— Ничего страшного. Конечно! Перенесем на послезавтра.
«Конечно, ничего страшного!» — мысленно фыркаю я.
Эй, кто последний в той километровой очереди?
Глава 14. Алексей
Вчера пообещал матери, что примчу к ужину и составлю ей компанию, а то она исстрадалась в одиночестве — отца-то нет, он улетел в Питер на совет директоров. Но на повороте к родительскому дому позвонил Игоречек и сообщил, что Михайлов уже ждет нас в ателье — готов незамедлительно начать работу по перетяжке «шоколадки», иначе возьмет другой автомобиль, и мы окажемся в пролете. А Линнер, между прочим, все еще не определился с расцветкой: ему бы хотелось что-нибудь скомбинировать, как на той картинке, которую он мне скинул на днях, но сам до конца не уверен, что это действительно то, что нужно. Короче мы решили: как только будем у Михайлова, сразу же свяжемся с клиентом по скайпу, покажем оптимальные варианты вживую на примере его кресел, Борис Аркадьевич тут же и выберет.
В общем, дело нарисовалось срочное и не терпело отлагательств. Пришлось лишь буквально на две минуты заскочить к матери, чмокнуть в щеку страдалицу и сразу согласиться с тем, что я плохой сын, а потом миллион и один раз извиниться, утащить огуречный сендвич и всухомятку расправиться с ним по дороге. Хорошо, что хоть с Ларисой заранее обговорили и перенесли нашу встречу на сегодня, иначе бы я чувствовал себя паршивцем вдвойне.
После двух пар в универе забрасываю к Шуше Катю — оказывается, на "Ниссане" временно катается ее сестра, пока свою тачку в сервисе маринует — и еду на Московскую. До цветочного магазинчика еще восемьсот пятнадцать метров по навигатору, а я уже улыбаюсь. Представляю, с каким выражением лица буду встречен, какие новые обвинения посыплются на мою голову, какими словечками они будут приправлены… Представляю и окончательно расслабляюсь, будто все эти дни пахал — пахал даже там, в грузинском ресторане с Шушой, — а сейчас еду на заслуженный отдых.
На площадке у мини-маркета, где в прошлый раз парковался, все места заняты, поэтому я проезжаю дальше и встаю возле «Пицца-рай». Из ее дверей вместе с ароматом свежеиспеченной сдобы выпархивает девчонка лет двенадцати с румяным круассаном в руках, который она, не мешкая, надкусывает на ходу, но, заметив меня, сильно смущается и принимается стряхивать крошки со щек и футболки. Я вспоминаю, что логотип этой пиццерии видел на бумажном стаканчике на столе Ларисы, и решаю, что для начала было бы неплохо заглянуть сюда, раз это заведение пользуется уважением среди местных обывателей. Французские слоеные булочки и любимый кофе, я надеюсь, сумеют поднять кое-кому настроение, прежде чем я ненароком умудрюсь его испортить.
С большим крафт-пакетом с круассанами я приближаюсь к витрине, за которой скрывается зеленый эдем, берусь за ручку двери и стараюсь, чтобы «музыка ветра» зазвучала как можно громче. Не хочу заставать врасплох ни маму, ни дочку и уж тем более не желаю, чтобы мое появление стало для Лины неожиданностью.
— Добрый день! — буквально с порога возвещаю о своем прибытии дополнительно, вижу Ларису за стойкой и иду прямиком к ней. — Мне так неловко, что заставил вас ждать дольше положенного…
— Добрый день, Алексей. Нет, нет, что вы! Все нормально, — она вежливо улыбается. — Все мы люди, у каждого есть свои дела. Вы не обязаны срываться к нам по первому звонку.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках Лины, но не вижу ее.
— Я подумал, что могу доставить вам маленькое удовольствие, — протягиваю бумажный сверток и два стаканчика с кофе. — Здесь круассаны с абрикосовым джемом, для вас и для Лины.
— Ненавижу круассаны! — слышу знакомый голос и расплываюсь в улыбке. С маленькой пластиковой лейкой в руках Лина выходит из подсобного помещения.
Смотрю на нее и понимаю, что сегодня Лина выглядит просто потрясающе! Она распустила волосы, и ее мелкие кудри колечками лежат на оголенных плечах, полосатый топ с объемными воланами едва касается линии пояса ее джинсов, а на ногах все те же белые кеды.
— Привет! — не отрываю взгляда я.
— Угу, — отзывается она. И делает вид, что не испытывает никакого интереса по отношению ко мне: демонстративно отворачивается к стеллажам и начинает поливать растение за растением.
Маленькая вруша! Я успел уловить в ее глазах огонечек радости.
— Ну что, можем ехать? — давлю в себе ухмылку и обращаюсь к хозяйке магазина: — База находится в Северном районе?
— Вот точный адрес, — Лариса протягивает мне бумагу, распечатку заказа с подписанным шариковой ручкой адресом и графиком работы в верхнем правом углу. — Вам нужно будет просто забрать заказ.
— И оплатить его, конечно же, — уточняет Лина с сарказмом.
Черт! Как же мне нравятся ее подколки.
Я мотаю головой, не в силах больше сдерживаться, и, смеясь, переглядываюсь с Ларисой.
— Лина! Ты можешь быть хоть чуточку вежливее? — одергивает ее мама.
Лина ставит лейку на подоконник и, не отреагировав на замечание, решительным шагом устремляется к выходу.
Я выскакиваю следом за ней.
— Ты слышала, что сказала твоя мама?
— Намекаешь на то, что я невежа? — в своей коронной манере фыркает она.
— Намекаю на то, что у тебя классная мама.
Лина останавливается:
— Ты снова подлизываешься к моей маме? — складывает руки у груди.
— Так, на минуточку… — я оказываюсь с колючкой лицом к лицу. — Сейчас я даже не вижу твою маму.
Но я вижу серо-голубые глаза этой милой девчонки, которая возомнила себя кактусом. Они выдают хрупкость своей хозяйки, выдают саму хозяйку с потрохами. Лина рада снова оказаться рядом со мной.
— Плевать! Ты постоянно это делаешь, — не сдается она.
— По-твоему, я должен хамить всем напропалую?
— По-моему, лучше выражать свои искренние чувства, чем лицемерить.
Я смеюсь:
— Хочешь сказать, что ты всегда искренна в своем отношении к другим?
— Да! — слишком быстро и слишком резко отвечает она, срывается с места и стрелой мчит к моей машине.
Я прячу лицо в ладони и ухмыляюсь, а потом несколько секунд смотрю Лине вслед. Может, она действительно откровенна? Она совершенно не думает производить на кого бы то ни было впечатление: идет, широко размахивая руками, перепрыгивает через лужу, внезапно подворачивает ногу, ойкает и по-свойски приваливается к капоту Черной Убийцы. Кажется, именно так Лина нарекла мой "Рейндж-Ровер"?
Я подхожу к ней:
— Ладно, не злись. Клеймо эгоцентричного супчика меня вполне устраивает. Ты как? Как твоя нога?
Лина продолжает дергать ею, будто ей не больно, будто она всего лишь желает стряхнуть налипшую грязь, но я замечаю, как ее вздернутый носик тайно морщится.
— Все в порядке, — недовольно отвечает она, но уровень ее взрывоопасности заметно снижается.
Не могу отделаться от улыбки, хотя понимаю, что улыбаться сейчас совершенно ни к месту, как и в прошлый раз, когда я размазал по асфальту растения. Ни одна девушка никогда раньше не вызывала во мне такую реакцию, реакцию беспричинного восхищения. Нет, я мог заглядываться на прелести их фигуры, быть под гипнозом чувственного взгляда, ощущать пробежавшую между нами искру, жадно хотеть их, в конце концов! Но чтобы вот так, впадать в блаженное отупение — никогда.
Запоздало спохватившись, я предлагаю Лине локоть, чтобы она оперлась на него.
Лина смотрит на мой жест с недоверием:
— Я же сказала: все в порядке! — Слегка прихрамывая, она садится на пассажирское сидение впереди, мягко хлопает дверцей и высовывается в окно. — Вот дьявол! Ты всегда такой…
Я уже собираюсь обойти машину и занять свое место, как вдруг останавливаюсь.
— Какой? — перебиваю Лину и с интересом смотрю на нее.
Она забавно ухмыляется, кладет подбородок на сложенные вдоль опущенного стекла руки и прищуривает один глаз:
— Весь такой «ми-ми-ми».
Мне нравятся ее небанальные сравнения, все эти причудливые словечки и обороты. Я смеюсь:
— Приятно осознавать, что в твоих глазах я «ми-ми-ми».
— Зря радуешься. Это отнюдь не круто.
— Разве?
— «Разве», — дразнится она. А когда я сажусь в машину, наконец-то искренне мне улыбается: — Быть «ми-ми-ми» — это слишком.
— Да-а-а? — еще больше «удивляюсь» я. — Так же слишком, как быть занудой и самовлюбленным эгоистом?
— Даже хуже!
— Даже хуже? Хуже того сумасшедшего с рыжими усишками?
— Эй, это мое выражение! — смеется она. Смеется так легко и свободно, будто не злилась на меня никогда. — Ты запоминаешь каждое мое слово?
Я киваю и пристегиваюсь, давая понять, что и ей следовало бы сделать то же самое.
— Ты секретный агент? Шпион?
— Нет.
— Тогда расскажи мне о себе, — Лина произносит это с нарочито безразличной интонацией, вытягивает ремень безопасности и копошится с ним слишком долго.
Я наклоняюсь, чтобы помочь ей:
— Меня зовут Алексей, мне двадцать, и я…
Она одергивает руку. Но не резко, а как-то заторможено. На секунду мне даже кажется, что сейчас с ее губ сорвется это непроизвольное «Оуч!»: растерянно, на выдохе, стихийным порывом. Быть может, ее пугают чужие прикосновения, мои прикосновения, наши прикосновения…
Но нет, она без загонов бьет меня по колену:
— Двадцать один!
— Хм… — я улыбаюсь, и мы трогаемся. — Вообще-то пока еще двадцать.
— Но через месяц будет двадцать один. Это не считается! Твой возраст я знаю, давай дальше!
Сейчас я сконцентрирован на дороге и не могу взглянуть на нее — выезд с парковки на проезжую часть чрезвычайно коварный, мне нельзя терять бдительность.
— Откуда? Ты интересовалась мной, признавайся! — я спрашиваю это, мечтая увидеть ее глаза. В духе Лины начать юлить и открещиваться шуточками, но есть кое-что, что никогда не соврет мне.
— Я видела твой паспорт.
Я смеюсь. Похоже, я ошибался насчет ее неискренности.
— Точно! Ты же хотела заявить на меня в полицию.
— Что-о? — Лина снова бьет меня кулаком по колену, и мне нестерпимо хочется поймать ее за руку, чтобы ощутить тот жар, с которым она это произносит: — Не выдумывай!
— Нет? — я позволяю себе бросить короткий взгляд на нее.
— Нет!
Черт! Она такая милая в проявлении своих чувств. Ее легко разозлить, рассмешить, вогнать в краску, за полчаса проведенного вместе времени увидеть весь спектр ее ярких эмоций.
Хохотнув, я вновь переключаюсь на встречное движение:
— Хорошо. Так что ты желаешь знать обо мне?
— Уже ничего.
— Уже ничего?
— Да! — злится она, ерзая на сидении. — И хватит отвечать мне моими же фразами! Ты такой бесячий!
Я прыскаю, не сумев сдержаться:
— Бесячий?
— Я сказала: хватит!
— Хорошо. Извини, — прикусывая губу, я сворачиваю вправо, чтобы уйти на кольцо и добраться до Северного по «окружной» без пробок. Но это слишком сложно, перестать смеяться.
— И как только тебя терпят твои друзья? — Лина фыркает, но делает это с долей теплоты, хотя, конечно, тотчас же старается прикрыть ее торопливыми ругательствами. — Иногда мне кажется, что ты само исчадие ада!
А еще я чувствую, как Лина, улыбаясь, смотрит на меня. Она уже не злится.
— Исчадие ада или все-таки «ми-ми-ми»? — рискую спросить, подловив ее на несоответствии. И оборачиваюсь, чтобы в сто тысячный раз взглянуть на нее.
— Одно другому не мешает, — смеется она, и на ее щеках я замечаю умопомрачительные ямочки.
Мы выезжаем на полупустую объездную трассу, вдоль которой тянутся редкие зеленые посадки, дачные домики, автозаправки и всевозможные дилерские центры. Пригородный одичалый ветер врывается в салон и гуляет между нами, не зная, к кому приласкаться, но вскоре устраивается у Лины на плечах и лишь время от времени позволяет себе играть отдельными завитками ее локонов. Он тоже разгадал, что она ангел.
— Итак, вернемся к рассказу обо мне, — я стряпаю безупречное непробиваемое лицо и кладу обе руки на руль, слегка наклоняясь всем корпусом вперед. Может, я и в правду, эгоист, раз стремлюсь лишний раз поговорить о себе? — Какие аспекты моей жизни тебе интересны?
Лина откидывается на подголовник:
— Не знаю.
Кажется, она собирается сказать что-то еще, но я ее опережаю:
— «Не знаю» означает всё? Или ничего?
— Все или ничего, — повторяет она и тихонько смеется. — Слушай, ты не оставляешь мне выбора.
Я смотрю на нее и теряюсь в словах. Я бы хотел рассказать ей обо всем, что у меня сейчас происходит, но боюсь завалить ее ненужной информацией.
— Я не прошу тебя выбирать.
— Тогда начинай сначала.
И все-таки «всё». Я торжествую!
И начинаю сначала:
— Родился и вырос здесь, в этом городе. Рос в семье единственным ребенком, но всегда хотел быть старшим братом: мечтал водить за руку младшего, показывать ему секретные места нашего двора, учить плавать, не давать в обиду, вместе завтракать, вместе рисовать граффити.
— Ты рисовал граффити?
— Хах, было дело. Однажды даже убегал от полиции, тогда еще милиции.
— Ты был отпетым хулиганом?
Я усмехаюсь. И на секунду выпадаю из реальности в прошлое — в детство, которое уже никогда не вернуть. Вспоминаю мать, как она украдкой плакала ночами, потеряв не родившегося ребенка, а я все слышал, каждый ее тихий всхлип считал, и сердце наизнанку выворачивалось.
— Когда понял, что старшим братом мне никогда не стать, мечтал обзавестись четвероногим другом. Пару раз был в собачьих приютах, знал всех бродяг в округе, подкармливал их колбасой, но втайне фанател от корги. Эти коротышки с умными глазами казались мне идеальными напарниками в любом деле. Но и эта мечта так и осталась мечтой.
— Почему?
— Потому что раньше жил с родителями, а теперь практически не бываю дома.
— У родителей аллергия?
— Вроде того…
— Так, погоди! А теперь ты живешь отдельно? — в ее вопросе я слышу нечто сродни изумлению.
— Да. А что тебя удивляет?
— Хочешь сказать, что готовишь сам, стираешь сам и самостоятельно наглаживаешь эти свои идеальные рубашки? — Лина недоверчиво морщится.
Я смеюсь:
— Нет, конечно.
— А, — хмыкает она, — точно! Это же делает домработница.
Я не знаю, что она себе навоображала, но я не отказался бы от подобных благ и привилегий, если бы они мне были положены.
— Нет, мой штат гораздо больше, — продолжаю смеяться я. — К примеру, уборкой квартиры занимается клининговая компания, стиркой — стиральная машина, готовкой — повара общепита, а вот гладить рубашки я в состоянии и сам.
Лина склоняет голову влево и смотрит на меня снисходительно:
— Ты же врешь! Про рубашки.
Я улыбаюсь, зацепившись взглядом за ее бровки-домики:
— Отчасти да. Потому что стараюсь покупать такие рубашки, которые не нужно без конца наглаживать.
— Никогда бы не подумала! — хмыкает она. А потом толкает меня в бок: — Эй! Да ты точно самовлюбленный супчик! Покупать рубашки и гладить их, — она закатывает глаза и пишет круги указательным пальцем по воздуху, — чтобы быть неотразимым…
— То есть, по-твоему, я неотразим?
Я спешу заглянуть ей в лицо. Меня забавляет, как Лина прокалывается снова и снова, попадаясь на собственных же словах. Но поймать ее взгляд мне так и не удается.
— Ты хочешь таким казаться, — выкручивается она.
— Рад, что за весьма непродолжительное время ты сумела разгадать меня всего. Тобой, видно, движет недюжинный интерес.
— Таких, как ты, видно насквозь!
Я вновь покусываю губу, чтобы не рассмеяться:
— Ты же говорила, что я единственный в своем роде. Говорила? — Лина молчит. Я легонько пихаю ее локтем. — Говорила?
И тогда она сдается — одаривает меня обворожительной улыбкой:
— Где твои очки? Надень их! Не могу больше тебя выносить!
— Думаешь, очки скроют во мне мою неотразимость?
Лина смеется:
— Дурак! — И это ругательство звучит так мило и трогательно, что я оказываюсь обезоруженным. Я согласен проигрывать ей каждый раз в любом подобном словесном баттле.