Рыжий испустил тонкое, недовольное ржание.
— Три, я сказал, — с нажимом повторил ромалы. — Начнет клянчить еще, не поддавайся. Накормишь больше нужного — отяжелеет, не сможет толком скакать. Недокормишь — начнет дурить, выслеживая какую-нито тварь себе на обед. Тушки потребны свеженькие, еще теплые. Не потрошить, не обдирать, не обжаривать. Пусть грызет со шкурой и костями, ему полезно. Да, расскажи ему о том, куда направляешься. Буркей сам чует кратчайшую дорогу, точно перелетная птица. Плетью не трожь, каблуками в бока лишний раз не молоти. Озлится, тогда с ним вообще не управиться. Сбросит и убежит в степь, да еще истопчет на прощание. Постарайся с ним договориться. Вообще-то у него нрав покладистый, — Джанко звонко шлепнул коня по крутой шее, забросил через плечо колдовскую веревку-уздечку. — Ступай с ними, Буркей. Мягкой тебе дороги. Когда выезжать думаете?
— С рассветом, — Пересвет и Кириамэ расступились, давая дорогу коню. Тот немедля засеменил к Жасмин и принялся с умильным видом толкать девицу носом в плечо — приласкай, мол, почеши за ушком.
— А можно на нем проехаться? — заворковала растаявшая Ясмин. — Я и без седла могу… ну хотя бы до терема!
— Вот настырная, — буркнул Джанко, но все же одним плавным движением забросил Шеморханку на спину рыжего жеребца. Девица устроилась боком, придерживаясь обеими руками за жесткую гриву потомка Арысь-поле. Горделиво выпрямилась, что твоя воительница перед замершим дружинным строем.
— Надень на него зачарованную уздечку, — ядовито предложил нихонец. — То-то хороша будет красотка на заморенной кляче.
Ясмин с достоинством показала насмешнику жилистый кулачок. Царевич осторожно придержал ромалы за рукав:
— У нас… у меня есть к тебе еще одна просьба. Именно просьба, — Джанко выжидательно смотрел на запинающегося царевича: — Твое племя шастает по всему городу, многое подмечает, многое слышит. Может, им удастся вызнать о том, где до своей пропажи бывала и с кем водила знакомства боярышня Алёна со двора Негодовичей? Или вы наткнетесь на следы сгинувшего княжича Радомира — якобы он приехал в Столь-град на встречу с некоей женщиной… Я заплачу за сведения. Золотой монетой, любому, кто именно принесет новости. Только не сочти за подкуп, это будет… э-э…
— Вознаграждение за помощь правосудию, — подсказала с высоты конской спины Жасмин.
— Точно, оно самое.
— Я поспрашиваю, — туманно откликнулся ромалы. За его спиной Шеморханка делала отчаянные знаки бровями, и Пересвет смекнул, что излишняя настойчивость тут вредна.
Так и прибыли к царским палатам — Ясмин ибн-Хан на клыкастом рыжем скакуне, Пересвет с Ёширо при ней почетными сопровождающими, с негодующей кобылкой Жасмин в поводу. Буркея оставили в царских конюшнях, где он избрал для постоя самый дальний и укромный денник. Старшему над конюхами царевич настрого запретил соваться к новому коню. Мол, жеребец нрава горячего, недавно изловлен в половецких степях, к людям недоверчив. Не тревожьте без лишней нужды, пусть дремлет в одиночестве. К утру готовьте дорожное седло, то, которое туркестанской работы, и сбрую гишпанской тисненой кожи.
Изящно прикрыв ладошкой зевок, Жасмин извинилась, еще разок почесала рыжему коню белый лоб, и упорхнула. Пересвет удрученно прикинул, что этой ночью ему будет не до сна. Слугам сборы к отъезду не доверишь. Матушка немедля вызнает и примчится даже посередь ночи разузнавать, куда это сыночек лыжи навострил. Придется все делать самому.
Кириамэ бережно уложил мечи на резную подставку, развернул плетеный коврик для созерцания внутренних миров и уселся, свернув ноги хитрым калачиком. Взирая из-под приспущенных ресниц, как суетится Пересвет, бегая из комнаты в комнату и от сундуков к кладовкам с одеждами.
— Твой отец завтра наверняка пожелает знать, куда делся его недостойный отпрыск…
— Подался к бабуле Яге за советом, — пропыхтел царевич, затягивая ремнями тугой сверток с походной рухлядью. Сверток упрямился и топорщился.
— От эдакой новости твоего отца точно хватит удар, — напророчил добрая душа Ёширо. — А то он не ведает, что в Ибирские чащобы три месяца дороги туда и обратно. Это в прошлый раз нам посчастливилось быстро обернуться.
— Э-э, — задумался Пересвет, — о, придумал. В Чернолесье егеря вспугнули оленя-златые рога. Я уехал на охоту, во!
— Ранней весной, когда олени гуляют безрогими. Конечно, Берендей-сан ни на миг не усомнится в правдивости моих слов.
— Мы ошиблись с прозвищем. Ты не Ёжик, ты въедливый клоп, — царевич развернул и с силой встряхнул дорожный плащ. Из суконных складок посыпались мелкая труха и прелые листья. — Я загулял по кабакам в компании Гардиано, сойдет?
Движением тонких бровей и легким изгибом губ Кириамэ выразил сдержанное брезгливое отвращение.
— Тоже не то, — Пересвет озадачился, захватить ли в дорогу короткий, двойного изгиба половецкий лук. Стрелять зайцев для конского ужина. — Почему бы просто не сказать правду?
— То есть поведать твоему отцу, что его сын одолжил у бродяг-ромалы хищного и пребывающего малость не в своем уме жеребца, дабы совершить визит на остров Буян, — с издевкой перечислил нихонский принц. — Я недостоин высокой чести стать тем человеком, который сообщит такую новость твоим почтенным родителям. Особенно матушке. Если начистоту, твой замысел нравится мне все меньше и меньше.
— Придумай что-нибудь получше! — не выдержал царевич. — Короче, я уехал на три дня. Ты и Жасмин остались дома, вести дознание касательно исчезнувших горожан. Вот и весь сказ. Царевич я али дитя несмышленое, за которым глаз да глаз нужен? Нет, Ёжик, лучше молчи. Я знаю, что ты хочешь сказать. У тебя на лице начертано. Крупными иероглифами. Глупый маленький Светик должен сидеть дома под замком, пока ты, весь такой из себя, разгадываешь загадки и спасаешь мир. А вот фигушки. Не выйдет.
Он выпустил из рук мягко шлепнувшийся дорожный мешок, в три шага пересек опочивальню и пристроился на ковре рядом с Ёширо. Нихонского искусства оставаться в неподвижности по нескольку часов с перекрещенными ногами царевич так и не постиг.
— Ёжик, ты ведь умный, сам понимаешь: мы бьемся как рыбы об лед, и пока без толку. Нет никакой уверенности в том, что на Буяне-острове нам протянут руку помощи. Может, Елена Премудрая давным-давно ушла оттуда. Может, ей недосуг точить лясы с дальним потомком. Но я все равно съезжу. Потому что это — шанс, негоже его упускать. Мне очень не по душе то, о чем обмолвилась Яга — о бурлящем неспокойствии над нашим краем. Пока я буду в отъезде, хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Вернее, не для меня. Для Гардиано.
— Что такое я способен для него сделать? И зачем? — холодно осведомился Кириамэ.
— Затем, что если я прогуляюсь впустую, может, он додумается, как нам быть, — царевич сглотнул, подбирая слова одно к одному, как мастер-ювелир складывает самоцветное ожерелье. — У Гая сейчас не выходит соображать так, как нужно. Его одолевают призраки. Демоны из прошлого.
— Я ведь не заклинатель духов, — напомнил Ёширо, однако голос нихонского принца малость смягчился.
— Да, — быстро согласился Пересвет. — Зато ты ведаешь мир и понимаешь людские души. Ёжик, ну не будь упрямцем. Помоги, сделай милость.
Кириамэ повернул голову, безмолвно вопрошая синим взглядом. Пересвету захотелось сперва зажмуриться, потом — провалиться сквозь пол, желательно прямиком в котел с кипящею серой. Сейчас Ёширо начнет выспрашивать, что за помощь такая требуется ромею, и получит в ответ либо красноречивое молчание, либо не менее убедительное меканье и эканье.
— Мне кажется, ты был бы сам не против ему помочь, — наконец заметил нихонский змей-искуситель. Пересвет облегченно перевел дух, придвинулся ближе, обнимая Ёширо за плечи:
— У меня ничего не выйдет. Я просто не в силах дать ему то, что нужно. Гай из таких людей, рядом с которыми не согреешься, но обожжёшься до кости. Пламя усмиряют водой, вот и ему потребен кто-то с холодным рассудком… Вытяни из него, что на самом деле стряслось в Ромусе. Зачем ему в поисках себя приспичило бежать аж на край света. Былые тайны влекут его назад, плутать в темноте. Нам ли с тобой не ведать, что в этой тьме нет ровным счетом ничего хорошего. Пустые сожаления о том, что было, да сгинуло. Чего уже не исправить и не воротить назад. Нужно захлопнуть дверь между нынешним и прошлым. Пусть былое остается за семью печатями и замками, там ему самое место. А нам нужен Гардиано с ясным умом и его умением обращать внимание на то, чего мы не замечаем.
— Ты уверен, именно «нам»? — вкрадчиво уточнил Кириамэ. — Или только тебе?
— Ёжик, я намеки скверно понимаю, а посередь ночи — особенно, — малость озлился царевич. — Вроде не первый день вместе живем, так что не юли, а спрашивай напрямую. Ты позарез хочешь знать, не мечтаю ли я затащить Гардиано на пуховую перинку. Порой — да, страсть как хочется. Аж поджилки трясутся и дух перехватывает. Думается, если б я или ты предложили ему малость позабавиться, он бы согласился. Да только совсем не потому, что якобы мы ему с первого взгляда запали в душу. А чтобы укрыться от одиночества. Хотя бы ненадолго и в чужой постели.
Ёширо поднял руку с колена, накрыл ладонью кисть царевича, успокаивая. Ладони у нихонского принца в любую жару оставались малость прохладными, с едва ощутимыми бугорками мозолей, натертыми рукоятью меча. В бессчетный раз Пересвет подумал, как ему посчастливилось — пусть его счастье кривобокое и странное, не такое, как у всех. С Кириамэ можно откровенно говорить обо всем на свете. Он поймет. С ним никогда не прискучит, как прискучила бы на третий год брака любая красотка, ставшая законной супругой. Что занимает женщин? Дети, наряды да сплетни. Нет, порой рождаются на свет такие девицы, как Жасмин или сестрица Славка, но разговор-то не про них…
Губы Ёширо всегда отдавали легким холодком — отчего поцелуй не обжигал, мгновенно сводя с ума, но словно бы затягивал в неспешный, неодолимый круговорот. Куда так легко соскользнуть, но почти невозможно выбраться, где прикосновения почти неуловимы — и слишком поздно сознаешь, что незаметно пришедшая из глубин волна накрыла тебя с головой и утянула за собой. В зыбкую, текучую, переливчатую синеву. Там, в глубине, забываются имена, приходит всеобъемлющее спокойствие и нет ни следа испепеляющего, сжигающего изнутри пекельного жара. Там ты обретаешь себя в обоюдном единении, а не теряешься посреди изнуряющего душного одиночества пустыни.
Глава 10. Странствие
Как и намеревался, царевич покинул Столь-град с третьими петухами и первыми лучами солнца, бледно окрасившими туманное небо в розовый и золотистый. Выспаться толком не удалось. Пересвету мнилось, он едва успел прикорнуть, как Ёширо безжалостно растолкал его, без малейшего снисхождения пихая твердым как деревяшка ребром ладони под ребра. Царевич кряхтел, ругался, пытался укрыться под одеялами и сулил оторвать сердечному другу все, что отрывается, а потом повтыкать обратно как на ум взбредет. Сущее же свинство, люди добрые — поначалу соблазнить, распалить и учинить бешеные скачки за уходящей луной, а потом гнать уставшего человека в дальнюю дорогу!
Однако, заметив тщательно собранные и увязанные дорожные сумы на столе, Пересвет малость застыдился и ворчать перестал. Сам-то он опосля бурных утех завалился дрыхнуть, а Ёжик, выходит, вообще глаз не сомкнул?
— Махать вслед платочком не стану, и не надейся, — сухо заявил нихонский принц. Вышвырнув зевающего до судороги в скулах Пересвета из постели, Ёширо сам занял угретое место и с наслаждением потянулся: — Будем надеяться, твой почтенный отец не пожелает спозаранку выяснить, где тебя носит. Сайонара [до свидания].
— Я, понимаешь, отправляюсь навстречу неведомым опасностям, — возмутился Пересвет, — и все, что ты можешь мне сказать, это короткое «до свидания»?
— Сказанного более чем достаточно, — утомленно отмахнулся Кириамэ. — Тебя ждет занимательная поездка, а мне предстоит изощренно лгать твоим родителям. Ах да, еще заботиться о твоем… нашем душевно неуравновешенном госте. Сгинь с глаз моих. Не дай встречным чудовищам убить себя… и не потеряй коня, не то по возвращении тебя прикончит Джанко, — он самым нахальным образом повернулся к царевичу черноволосым затылком.
— Чтоб тебе любимая тещинька пригрезилась, — буркнул Пересвет, взвалил на спину мешки и утопал на конюшни. Рыжий Буркей вел себя пристойно, за ночь никого не загрыз, при виде угрюмого царевича обрадованно закружил по деннику. Настроение у жеребца было игривое. Он долго и ловко увертывался от попыток сонного Пересвета накинуть узду, а, ощутив наваленное на спину седло, не придумал ничего лучше, как раздуть брюхо. Не выдержав, царевич похерил наставления ромалы и ткнул разрезвившееся дитя Арысь-поле кулаком под ребра. Буркей шумно выдохнул, Пересвет рывком затянул подпругу, закрепил сумы с дорожным скарбом и потянул жеребца к конюшенным воротам. Размышляя, почему Ёжик ни словечком не заикнулся против внезапной отлучки царевича и не попытался навязаться в сопровождающие. Неужто в глазах нихонца Пересвет наконец удостоился права на капелюшку самостоятельности? Или Ёширо рад-радешенек хоть пару дней побыть в одиночестве — а заодно лишний раз уязвить добрым словом ромейского гостя?
Поди угадай, что творится на уме у нихонской тайны со змеиной улыбочкой.
Отъехав на пару лучных перестрелов от городских стен, царевич придержал мелко рысившего Буркея. Свернул на первую попавшуюся тропку, спрыгнул из седла и полез в подсумки. Рассудив, что показывать на глазах у конюхов и прислуги коню позаимствованный в библиотеке чертеж земель Тридевятого царства — как-то малость чересчур.
— Смотри, нам надо добраться сюда, — Пересвет повел пальцем вдоль нарисованных синих жилок Молочной и Порубежной рек, миновав Уссольский волок. Чувствовал себя царевич при этом превесьма неловко и неуклюже, как если б левой рукой скреб за правым ухом. Что, если Джанко по извечной традиции ромалы жестоко подшутил над доверчивым и глуповатым царским сынком? Однако Буркей не порывался сжевать карту, а, навострив уши чуткими топориками, внимал. — Вот Плещеево озеро, вот река Березина, вот Синь-озеро. На Синь-озере вроде как стоит Буян-остров, хотя на чертеже он не отмечен. Понимаешь ли меня, клыкастый?
Жеребец захлестал себя хвостом по бокам, вроде как раннего слепня отгоняя.
— А, выбора-то все едино нет, — Пересвет взгромоздился обратно в седло, разобрал поводья. — Эх, дитя Арыси, что ж за масть-то у тебя такая пестрядная, не как у приличных коней? Не то сивый, не то бурый, не то вообще рыжий…
«Провели тебя, как последнего дурачка на ярмарке. Хоть Буркей и впрямь добрый конь, но в три дня нипочем в такую даль не домчится. Ну и ладно. Коли к вечеру пойму, что ничего толком не выходит, развернусь обратно».
Выбравшись на пустынную дорогу в рытвинах, колдобинах и поблескивающих голубизной неба осколках луж, Буркей гулко фыркнул и пошел, разгоняясь и не нуждаясь в понукании — сперва частой рысью, потом тяжким намётом. Пересвет, как оно и полагалось, склонился вперед, к конской шее. Жесткая грива с двух сторон хлестнула его по лицу. Копыта с хлюпаньем выбивали из мокрой земли четкий ритм, и в такт ему царевич привставал на стременах или опускался в седло. Бурый жеребец с соломенной гривой ничуть не уступал в резвости лучшим коням царских конюшен… и все ж никакому скакуну не под силу одолеть столько вёрст единым махом.
Но покамест конь привольно несся вперед, а Пересвет наслаждался бешеной скачкой. Влажным ветром, бьющим в лицо. Черными полями в белых пятнах тающего снега, сливающимися в единую грязно-серую ленту. Краем глаза царевич уловил ослепительно-золотой проблеск солнца на колокольном кресте — где-то за черноствольной рощицей по левую руку от дороги…
Солнечная искра высверкнула, дробясь в слезящихся от ветра глазах, пахнуло снежным холодом, и колокольня оказалась совсем не там, где стояла миг назад, но значительно дальше. Как будто отпрыгнула на добрый десяток верст и сгинула, блеснув на прощание. Да и медленно выкатывающееся на небосвод солнечное колесо рывком взмыло над ломаной линией горизонта.
Пересвет разинул рот — и тут же заплевался, закашлялся, избавляясь от липкой паутины конских волос. Буркей с дробным топотом пронесся по широкому мосту через Молочную, разминулся с двумя крестьянскими телегами. В лицо царевичу опять ударило стылым морозцем, а тракт обступили невесть откуда взявшиеся сосны.
— Тпррру! — Пересвет столь резко натянул поводья, что у недовольно взвизгнувшего жеребца аж голова назад запрокинулась. Четыре копыта прочертили в грязи длинные глубокие полосы. — А ну, стой!