Пять лет, шесть, семь и, наконец, десять. Он выучил катехизис минорис наизусть раньше всех, после чего смог дойти до катехизис майорис к четырнадцати годам. К своим шестнадцати годам он знал сотни благословений и псалмов, его понимание истории церкви было глубоким, а его чтение таро смогли превзойти лишь трое из его класса. Скоро ему исполнится семнадцать. Госпожа Валерия становилась всё старше, как и он сам, но в этот момент он находил её возвышенной как никогда раньше. В те моменты, когда его размышления о неё порождали постыдные мысли, он уходил в скрипториум, где он мог затеряться в помощи в освещении столов, за которыми сидели дети, коим было поручено переписывать благословенные труды.
До его семнадцатилетия оставалось четыре недели. В классе осталось всего двадцать три ученика. Все остальные так или иначе отправлялись на службу: некоторые из-за своих проступков, а некоторые – по счастливой случайности. Двадцать три ученика, юноши и девушки, что остались из двухсот девочек и мальчиков. Они станут жрецами. Матьё радовался, он был горд. Эту гордость он находил приемлемой. Он всегда был преисполнен веры. Теперь у него были обязанности, связанные с прислуживанием в кафедральном соборе – он пел в хоре, с которого начинались все служения, но больше всего он ожидал тех служб, во время которых он отправлялся к беднейшим членам общества и подавал им милостыню. Он ждал этого не потому, что это забавляло его – это определенно не забавляло его, поскольку процедура была грубой, уничижительной и в целом неприятной. В Империуме можно было найти лишь нескольких людей, кто был достаточно богат, чтобы чувствовать себя комфортно. Большей части его граждан приходилось постоянно страдать от разного рода невзгод, лишь одно упоминание которых могло бы свести зажиточных граждан с ума. Тем не менее, такое положение дел было необходимым для поддержания той ужасающей системы, которой стал Империум Человечества. Помогая нищим, Матьё чувствовал глубокое удовлетворение, несмотря на то, что помощь была ничтожной, а его жизнь от этого становилась только тяжелее. Он отдавал максимально возможное количество своей еды, хоть по началу у неё его практически не было. Он раздавал беднякам ту ткань, которая была отложена на пошив его собственных роб. Он превратился в оборванца. Время от времени Матьё отваживался отдавать даже свои сандалии, после чего подвергался избиением кнутом за каждый такой дар. Боль была подтверждением правоты его действий. Те, кто получают от него дары, страдают, а значит и он будет страдать.
Матьё нашел своё призвание.
Огонь изменил его путь. Огонь был результатом очень быстрого процесса окисления. Огонь способен превратить одну вещь в совершенно другую. Под воздействием огня дерево и кость становились газом и прахом. Несмотря на всё это, огонь также способен изменять и более незаметные вещи. Огонь может изменить судьбу. Огонь может изменить душу. Огонь меняет жизни.
Огонь может приходить с небес. Огонь, смерть и кровь. Никакому миру не избежать распрей. Никакой жизни не избежать страданий. Ни один человек не сможет оставаться одинаковым всегда.
Будучи на агриферме, он наблюдал за местными рабочими. Он помогал их телам, даруя им пищу, он успокаивал их разум красивыми словами, благодаря его вере их души обретали новые силы.
Первое нападение, которое он пережил, началось с чудовищного грохота специальных снарядов, что падали прямиком с орбиты. Будучи быстрыми и точными, они падали на станции противовоздушной обороны и связи, после чего в дело вступали пехотные отделения, что должны были разобраться с жалким сопротивлением.
Это были Еретики Астартес, облачённые в броню синих и зеленых цветов. Их наплечники были украшены узорами многоголового змея. Несмотря на то, что их было всего около двадцати, они были способны уничтожить ту роту солдат, что охраняла город Матьё, пять раз подряд. Они убивали обитателей гарнизона с презрительной легкостью. Позже Матьё подумал, что скорее всего они делали из этого представление. Они явно медлили. После того, как они разобрались с солдатами, они обратили своё внимание на жрецов.
Они начали своё уверенное продвижение в сторону схолы, после чего совершили там ужасные вещи, о которых было тяжело говорить.
Матьё выжил лишь из-за того, что бедные укрыли его. Когда он побежал, они схватили его, после чего повалили на грязную грунтовую дорогу. Они потащили его в амбар для хранения зерна, после чего спрятали там и сделали всё возможное, чтобы он не смог выйти оттуда до тех пор, пока всё не закончится.
То, что они сделали, было очень смелым поступком, который бы несомненно привёл их к мучительной гибели, если бы только противник не покинул это место, выполнив свою миссию и оставив в живых всех, кроме жрецов и солдат. Они предали огню здание Адептус Администратум, после чего казнили местного управляющего, при этом оставив в живых обычных служащих. Они прочитали речь, чётко формулируя свою позицию.
К вечеру рабочие освободили Матьё. Первым, что он увидел, был крупный след из серого дыма, что слегка отливал золотым из-за заходящего солнца. Дым был настолько плотным, что он казался чем-то твердым, что, конечно же, было невозможно – такое маленькое основание ни за что бы не удержало подобную конструкцию. Он побежал к ней.
В этот раз рабочие не стали останавливать его.
В городе не было атмосферы замешательства. Все жители были шокированы, но в то же время они были благодарны за то, что всё ещё были живы. Помощь из соседних городов ещё не прибыла, что заставило Матьё подумать о том, что враг мог совершить подобные действия по всей планете
Об этом можно было подумать позже – в первую очередь он должен был узнать о том, что случилось с его соратниками.
Он должен был узнать, что случилось с Валерией.
Он бежал по склону холма, быстро пересекая улочки, чьи покрытия из булыжника заставляли колёса тележек грохотать. Он добрался до огромного четырёхугольного двора семинарии, после чего пробежал в схолу через арку. Двери были сорваны с петель.
В воздухе витал запах дыма и мяса. Матьё был голоден, из-за чего его рот сам быстро наполнился слюной. Он стыдился этого.
Потолок был обвален. Сквозь дыры в крыше в тех местах, где были фрески с изображением Императора, были видны первые звёзды ночного неба. Деревянные подпорки схолы всё ещё источали небольшое тепло.
Самые молодые ученики были оставлены в живых, будучи спрятавшимися по разным местам, бродящими по округе в состоянии шока или же попросту рыдая снаружи. Те же, что были гораздо старше, были вырезаны все до одного. Все одноклассники Матьё были мертвы. Они были умерщвлены необычным способом. Враг был жесток, но он всё же приберёг свои самые изощрённые методы для госпожи схолы, что превращала детей в жрецов, подобных Матьё, наполняя их любовью Императора.
Его дорогая Валерия находилась в самом центре мёртвых учеников – её тело было прибито к стулу, выкрашенному в ярко-жёлтый. Её тело было вспорото от промежности до шеи, а все внутренности были вынуты, что делало её похожей на сумку, обшитую красной тканью. На её лбу было выведено несколько слов, написанных невероятно аккуратным почерком: ‘Бог Император’.
Увидев всё это, Матьё упал на колени, опустившись в смесь праха и крови, после чего зарыдал.
‘Взгляни на меня, ’ – раздался повелевающий голос.
Матьё не поднял своей головы – его разум был поглощен страданием. Валерия была мертва. Его любовь, источник его вдохновения.
‘Взгляни на меня, ’ – вновь сказал голос.
В этот раз Матьё пришлось повиноваться. У него не было выбора. Он медленно обернулся.
В проходе в схолу, что был позади него, стояла фигура. Будучи ярко-золотой, она превращала прах в сокровища, а разрушенное помещение становилось дворцом. Он не мог вспомнить эту фигуру. Аура идеально чистого света пылала вокруг неё так ярко, что Матьё не смог различить ни единой детали. Тем не менее, он догадывался о том, кто это может быть. Его сердце практически замерло.
‘Узри меня, жрец, ’ – сказало существо. Его голос звучал громогласно, но при этом он был приятен для слуха. Его слова были источником боли, от которой Матьё испытывал наслаждение. ‘Я говорю с тобой через боль в твоих воспоминаниях, что терзает тебя. Запомни это. Я буду на Парменио. Найди меня и победа будет гарантирована. ’
Перед тем, как фигура пропала или же Матьё проснулся – он не был уверен, что именно произошло в тот момент – он успел уловить взгляд кого-то ещё. Юная девочка, что уже не была маленькой, но всё еще не походившая на женщину. Он видел её невероятно ясно. Он мог видеть её несмотря на слепящий свет, что исходил из её глаз и был подобен плазменному реактору.
‘Найди меня, найди меня, ’ – сказала девочка.
После этого Матьё проснулся в своей комнате, после чего прошлое вновь стало прошлым.
Вторжение в мысли людей было обычным явлением для кошмаров, но Матьё не мог отдохнуть после того, как проснулся. Он прибегнул к молитвам, а затем подверг себя ударам автофлагеллятора, дабы очищающая боль стёрла его воспоминания о Валерии – ничего из этого не помогло. Наконец, услышав звук клаксона, оповещающего об окончании рабочего дня для шестой смены, он взял череп Валерии, не активируя его механизмов, после чего отправился в то место, где его никто не потревожит.
‘Брешь в корпусе! Они здесь! ’
Это были последние слова Сикариуса. После того, как он произнёс эти короткие предложения, его мир изменился, а он изменился вместе с ним. Он больше не был тем, кем являлся ранее. У него было такое же лицо, он носил то же самое имя, но он был совершенно другим мужчиной.
Он был мужчиной, кто всё ещё слышал крики.
Он всё ещё не мог привыкнуть к этому, хоть он и слышал крики на протяжении долгого времени. Визжащие ксеносы, рыдающие еретики, пищащие монстры – всё это было звуками, которые издавались тварями, само существование которых было омерзительно для человечества. Убитые или умирающие от его руки, его воли и его дисциплины. Отправленные в небытие благодаря болтам, ботинкам и клинку меча. Смерти, бесконечный поток неисчислимых смертей – они пропитали его душу насквозь и стали составляющей его крови и боли.
Сикариус никогда не помнил крики тех, кто погиб перед открытием разлома. Он чувствовал удовлетворение, когда заставлял врагов кричать и они не волновали его. Эти смерти были для него обычным делом.
Но крики его людей – их он не забудет никогда. Они терзали его душу.
Его Железа Бетчера выработала дозу горькой слюны, которую он тут же сглотнул, принимая эту дозу яда без раздумий. Крики всё ещё продолжали греметь в его голове. Истошные крики Космических Десантников, что находились в когтях у агонии. Он понимал, что обычные люди, которые не располагали дарами Адептус Астертус, могли кричать так пронзительно, но его братья?
Он закрыл свои глаза, склонив голову. Он тихо перечислял всех тех, кого забрал варп и, возможно с ноткой наивности, попросил у Императора прощения.
Он погрузился в глубокий транс. Сикариус вспоминал лица своих братьев, заставляя себя переживать их смерти снова и снова, при этом будучи неспособным помочь им избежать этой страшной участи даже в своих мыслях. Будучи погруженным в кошмары прошлого, он едва услышал кашель жреца, которым тот оповещал Сикариуса о том, что он больше не был единственным посетителем обзорной палубы.
Сикариус обратил свои покрасневшие от стресса глаза на жреца.
Матьё был худощавым мужчиной, обманчиво немощным в своём телосложении, а внешность его была таковой, что всем он казался юнцом. Тем не менее, он обладал серьёзностью мужчины, чей возраст приближался к тридцати годам, что смешивалась с надеждой и отчаянием человека, что желал изменить галактику, но никогда бы не смог уговорить безразличные звёзды сдвинуться с места. Сикариус видел его в бою и знал, что под покрытой заплатками робой Матьё скрывалась великая сила. Он видел, как он говорил. Матьё был одним из тех редких людей, в ком нуждается галактика.
Сикариус отбросил свои фантазии, считая их недостойными. Матьё был всего лишь человеком, в то время как он был Космическим Десантником, но всё же…
Бока головы Матьё были выбриты наголо, тем самым формируя аккуратно зачёсанные и уложенные назад в причёску. В этот раз его шевелюра обрушилась, закрывая обзор одному глаза, но, несмотря на это, Матьё не отводил свой взгляд. Он обладал такими глазами, что любой осмелившийся взглянуть в них сразу же чувствовал дискомфорт. В его взоре не было осуждения, но Сикариус чувствовал, что ему не по себе. Матьё аккуратно удерживал свой сервочереп. Если бы он был активирован, то Сикариус определенно бы смог услышать его приближение издалека, но жрец аккуратно нёс его в своих руках, даже не думая о том, чтобы включить его. Длинные пальцы одной из рук Матьё ласково обвивали полированную кость, в то время как пальцы второй руки медленно обводили гравировку ‘HV’, что располагалась на лбу черепа. Пальцы, как и тело жреца, выглядели слабыми, больше походя на пальцы эстета, что подходили для работы со счётами и решения судеб людей одним росчерком пера. Людей, которых он никогда не увидит сам. Множество людей обладали такими же пальцами. Это были пальцы разрушителя, но никак не воина. Ещё одно недоразумение.
На большом и указательном пальцах его правой руки красовались мозоли, что появились там от частого использования цепного меча, в то время как на указательном пальце левой руки красовалась своеобразная зарубка, образовавшаяся от частого нажимания на спусковой крючок лазпистолета. На задней стороне его руки можно было заметить шрам, что состоял из старой и свежей ран, слившихся воедино. На запястье левой руки отчётливо виднелась толстая линия, говорящая о чудовищном ранении, на исцеление которого ушло много времени.
Сикариус был достаточно опытным в распознавании угрозы – жреца можно было бы принять за кого угодно, но только не за слабака.
‘Капитан Сикариус, верно? ’ – вежливо сказал Матьё. Оба из них довольно часто находились в этой комнате. До этого момента им не доводилось вести разговор друг с другом. ‘Капитан Виктрикс Гвардии Лорда Регента? ’
‘Да, ’ – ответил Сикариус. Он оценил сложившуюся ситуацию. Он хотел остаться здесь наедине, не желая делить пространство с кем-либо ещё. Он, имея все на то основания, предположил, что обзорная палуба будет прекрасным местом для того чтобы побыть одному во время путешествия корабля в варпе, хотя для этого было ещё несколько причин. Иллюминаторы были закрыты специальными ставнями – увидеть что-либо отсюда было попросту невозможно, тем более что это место находилось слишком близко к потенциальному месту прорыва вражеских сил. Кому могло прийти в голову прийти сюда? Надо подумать, решил Сикариус. Матьё, как и я сам, искал уединения. Но насколько сильно он жаждал его? Ему хотелось всего лишь покоя или же чего-то большего? Он начал просчитывать все возможные варианты того, как он может выпутаться из этой ситуации. Проблемы с этим были из-за того, что он не хотел показаться грубым, иначе он бы просто ушёл отсюда без единого слова.
Познания в диалектике были настолько глубоко внедрены в его мозг, что он мог строить сложные диалектические конструкции в своих мыслях так быстро, что он даже не задумывался об этом – для него это было сродни привычке. Он застал те времена, в которых подобные вещи уже не входили в стандартный курс подготовки Ультрамаринов, но от диалектики никогда не избавлялись окончательно, а с возвращением Гиллимана она возродилась вновь.
‘Он чудовищно близок, не так ли? ’ – сказал Матьё. ‘Я про варп. ’ Жрец взглянул на заслонки из пластстали.
Значит, ему нужно то же, что и мне. Он ищет чего-то большего, чем просто умиротворение.
‘По ту сторону этого металла, по ту сторону этого хрупкого поля Геллера простираются глубины эмпирей, где возможное – лишь небольшая часть всего сущего, а невозможное есть истина, ’ – сказал Матьё.
Сикариус взглянул на заслонки так, будто он не замечал их, хотя последние два часа и три минуты он только и делал, что смотрел на них не смыкая глаз.