— Обещаю, — говорю я и за спиной скрещиваю пальцы. Знаю, детский сад, но так мне спокойнее. Как он может просить подождать, когда сестра стала пленницей Синей Бороды? [4] Он прав в одном — нужен план.
Лукас хватает и прижимает к себе. Я снова впитываю его запах, так принять новость о сестре я могу чуть лучше, но этого всё равно не достаточно, чтобы я могла забыть об этом.
— Не дай заморочить себе голову. Возможно, Кеннет только этого и хочет, — шепчет он на ухо, и спустя пару секунд стараюсь выкинуть из головы то, как он близко, и слушаю, как вода накатывает волнами. Здесь так красиво! Но вся эта лунная и звёздная ночь становится всего лишь частью чёрной дыры, в которую засасывает и не остаётся шанса избежать полной катастрофы. Если бы не всё это, не начало всей история, но я бы вряд ли смогла оказаться здесь и, вдыхая солёный воздух, думать о том, как прекрасно на природе, а не в четырёх стенах, которые могут спасти если только от дождя.
— Поедем домой? Я очень устала.
Надеюсь, что в моём голосе он не слышит ничего лишнего. Стоит это сказать, и я вспоминаю про подарок отца, про Тоби, про то, что крутили в новостях. Может, немногие знакомые поймут, чей это голос, но он-то уж точно. Ирландец наверняка так и продолжает слать сообщения, а я не удосужилась ему написать хоть строчку — пора это сделать. Чувствуя моё нетерпение, Лукас быстрее собирает пледы, и, можно сказать, почти бежит до машины. Оглядываюсь последний раз на водную гладь, чистый песок и лунное небо. Немного жаль, что заканчивается всё тем, как я убегаю с человеком, которого собираюсь обмануть после того, как он чистосердечно рассказал о своей непростой жизни. Всем уже пора привыкнуть к тому, что я буду так делать. Боль — это необходимая часть жизни.
На пассажирском сиденье так и лежит коробочка. Когда я сажусь, то аккуратно складываю её к себе на колени, уже не особенно и хочется открывать ещё один ящик Пандоры — хватает и тех, с которыми я не справляюсь. Лукас всю дорогу молчит, каждую секунду напрягая скулы. Вот и чего он злится? На меня? Ну так я ничего ещё не сделала, а даже если и сделаю, то ему это знать необязательно.
— Что с тобой? — сначала кажется, что я всё же сказала про себя, но его скулы перестают двигаться, а, разворачиваясь, он произносит:
— Интересный вопрос, Лорин! Думаю, как повернуть время вспять и не появляться в твоей жизни.
Почему-то вместо того, чтобы обрадоваться совместным желаниям, внутри что-то больно трескается. Закрываю глаза, а его слова, как в мультиках, летают в салоне. Каждый раз, натыкаясь на меня, делают больно, да так, что даже стекают слёзы обиды. Отворачиваюсь к окну, надеясь, что мой акт ранимой девушки останется незамеченным. Ночной Мичиган прекрасен. Наверно, только эти неоновые вывески и подсветки не дают нырнуть в спасательную темноту закрытых глаз, пока мы не подъезжаем к дому.
Выпрыгиваю из машины с коробкой в руках и забегаю в дом, Лукас ничего не кричит в след, я всё равно ничего не хочу сейчас слышать. С чего вдруг я стала такой слабачкой? Неужели так сильно задели его слова? Я же мечтала о том, чтобы он исчез и не разрушал мою жизнь… снова, но вместо этого почувствовала к нему то, что теплилось ещё с начала знакомства. То, чему я не могу дать название. Но не придаю ли я Тоби всем этим? Ведь это не Лукас был со мной, когда я нуждалась в поддержке; это не он говорил о том, что надо поскорее забыть этого олуха из тиндер; это не он гладил по плечу, пока я снова и снова заклинала свою семью прекратить эти попытки выдать меня замуж. Это был Тоби, но…
«Хватит, Лорин! Хватит!».
Минуя расстояние до комнаты буквально за минуту, я оказываюсь на территории, которая якобы принадлежит мне. Закрываю дверь и снова приваливаю к ней комод. Хотя такое чувство, что сегодня Лукас не будет рваться ко мне: спектакль уже сыгран, я ему временно не нужна. И ведь выдохнуть должна после этого, расслабиться, но не выходит.
Первым делом хочу разобраться с подарком отца и немного отвлечься от мыслей от Патрисии — сейчас я никак не могу ей помочь, к сожалению. Скидываю пиджак и аккуратно вешаю на стул, следом рубашку, галстук и брюки, на полу нахожу пижаму и надеваю её, мало волнуясь, о том изнаночная или лицевая сторона.
Усаживаясь на кровать, тяну за ленточку, и бант легко развязывается. Подарочной упаковкой обвернуто и заклеено так, что не порвать не получится. Кромсаю бумагу, и внутри оказывается небольшая шкатулка, сделанная из лёгкого дерева. Когда открываю крышку, то внутри нахожу конверты.
Пересчитываю, здесь лежат пять писем. Самое раннее датируется около двух лет назад, а самое позднее — аж 1869 года. Пока это ничего не проясняет. Не знаю, с чего начать: с начала или конца.
Стук в дверь так пугает, что письма выпадают из рук.
— Хочешь чаю на ночь? Вижу, горит свет — не молчи, — спрашивает Лукас, призрачное раздражение мной или событиями остаётся, да я и не хочу пересекаться с ним какое-то время — нам обоим стоит остыть. А в первую очередь — забыть о том, что случилось на пляже до того, как появилась записка.
— Нет, спасибо, собралась спать уже.
Пытаюсь собрать письма в их порядке, но понимаю, что одно куда-то делось, от 2017 года. На кровати и на полу рядом его нет, немного нервничаю, и такое чувство, что Лукас никуда и не ушёл. Двигаюсь в ванную и включаю воду, чтобы сбить его с толку и продолжить поиски. Понимаю, что конверт мог залететь под кровать, наклоняюсь с фонариком и замечаю его с другой стороны. Двигаюсь почти бесшумно, а за дверью растворяются шаги — то ли волнуется, то ли не доверяет. Но ни первое, ни второе не должно возникать у него после фразы, что он не хотел бы меня встречать, а я не уверена, сказала бы так легко это предложение сама сейчас.
Беру в руки конверт и замечаю — это почерк моего отца. Теперь нет сомнений, какой конверт выберу открыть. Он единственный запечатан и предназначается мне. Открываю и начинаю читать:
Дорогая Лорин!
Уверен, выберешь именно этот конверт. Я не ругаюсь, всего лишь людская природа. Но было бы неплохо, если бы прочитала историю и причины семейной традиции с самого начала. Но на это у тебя будет много времени, поэтому касаться прошлого здесь не буду, всё равно это не передать в паре предложений.
Лорин, в каких-то вещах я не готов признаться лично, но тут нет твоей вины — я вырос в строгости и замкнутости. Мне до сих пор непросто признаваться в своих чувствах. Хотел бы я быть с тобой другим все эти долгие годы, но у меня не получалось. Ты родилась девочкой, и я знал, что тебе предстоит не в таком и далёком будущем. Время так быстро утекает сквозь пальцы, мне уже почти пятьдесят…
И ты была так прелестна первые пару лет, но стоило родиться Патрисии, и тебя как подменили. Может, это тоже часть проклятия нашей семьи? Ты как будто хотела быть совсем другой: пойти против мира и заботиться только о своём внутреннем мире. Мы с мамой искали причины такого поведения, сначала списывая всё на то, что ты ревновала к сестре. Только вот наблюдая за вами, об этом невозможно было сказать, вы как будто понимали друг друга. И когда этой маленькой крошкой все восхищались, оказываясь в одном помещении, то ты скорее испытывала дискомфорт от глупости взрослых, но не неприязнь к Патрисии. Ты любила её, в этом не было сомнений.
Но я боялся, что тебе будет сложно в настоящем мире, а не твоём, иллюзорном, и не найдёшь того, кто поймёт тебя, ведь ты другая. Эта отгороженность, грубость, кусачий юмор — всё было против тебя, только ты словно сделала себя сама.
Мы пытались тебя вразумить: говорили о том, что предстоит и что теперь нельзя быть эгоисткой и подвергнуть вас опасности. Твоя сестра жила как в сказке, что в реальности, что в голове. Мы с мамой не могли думать только о тебе: понимали, что она будет мечтать о свадьбе. Я только поражался тому, что ты в свою очередь не мечтала ни о чём ином, кроме уединения в своей комнате. Поэтому позволь объяснить: я не хотел тебя заставлять, но проходили года, а у тебя даже не было парня. Мы отчаялись, казалось, что традиция будет нарушена и опасность будет поджидать за каждым углом — ты можешь улыбаться и глумиться над нами, но это не бредни твоих стариков. Это началось задолго до нас. Мы уже несколько лет думали над тем, чтобы использовать последний аргумент для того, чтобы ты нашла себе жениха — деньги. Это не подкуп, нет, и не моральная выплата, это своего рода ещё одна поддержка от глупостей. Те средства, которые ты могла бы использовать, как пожелаешь, если исполнишь волю рода. Фонд никуда не делся, им всё ещё управляет твоя бабушка Мина. И после того, как ты отыграешь свадьбу — деньги найдут владельца. Можешь не сомневаться: эта старая перечница — да простит меня тёща -за свою долгую и сложную жизнь никогда не нарушала обещания.
Мы, конечно, не за деньги переживали, а за ваши взаимоотношения с Пат. Она долго терпела, с другой стороны — я рад, что она не вышла за тех, кто был до Кеннета, но, может, именно из-за этого запрета она так и рвалась сорвать заветный плод? И поверь, я очень люблю тебя, моя первая принцесса. И теперь, когда ты нашла его, я так рад за тебя. Раз столько терпела, значит, это точно любовь.
Временами я очень завидую твоей молодости и характеру, оставайся такой же, дочка.
С любовью,
Твой отец.
Откидываюсь на подушки и думаю о том, какого хрена только что произошло и что я прочитала. Бабушка Мина? Денежный фонд, которым она управляет? Все те разы, когда я её видела, не замечала дикого желания выдать меня хоть за кого-нибудь, словно в ней и не бушевал этот огонь брака. Но врал бы отец об этом? Слишком странная информация для выдумки. Только вот в бабушке Мине, действительно, было что-то мистическое. Она каждый раз подходила, удерживая лицо морщинистыми ладонями, от которых пахло яблочным пирогом, и спрашивала, как поживает моё сердце, а потом кивала, найдя ответ во взгляде и не дожидаясь слов, и садилась в дальнем углу. Словно только и ждала, чтобы вернуться в свой Джерси или предавалась воспоминаниям, которые её терзали. Интересно, что с ней случилось?
Но что теперь делать с этим? Не успеваю понять, как начинают течь слёзы. В письме отец стал папой больше, чем за всю мою жизнь. Хочется, чтобы крик отражался от стен, потому что это слишком. Неужели мне нужно было нырнуть во все эти хитросплетения, тайны и проблемы, чтобы, наконец, показали то, что любовь и внимание отдаётся не только Патрисии? Эта трогательность и честность вызывает не только грусть, но и счастье. И теперь, когда папа так мне доверяет, могу ли я нанести ему раны и сказать, что всё враньё? И единственное, что сейчас нужно — поговорить с Тоби, он точно поймёт. Ведь столько раз делал это, успокаивая и поддерживая мысль, когда я не находила слов.
Достаю телефон из штанов брюк на кровати, количество пропущенных звонков и сообщений превосходит границу моего понимания. Нет времени звонить или писать — я могу и передумать, надеваю спортивные штаны и кофту, которые валяются на полу и вызываю такси. Осталось только пробраться к входной двери, потому что Лукас наверняка захочет остановить.
Больно его обманывать, но у меня нет выбора. Не могу больше игнорировать Тоби и ждать, словно что-то изменится — ничего не станет лучше. Все события медленно, но верно засасывают в пучину того, что я выйду замуж.
Я. выйду. замуж.
Не верю. И сегодня я не стану этого делать, пусть Лукас хоть немного отойдёт и даст вдохнуть и обдумать всё то, что творится. Особенно та часть, что случилась между нами на пляже. Но я не могу думать ни в его доме, ни в его незримом присутствии, словно ожидая, что он снова ворвётся в комнату и заставит сердце биться чаще. И я снова превращусь в желейку и потеку в его руках.
Открываю дверь после того, как отодвигаю комод. В доме тишина, но боюсь обмануться как в тот раз, поэтому делаю всё тихо, насколько возможно. Когда хочу спуститься вниз по лестнице, замечаю в другом конце коридора лоджию, на которой стоит Лукас и курит. Я давно не видела, чтобы он это делал. Вероятно, с того момента, как забрал меня из дома. На секунду, а, может, и дольше заглядываюсь на то, как он красив в этом свете и полуобнажен — стоит только в обвёрнутом полотенце вокруг бёдер. Его лицо такое спокойное, задумчивое и грустное, но оно меняется, когда видит что-то на улице, и лицо озаряется светом от фар.
— Ло-орин?! — он разворачивается, кидая сигарету вниз и открывая дверь. Некогда мешкать: слетаю вниз на световой скорости, чудом не запинаясь о свои же ноги и не разбивая лицо. Таксист улыбается, когда я выскакиваю за дверь, но, видя моё состояние, медленно стирает улыбку. Сажусь в салон, громко хлопнув дверью.
— Ходу-ходу! ХО-ОДУ! — луплю его кресло, и он стартует незадолго до того, как из дома выскакивает Лукас всё в том же виде, придерживая полотенце рукой.
— Лорин! — он срывается на дикий крик, оставаясь где-то позади. Я не могу повернуться и увидеть выражение лица — на нём явно ничего хорошего. Кажется, я так и продолжаю всех разочаровывать — в жизни ничего не меняется. И сейчас это звучит слишком грустно, меня раздирает от противоречий. Может, не стоило уезжать вот так, как преступница? Ведь Лукас не звучал так, словно ему приятно от моего поступка? Может, стоило сказать, объяснить всё как человек, а не капризный ребёнок? Сползаю по сиденью вниз, пытаясь расслабиться, но напряжение в теле и мыслях никуда не пропадает.
— Сложная ночка? — спрашивает водитель с нервной улыбкой.
— Сложные дни 247, — отрезаю я. Не хватало ещё делиться своей жизнью с первым встречным. Он больше ничего не говорит, замечая мою неприязнь, и так и молчим, пока не подъезжает к дому Тоби. Отдаю все деньги из карманов таксисту, откупаясь за поездку и за своё поведение.
— Благодарю, — радуется он, когда уже закрываю дверь и направляюсь к домофону.
Набираю Тоби, но он не снимает трубку. Только сейчас доходит, сколько сейчас времени и что просто может уже спать. А вспоминаю, что не убрала конверты в коробку, так и оставив их на кровати, Лукас может спокойно найти и прочитать. Сейчас это мало интересует, но кто знает, что там в остальных записях, которые я пока решила даже не открывать. Может, я боюсь того, что сама поверю в то, что творится в нашей семье уже долгое время?
На восьмой писк трубка, наконец, поднимается, и я слышу сонный голос. Только вот он совсем не принадлежит моему другу-ирландцу — отвечает девушка.
— Алло! Это кто? Вы видели, который сейчас час?
Меня словно обливают галлоном холодной воды. Отключаюсь от реальности и бегу, куда глаза глядят. Из-за слёз не различаю дороги, метаясь между домами среди кварталов, и в какой-то момент падаю, наверняка разбивая коленки в кровь. Сейчас не больно, точнее больно не там, где бы хотела.
Сажусь на чьё-то крыльцо, на самую нижнюю ступень, чтобы успокоиться и придумать что-то ещё. Только вот что? И с чем? Мои мысли крутятся вокруг сестры, свадьбы, Лукаса, Кеннета, теперь и вокруг Тоби и даже не по причине того, что не отвечаю ему. Кто та девушка? И что она там делает? Тоби тоже обманывал? Тогда как давно? Разве не он так странно вёл себя, добиваясь моего внимания?
Опускаю голову на колени и от усталости проваливаюсь в сон, и меня не беспокоит, что тут грязно и отчасти прохладно — хочу забыться. Просто бы вспомнить о том, что жизнь может быть тихой и спокойной. На какое-то время я отключаюсь, а когда просыпаюсь, понимаю, что я в машине и на меня наваливается паника. «Ко всему прочему ещё и похитили». Только меня не спасёт папа-бывший военный — придётся самой. Вскакиваю и вцепляюсь в водителя, крича:
— Остановись, твою мать, мне надо выйти! — когда обращаю внимание на салон и знакомый затылок, расслабляюсь и оседаю на кресло, резко потеряв все силы.
— Тебя в спецназ в детстве не отдавали? — говорит он, потирая шею и плечо, которые я держала в хватке. Лукас улыбается, как обычно, только вот в глазах промелькнула тень, которую пытается скрыть за своим оптимизмом и шутками.
Я ударила его в больное место — сбежала после того, как он открылся передо мной полностью, обнажив прошлое, а он, как ни в чём ни бывало, приехал за мной и умудрился найти.
— Прости меня, Лукас, — на секунду он замирает, как и я, а потом:
— Ничего такого и не произошло, а вообще, нам пора спать. Желательно, конечно, чтобы ты ещё согрела этой ночью, — его белые ровные зубы показываются в зеркале, и я отвечаю ему, показывая фак, отчего он хохочет только сильнее. Если я его и обидела, то он умело скрывает, и я благодарна за это. Протягиваю руку и касаюсь его волос, мягко поглаживая и касаясь уха.
— Я серьёзно, извини.
— Лорин, я всё понимаю.
Удовлетворившись этим ответом, хотя совесть всё ещё сигналит и призывает к действию, я откидываюсь на кресло и смотрю в окно. Ночной город прекрасен, ночная тихая жизнь вызывает во мне спокойствие, а отсутствие машин и людей даёт шанс успокоится. Всё можно пережить, особенно это. Лукас останавливает у дома машину, никто не спешит выходить, я бы с радостью продлила это ощущение. Такое чувство, что дальше только хуже, а так мы можем побыть близко и не пытаться принудить друг друга к тому, чего не хотим. И как вообще с этим разобраться?