Если бы была засада, я бы ее точно обнаружила, как в прошлый раз.
За прошедшее время я убедилась, что границы моих владений начинаются по кромке леса сразу за сельской околицей и тянутся вглубь тайги на многие километры, поскольку даже по людским бумагам это мой лес. До тех краев, где мои владения кончаются в где-то в глубине чащи, мы так ни разу и не добрались. Так и надобности не было. С каждым прошедшим днем я все лучше чувствовала, чуяла свой лес.
Так что когда непонятные люди пытались подкараулить меня у самой опушки, я обнаружила их заранее. Собственно, еще в тот день, когда, занавесившись превращенной в сетку тканью и надев перчатки, взяла самодельный дымарь и пошла на медовый промысел.
Пчелиных гнезд в дуплистых деревьях вдоль тропы действительно оказалось видимо-невидимо. Я даже удивилась — обычно в природе рои не селятся так густо и близко друг от друга. А тут…
Даже закралось подозрение, что некая сила сама устроила мне своеобразную пасеку, а заодно приспособила маленьких тружениц охранять единственную тропинку к дому.
Например, Шилова или Кодрата пчелы никогда не трогали. А вот Арефния, того самого рыженького конопатого молодца, в какой-то момент просто перестали пускать на тропу.
Потом выяснилось, что молодой дурак слаб на выпивку и за чарочку много болтал в кабаке с каким-то ушлым подсадным человечком, рассказывая о странной барыне из леса.
Ну и, видать, пока только болтал, его просто покусывали для профилактики. А когда «денежку малую» взял за небольшую услугу — поставить метки на деревьях вдоль дорожки, мол, чтобы люд честной не плутал, — так и все. Пчелки его дальше опушки не пустили.
Так вот в тот день, когда я строго-настрого велела детям заниматься делами возле дома и у пруда, а сама пошла за медом, машинально напевая про себя песенку всем известного медведя из мультика, ну ту, про тучку-тучку-тучку, а вовсе не Беранику, обнаружилась очень интересная вещь.
Точнее, две вещи. Одна приятная, а одна совсем наоборот.
Первая новость, та, что приятная, была связана все с теми же пчелками. Они меня не кусали, вообще. Зря только сетку мастерила и дымарь. Толстенькие полосатые медоносы ползали по моим рукам, немного обиженно жужжали над ухом, но ни одна не сделала попытки атаковать.
Причем деток моих эти летающие тигры еще как жалили, особенно если мелкие наглели и, скажем, садились на цветочек, в котором шуровала полосатая, попой.
А я через пару обработанных диких ульев начала чувствовать их настроение… Это было удивительно и странно, но где-то даже приятно. Я почему-то приняла все происходящее словно само собой разумеющееся.
И именно пчелы, те, что жили на самом краю моих владений и летали за нектаром в сторону села, «сказали» мне, что на опушке, чуть в стороне от тропы, в кустах, постоянно сидят трое мужиков.
Ничего не собирают, почти не двигаются, очень противно пахнут. И ждут. Каждый день кого-то ждут от утренней зорьки до вечерней.
Кого-то? Уж не меня ли?
Дальнейшее осторожное наблюдение подтвердило эту неприятную догадку. Значит, меня вовсе не оставили в покое. И старостин сыночек Фефоан, вдруг решивший приехать из города, навестить родителя и его покос на моих землях, не так просто в болоте сгинул, или где он там провалился. Значит, шел не просто со злым умыслом, напугать или выведать силком что-то. Нет, этот шел убивать. Иначе лес не обошелся бы с ним так круто.
Так вот… эти тоже по мою душу. Пчелы, конечно, не могли их «подслушать», а сама я не рискнула соваться вплотную, но небольшой эксперимент провела. Как раз первые грибные дожди пошли, а после них солнышко пригрело, и мы с детьми по локти запустили руки в эту богатую лесную кладовочку.
А по кромке леса как раз отлично белые растут, вот я и прогулялась так, чтобы самую малость выглянуть за границу своей земли, но дальше десяти шагов от нее не отходила. Как мне это удалось? А я ее чувствовала. Как пчел.
Ну и вот. Прогуливалась я там, мелькала белым сарафаном между еще зелеными осинками и легкой золотой пестряди молодых березок. И четко засекла, как трое этих бандитов тишком, ползком, прячась за пучками травы, стали ко мне подбираться.
Я их подпустила поближе, чтобы исключить возможность ошибки и заодно как следует рассмотреть. И с недоброй усмешкой в душе убедилась в кое-каком своем предположении.
Один из этих крадунов подкустовых был мне знаком. Это он тогда, во время первого нападения на меня и детей, пытался сбежать с места происшествия. Именно этого плюгавенького и словно бы немного скособоченного мужичонку с крысиным лицом я видела. Значит, либо отмазал его староста, либо опять сбежал, ирод, и вернулся к работодателю.
А это значит, что враги спелись. И староста теперь в сговоре с теми, кто продолжает искать бумаги покойного графа.
За осознанием этого факта пришла ненависть. Сволочи! Мало вам смертей.
Я почувствовала себя сжимающейся пружиной. Это ощущение было мне знакомо как родное, и я обрадовалась, когда обнаружила его в себе. Когда я начинаю так злиться, никто меня не остановит. Нет такой силы. И плевать на все внешние обстоятельства — именно на этом темном огне злости я прошла все самые страшные годы своей прежней жизни. Эта жаркая и одновременно ледяная ярость не давала мне сдаться, опустить руки, плыть по течению и в конце концов погибнуть, когда вокруг был такой мрак и чернота и окружающие меня люди сотнями тонули в ужасе и безнадежности.
И сейчас я не почувствовала страха. Пусть только сунутся, душегубы, пусть только войдут под сень нежных, полупрозрачных, таких безопасных березок.
В тот раз я сама не поняла, какая волна меня понесла, но знаю точно: тех троих в лес я заманивала специально. Не знала еще сама, что стану с ними делать, что вообще должно произойти, но темное, злое предвкушение переполняло мою душу до краев.
Шажок, еще шажок — сволочи крались ко мне, а я незаметно, медленно отступала, стараясь держаться с беспечным видом на открытом месте, но зорко следя, чтобы не отходить далеко от своих владений. Шагов на двадцать пусть подойдут… ну еще немного. Еще чуть-чуть…
— Стой, девка! — хрипло гаркнул один из висельников, выскакивая из-за куста и бросаясь мне наперерез. — Стой, дура, умные люди с тобой по-хорошему поговорить хотят! Стой, все равно догоним!
Ага, щаз-з-з, как говорила правнучка. Я специально сделала вид, что испугалась, чуть не уронила корзину с грибами и со всех ног кинулась в лес. А эти идиоты, почуяв близость жертвы, — за мной.
То, как они пересекли невидимую границу и оказались там, куда их манил мой мелькающий между деревьями силуэт, я почувствовала сразу всем телом, всем существом. И резко остановилась. Развернулась к ним, и…
Эх, жаль, поспешила. Поторопилась. Слишком мало у меня опыта охоты на людей.
Когда твердая, поросшая невысокой безобидной травкой земля вдруг топью расступилась под ногами самого быстрого преследователя и он с разбегу провалился в нее по колени, двое других успели шарахнуться назад. И даже схватили воющего от ужаса и неожиданности передового гада, не давая жадно чавкающей жиже засосать его по пояс.
Выдернули, да только потому, что сами ногами стояли за невидимой границей.
— Ведьма! Ведьма! Сгинь, проклятая! — провыл самый смелый из душегубов.
— То стой, то сгинь, — неприятно усмехнулась я, не трогаясь с места. — Вы уж определитесь, любезные. А еще лучше — сгиньте сами да хозяевам своим передайте, что если будут мне и дальше докучать — пожалеют!
Глава 31
Вот с тех самых пор засады у тропы больше не наблюдалось. Но я была бы слишком наивной, если бы решила, что нас оставили в покое навсегда. Нет, просто враг временно отступил и явно обдумывает, как меня достать.
Главное, в селе мне все же надо было появляться. Самая страда запасливая подступила — бабье лето. Соленья, варенья, а главное — крупы, мука, соль. Ткань, шерсть! Кроме как в деревне, мне их взять негде.
По моей просьбе всю невеликую наличность, что завелась у меня за лето — где за эспадрильи монетками дадут, где за смородиновку, — Астасья потратила на поросенка. И откармливаться он остался у нее на дворе, в обмен на кое-какие услуги с моей стороны. В ноябре ее муж будет колоть свиней, тогда и я свою долю мяса и сала заберу.
Но чтобы поддерживать эти и другие договоренности, мало было появляться на опушке или зазывать гостей к себе. Тем более что селяне, хотя и не шипели мне вслед про ведьму, леса стали побаиваться.
Самое досадное, что, если бы я взялась-таки отстаивать свои права на землю в уездном суде, денег нам бы хватило не только перезимовать. Со старосты, много лет «арендовавшего» покосы близ чащи, а также несколько небольших распаханных участков, было что взять.
Но я четко понимала, что стоит мне сунуться дальше крайних дворов с их тихой, почти нелегальной торговлей — тут-то меня и прижучат. А вот потихонечку рано-рано утром к Астасье еще есть шанс проскочить.
Таким вот полушпионским-полуосадным методом у нас в амбаре появились мешки с ржаной мукой, овсом, просом и даже гречихой. Я с радостью узнала, что эта весьма полезная культура вполне успевает вызреть на южных склонах холмов, а еще ее нарочно разводят пасечники из сел, что южнее.
Тут ведь что здорово — крупа сама по себе всегда пригодится, но я сразу глаз положила на гречишную шелуху и по договоренности с удивленными бабами — за обещание показать секрет — запаслась целым возом тугих дерюжных мешков.
Первое, что я сделала, — это набила всем нам подушки. Сшила наперники, и вместо собственно пера туда — шелуху. А то мы спали на кое-как скомканных тряпках, вроде и привыкли, но зачем над собой издеваться, когда есть такая отличная и даже, говорят, полезная вещь?
Бабам я те подушки продемонстрировала — далеко не каждой было по карману обеспечить этим полезным спальным предметом членов своих очень многочисленных семейств. А девкам в приданое, опять же? И перины надо, и подушки, и много чего.
Стеганую перину, заполненную «кармашками» с шелухой, я деревенским хозяйкам тоже продемонстрировала. А Астасье, как моему «полномочному представителю» на селе, и вовсе подарила самую первую, какую сшила.
Да, не на барское ложе такое стелить, но вот Астасьин пожилой свекр, снявший пробу, остался доволен — даже кости, сказал, вроде ломить меньше стало.
Короче, товарообмен и циркуляция хозяйственными идеями у меня с бабами кипела. Вот только одна трудность — приходилось прокрадываться на Астасьин двор как воровке, под покровом темноты. И то я понимала, что долго продолжаться это не сможет, — кому надо, тот выследит. И отчаянно торопилась.
Первый раз меня попытались взять тепленькой в середине сентября. Как раз после заморозков выпал иней и захрустел под двойными подошвами «утепленных», высоких, как ботинки на шнурках, эспадрилий. И черная цепочка моих следов была четко видна на серебряной от почти истаявшего лунного света тропе.
По ней меня и засекли. Наверняка, староста и раньше пытался выспросить баб, в какое время я бываю на селе, но те, не сговариваясь, молчали как партизанки. И вовсе не из одной только женской солидарности. Просто этот козел неприятный решил слухи пустить: дескать, все, что из рук моих вышло, — проклятые вещи, беду несут, несчастье.
В другое время, может, ему бы и поверили. Но тут нашла коса на камень. Старосту все бабы знали как жлоба и взяточника, про то, что меня он ненавидит и за земли арендованные отвечать не хочет, тоже все были в курсе. Те бабы, с которыми я спелась, были крепкие хозяйки, не голытьба легковерная, но и не богатейки, которые один хоровод со старостой водят.
В свое время этот жук навозный многим подгадил. Боялись его, не любили. Открыто воевать никто не решался, а вот исподтишка ужалить — многие случая не упускали.
Короче говоря, полезность моих идей явно перевешивала старостину злобу, а по части слухов не ему с тетками тягаться. Живо контрсплетню в народ пустили, про зависть да грязную душу. Мол, грехов на том много, кто добрых людей боится да очернить пытается.
Понятно, что долго эта битва сплетен не продлится… то есть дураков не сеют и не жнут, они сами родятся. И зла в душах у людей предостаточно. Не «злодейского зла», а мелочного, бытового, раздраженного и завистливого. Пачкучего и липкого, как деготь. И невежества дремучего тоже полно. И страха — как бы чего не вышло худого, моя хата с краю, но все незнакомое и непонятное на всякий случай надо уничтожить. Желательно чужими руками.
Увы, всегда так было. Вон, в мое время, в девяностые годы, после стольких лет «лучшего в мире образования» и дружбы народов, люди в подъезде моей московской квартиры подписи собирали, чтобы выселить семью беженцев откуда-то из южных краев, потому что «да грязь вся от черных, и глаз у них дурной». Тьфу, вспомнить противно…
И здесь такие найдутся рано или поздно. Начнут «добровольно помогать» сильным мира сего, даже не за плату, а по зову души.
Как в воду глядела.
— Ты, барыня, посторожись, — сказала мне в последний раз Астасья, бережно укладывая в мой самодельный заплечный мешок крынку с коровьим маслом и провожая со двора. Она зябко куталась в платок и хмурила густые соломенные брови. — Намедни я Гутьку-побрякушку у нашего плетня видала. Дурна-то дурна баба, а как соседке нагадить — так живо умишком пораскинет. Не ладит она с нашей стороной, здесь-то, почитай, хозяйки справные, не посикушки какие. А эта — глаза завидущие, так и зыркает через забор. Платок, что я по твоему узору из козьей шерсти на шелковой нитке связала, увидела и прямо глаза выпучила, что твоя жаба. Как бы чего худого не вышло.
Я кивнула, благодаря за предупреждение, поудобнее пристроила за плечами мешок и быстрым шагом направилась по проулку в сторону околицы. Сама не знаю, что заставило меня в какой-то момент резко остановиться. Просто ноги вдруг в землю вросли. А потом тело само развернулось на месте и резвым сайгаком скакнуло в сторону, в приоткрытую калитку, через двор, мимо разрывающегося от лая дворового пса на цепи, на будку его, потом на курятник, к заднему забору и — у-у-ух! — спрыгнуло в соседний проулок.
Я тяжело осела под этот самый забор, пытаясь понять: что это было? Словно зверя лесного что спугнуло, и он метнулся, уходя от опасности. Так и я… а мозг просто за инстинктом не успел. Но теперь и он гонит вставать и бежать.
Главное, проулок этот не в ту сторону ведет, не к лесу, а к заболоченному берегу деревенской запруды. Там огороды и заборы вплотную к воде, дальше камыши и илище, по пояс в этой каше далеко не убежать. Но инстинкт упорно тянет меня в ту сторону.
Вот не было печали. Я подобрала подол и со всех ног кинулась туда, куда указывала интуиция. И все равно не успела — едва выскочила на топкий берег, добежала до утлых мостков и стала оглядываться, куда бежать, как откуда-то слева торжествующе заорали:
— Вот она, кур-р-рва мать! Держи ее! Не уйдешь, паскуда!
Глава 32
Странно, но я увидела все происходящее как бы с двух точек. Или с двух «я». Одна я смотрела перед собой и под ноги, а вторая словно взлетела и разглядывала всю картину целиком с высоты.
Именно эта вторая я увидела, как со всех сторон к тому месту, где моя юркая фигурка выскочила на берег пруда, сбегаются черные в предрассветных сумерках мужские силуэты. И их так много… один, два, три… пять, шесть. Десять. Ого!
Где-то по краю сознания мелькнула удивленная мысль — это же не моя земля, почему я ее чувствую? Или…
Нет-нет, граница безопасности там, правее, за скользкой илистой кашей, за рваной бахромой сухих камышей, там, где другой берег прихватило хрусткой кружевной корочкой первого морозца.
А злоба и азарт погони, темным фонтаном плещущие из бегущих супостатов, — уже вот они, рядом.
Я еще раз огляделась — и своими глазами, и «сверху». А потом без колебаний сиганула с утлых мостков в шоколадно-масляную жижу. Врешь, не возьмешь! Ил меня замедлит, но и преследователи не смогут бежать по нему быстрее меня. А я доберусь до чистой воды и переплыву пруд!