциональном лице, что вряд ли в содержании я ошиблась. Разве только в подборе слов…
В кухне то, что происходит в гостиной, не слышно совсем. Очень надеюсь на то, что мой работодатель окажется человеком разумным и, главное, добрым. А значит, Шарику-Бобику ничего не грозит. Интересно, о чем они там сейчас говорят? Невольно начинаю смещаться в сторону коридора.
— Подслушиваешь?
Смущаюсь страшно.
— Подслушивать, Вань, нехорошо, ты же знаешь.
— Зато здорово полезно. Пошли. Мы недолго. Только узнаем, что они там про Шарика-Бобика надумали и все.
Качаю головой пораженная до глубины души — ну что за ребенок! Как просто ему удалось меня уговорить! Крадемся, но вскоре понимаем, что совершенно зря. И гости, и хозяева уже вышли из дома. Из окна кухни, в которую возвращаемся, видим, как Игорь со своей новой женой садятся в машину и отбывают. А вскоре после этого на кухню приходит мой хозяин.
— Вы его не пристрелите?
Вздергивает брови так высоко на лоб, что они скрываются под челкой.
— Кого? Вашего бывшего мужа?
Невольно смеюсь.
— Нет. Шарика-Бобика. Вы же говорили, что пристрелите если он…
Хохочет.
— О Господи! Нет, никого я не буду стрелять. Чего вы придумали? Просто расскажите мне… — смотрит на Ивана. — Нет, потом.
— Я могу и выйти, — вредным тоном возвещает мальчишка и, прихватив стакан с молоком и кекс, удаляется прочь.
Почти не сомневаюсь, что будет подслушивать, но выдавать его не хочу.
— Что там было-то на самом деле?
— Он взял меня за плечи и немного встряхнул. Все.
— Причина?
— Хотел, чтобы я уволилась. Не греет его мысль, что кто-то из его знакомых узнает — бывшая жена господина Вербицкого вынуждена пойти в прислуги.
— Понятно. Ладно. Не берите в голову. Будем просто считать инцидент исчерпанным.
Еще раз окидывает меня взглядом. Видимо уже не как известную ему Надежду Николаевну Романову, а в новом статусе — как бывшую жену крупного магната Игоря Вербицкого. Ну да. Вот такая я. Немолодая. Уже некрасивая. Никем, кроме моих детей и, наверно, Шарика-Бобика нелюбимая. Никому не нужная и ничего из себя не представляющая… Сплошное «не»… Но Евгений Васильевич, кажется, думает иначе. Уже уходя ворчит себе под нос.
— Дебил. Как есть дебил.
Неужели это он о моем муже?..
* * *
Март в этом году как обычно оказывается зимним, а не весенним месяцем. Морозы заворачивают такие, словно на дворе опять январь. Мои хозяева решают проблему внепланово затянувшейся зимы просто — уезжают в теплые края. У меня неожиданно появляется двухнедельный отпуск. Собираюсь поехать в свою заброшенную квартиру и хоть немного прибраться в ней. У машины сталкиваюсь с Машей. Усмехается с издевкой, завидев меня.
— Здра-авствуйте, Надежда Николаевна.
— Здравствуйте, Маша.
— А я-то все гадала — и откуда у вас такая дорогая машина? Теперь-то понятно — воспоминания о прошлой жизни. Муженек сбежал, дети кинули, только вот тачка и осталась…
В армии то, что неизменно проделывает со мной Маша — естественно без свидетелей — по-моему как раз и называется дедовщиной. Нет, она, конечно, не бьет меня, но издевается постоянно и с неизменным удовольствием. Пользуясь тем, что в таком тонком деле опыта у нее значительно больше, чем у меня. Да и характерец подходящий. Умом прекрасно понимаю, что реагировать на ее подколки и мелочное хамство как минимум глупо. Но ничего поделать с собой не могу. Все равно чертовски обидно. Тем более, что девица эта очень точно бьет по самым больным местам. Пытаюсь огрызаться столь же мелочно.
— Маш, вы мне ворота не откроете?
Ух ты! Попала! Как ей физиономию-то перекосило!
— Сама откроешь!
Разворачивается и наконец-то уходит. Чего, собственно, я и добивалась. Гружу в багажник свои вещи, открываю ворота, выруливаю. В зеркало заднего вида замечаю Славу, который спешит мне вслед. Открываю дверцу и начинаю выбираться на улицу, чтобы закрыть за собой ворота, но Слава только рукой машет:
— Езжайте, Надежда Николаевна, я закрою.
Опять машет рукой — уже прощально — и улыбается. И как он с Машей живет? Что их свело вместе? Ее красота? Но когда к ней прилагается такой характерец… Не знаю. С другой стороны я же прожила с Игорем больше четверти века. А у него нрав тоже не сахарный. И с годами становился все хуже и хуже. От меня он требовал многое, сам же в ответ почти ничего не давал. Уж молчу про ежедневные выволочки по самым удивительным поводам. Например, он регулярно орал на меня за то, что я куда-то дела какую-нибудь его вещь, хотя я ее и пальцем не трогала. Потом эта самая вещь находилась, например, в его собственном портфеле и становилось предельно ясно, что туда ее мог положить только сам Игорь. И что? Орать он на меня после этого переставал, но и не думал извиняться.
«Что делать? Такой уж человек, — говорила я себе. — Ты ж его знаешь, как облупленного, так что нечего обижаться. Ну не умеет человек извиняться. Мужики вообще это редко умеют». И ведь убеждала себя раз за разом! Некоторое время после того, как он в очередной раз сорвал на мне свое плохое настроение, я еще дулась, потом жизнь возвращалась в прежнюю колею, а инцидент уходил в прошлое, забывался — обижаться долго я просто не умею. Игорь же, прекрасно зная меня, просто спокойненько дожидался, пока во мне все само собой уляжется…
Дошло до того, что я стала истово любить моменты, когда он свинячил уже по-настоящему. Забывал поздравить меня с днем рождения, например, или напивался в хлам и в пьяном виде выкидывал какое-нибудь коленце. После этого он пол дня, а то и целый день «виноватился». Был заботлив и даже предупредителен, не отказывался категорически от предложений сходить со мной куда-нибудь, просто терся рядом, если это был выходной день, а не утыкался молча в телевизор. Эх…
* * *
Приезжаю домой и звоню Любке. Вместе, под закуску и выпивку, проделываем в моей заброшенной и заросшей пылью квартире генеральную уборку. Потом просто сидим и болтаем до полного одурения. Рассказываю ей, как Шарик-Бобик покусал моего бывшего мужа. Любка хохочет и с пьяной размашистостью лезет целовать пса, который шарахается от нее, как от чумной.
Надо сказать, с того малоприятного момента Игорь и его супруга в доме Симоновых больше не появились ни разу. Может сами не хотят, а может и не зовут… А может и не до того. Новой жене моего бывшего мужа ведь уже рожать вот-вот. Будет у него ребеночек. Станет не дедом, а отцом, как он и мечтал. И может еще и не раз. Это я, старуха, никому не нужна и не интересна, а он-то, небось, со свей блондинкой в постельке кувыркается регулярно…
Внезапно остро и отчетливо вспоминаю каково это — быть с ним с постели. Его привычки, звуки, которые он издает… Знаю, что кончает он всегда в одной и той же позе. И для того, чтобы это произошло именно так, как ему нравится, он начинает… Черт! Ну что вот на воспоминания потянуло? Теперь вот на душе так погано стало, что хоть вой. Понятно ведь, что раз подобным образом он действовал всегда, сколько себя помню с ним, то вряд ли это переменилось теперь. С его новой женой… Черт! Черт! Черт! Мерзко-то как!
Напившись, пробалтываюсь Любке о том мужике, с которым переспала, и которого потом сама же нашла мертвым. Охает, ахает, качает головой. А я вдруг принимаюсь реветь. C кем и пореветь по такому вот поводу, если не с лучшей подругой? Реву так, что даже икать начинаю. Уж так мне того человека жаль! Так жаль!.. Кто его убил? Почему?
В каком все-таки страшном мире мы живем. Давеча вот Ванька включил телевизор, а там в новостях сюжет. Как раз о том, что неизвестные киллеры совершили попытку разделаться с каким-то там деятелем. Стреляли и даже подранили, но человек этот оказался везунчиком — добить его не удалось. Не могу смотреть. Слава богу Ванька, который попал на этот канал в поисках мультиков, переключает программу даже не досмотрев неинтересные ему новости до конца. Никто в этой чертовой стране не может жить спокойно и чувствовать себя в безопасности, ни крупный деятель, ни мелкий бомж…
А вообще непонятная история с тем мужиком, который… С которым… О Господи! С которым я провела ночь! Совершенно незабываемую, фантастическую ночь! С которым я испытала то, что не испытывала с моим теперь уже бывшим мужем уже много лет! А может и никогда! Я оказалась «цветком поздним». Истинный расцвет сексуальности у меня только-только начался, когда муж оставил меня… Так вот. Очень странный он был — этот мужик, которого я никак не могу забыть. Одет как бомж, а очки дорогие. И заплатил он тому дедку какие-то действительно большие деньги за аренду дачи. Причем на зиму! Ну кому нужна эта развалюха среди зимы? Только тому, кто хочет спрятаться. Какому-нибудь преступнику…
С другой стороны, если бы он был вором или убийцей, отпечатки его пальцев обязательно нашлись бы в полицейской базе… Или нет? Ладно. Гадай, не гадай, а с того света его все равно не вернешь…
Реву, подвывая. Рядом ревет Любка. Осознаю это не сразу. А когда понимаю, что к чему, даже сама плакать перестаю.
— Эй, подруга, ты чего это? Только не говори, что птичку жалко.
— Да фиг с ней птичкой! Я из-за нас. Из-за баб. Все-таки какие же мы разнесчастные из-за этих проклятых мужиков!
— Да ладно! Тебе-то грех жаловаться! Вертишь ими, как хочешь.
— Верчу, блин! И думаешь отчего? От собственных комплексов. Боюсь, что меня бросят. Боюсь, что слишком больно будет тогда. Вот и бросаю сама, чтобы первой успеть. Как только начинает казаться, что ко мне охладевать начинают…
— Люб! Ты какую-то ерунду…
— Да не ерунду, блин! Мне бы уже давным-давно вертеть перестать, трусить перестать, женить на себе кого-нибудь нормального, без дури и выпендрежа, ребеночка родить. Так ведь нет. Все верчу. Кручу-верчу, обмануть хочу… Кого, блин? Себя, блин!
Машет рукой и принимается трубно сморкаться. Смотрю на нее, прищурившись. Что это на подругу мою нашло-то? Сама ведь заявляла всегда, что замуж — ни ногой. Что ж это получается? Все это были пустые лозунги? Вот тебе и на! А я-то думала, что уж кого-кого, а Любку свою знаю как облупленную…
Мы ведь с ней познакомились сто лет назад, еще в пионерском лагере. Была она тогда самой высокой в нашем отряде. Выше всех мальчишек. Ростом почти с вожатого. Плечи — широченные, бедра узкие. Плаванием серьезно занималась. И дзюдо. От женщины — ничего. Только отчаянно голубые глазищи в пол лица и буйная рыжая шевелюра. Дразнили ее исключительно «дылдой» и «доской». Правда только изловчившись как-то так, чтобы она не смогла догнать и отметелить. Сейчас глянешь на нее, и даже не верится, что когда-то эта роскошная женщина была настоящим гадким утенком…
Помню как-то один из наших парней — главный красавчик в отряде, по которому все мы, и Любка в том числе, тайком сохли, с издевкой спросил ее:
— Тебя, Крылова, за мужика никогда не принимали?
На что Любка, которая и тогда за словом в карман не лезла, ответила так, что хохотал потом весь лагерь. Изящненько до полного умопомрачения. И просто. Всего лишь спросила в ответ:
— А тебя?..
Наш красавчик после этого и сдулся… Но все равно ситуацию это изменило мало. На всех наших пионерских дискотеках во время медленных танцев Любка моя подпирала стенку. Неровно дышал к ней только один мальчик. Да вот беда — был он ниже Любки на целую голову, очкаст, прыщав, стеснителен и вообще как-то нескладен. В общем — недоразумение, а не кавалер. Любка на него величаво не обращала внимания. А он страдал так очевидно, что даже мальчишки, которые было начали над ним крепко издеваться, и то оставили несчастного в покое. Правду говорят: «Нельзя смеяться над больными людьми».
А ровно через год после этого Любка за одно лето стремительно и неудержимо превратилась из мужиковатого подростка непонятного пола в роскошную юную валькирию с тончайшей талией, непонятно откуда взявшимся бюстом весьма примечательных размеров и крутыми бедрами греческих богинь. Теперь первые парни в любой компании тут же оказывались у ее ног, но она им прежних своих мучений не простила. Ох как не простила!