— Ёлы-палы, Алекс! Где тебя носило?
— Долго рассказывать, — пробурчал я. — Пожрать что-нибудь осталось?
По его вытянувшемуся лицу я понял, что надежды на это нет.
— Мы уже всё слопали, — протянул он, — пока тебя ждали. Разве что тушёнка…
— Давай тушёнку, — согласился я.
— Что значит «давай»? — возмутился Заши. — Я тебе кто, мать Тереза?
— Я разогрею, — вызвался Зенон, пожилой и степенный транзитник, выглянувший на звук нашей беседы. Я поплёлся вслед за ним на кухню, сел и, положив локти на столешницу, покорно ждал обещанного питания. Подмывало уснуть прямо здесь, между мойкой и плитой. Заши вертелся рядом и что-то бубнил, пока Зенон его не одёрнул.
— Да не лезь ты к нему, дай отдохнуть. Не видишь: устал человек…
— Напои-накорми, в бане попарь, а потом выспрашивай, — еле ворочая языком, выговорил я.
— А ведь ты прав, Зен, — Заши обеспокоенно заглянул мне в лицо. — Он уже заговаривается. Бана требует…
— Это из русских сказок, идиот.
— Ну вот, — Заши развёл руками, — опять попёрла загадочная русская душа.
— А тебе и завидно…
Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, но тут Зенон поставил передо мной тарелку с горячим мясом, и я на время утратил способность видеть и слышать окружающий мир.
По правде говоря, национальная идентичность в Таблице не имеет значения. Я, например, не знал, откуда Заши родом. Просто так уж повелось с самого начала: Заши отчего-то нравилось, что у него в соседях русский. Выражал он это двояко — хвастаясь мною перед подружками и всячески дразня и подкалывая меня. Я обыкновенно ему подыгрывал. Но только не сегодня. К тому же фраза про выспрашивания предназначалась не Заши, а Зенону. Я подозревал, что Зенон, как начальник колонны, в курсе моих приключений — той их части, которая ещё следовала первоначальному плану. Но вот сумел ли я справиться с заданием? Формально — да, я доставил эмпата в Таблицу. Однако расстались мы отнюдь не у здания ДУОБТ, а где-то у чёрта на куличках…
…Легионеры, бредущие по пояс в тумане, выглядели нереально: из-за включённых на полную мощность нимбов их головы казались маленькими и размазанными по вертикали. Вместо лиц — какие-то чёрные блины. Это было похоже на сцену из старого фантастического фильма с участием инопланетян. Как зачарованный, я смотрел на приближающуюся цепь. Потом один вынырнул откуда-то сбоку; я почувствовал на плече крепкую хватку.
— Транзитник! — Меня несильно встряхнули. — И, кажется, с пассажиром.
— Да… — медленно выговаривая слова, согласился я. — Там, в кабине, эмпат… его зовут Иттрий. Я вёз его в город…
Державший меня легионер поднял свободную руку и убавил у нимба яркость. Мне открылось длинное мрачное лицо с двумя глубокими складками, идущими от крыльев носа к углам плотно сжатого рта. Чёрные сощуренные глаза смотрели непроницаемо.
— Из какой ты колонны? — спросил он.
— Из второй. Я отстал, чтобы подобрать пассажира. Всё абсолютно легально… — Я замолк, услышав в своём голосе нотки самооправдания.
— Это легко проверить, — проронил легионер. — Имя?
Я назвал своё имя, потом идентификационный номер. Он не записывал; должно быть, привык всё важное удерживать в памяти.
— Вы въехали с северной стороны?
Я кивнул. Где-то рядом, за пределами видимости, Иттрий сказал:
— Мы заблудились в тумане.
— Вы видели Изменение? — взволнованно спросил чужой голос. Я плохо соображал из-за навалившейся усталости, но кожей ощущал, что вокруг толпятся люди. Черноглазый легионер шикнул на говорившего:
— Потом, потом!
— Нет, почему же, — возразил я. — Это правда. Командир… — почему-то я решил, что беседую с командиром, — что произошло? У нас война с Фабрикой?
Черноглазый воззрился на меня с ехидным недоумением, как на ожившего болванчика. Последний вопрос заставил его нахмуриться.
— Нет, — он качнул головой. — Не думаю. Но это не твоё дело, транзитник.
— Знаю, — сказал я. Он отвернулся, отпуская моё плечо.
— Ладно, движемся дальше! Восстановите цепь!
На краткий миг я оказался в водовороте человеческих тел. Туман дрожал и переливался от суеты световых пятен. Я отступил к машине, освобождая путь.
— …И захватите эмпата, — долетел до меня обрывок командирских распоряжений. Потом он снова взглянул на меня.
— Ты как? Ехать ещё можешь?
Я кивнул.
— Поезжай вперёд до первой развилки. Свернёшь направо, окажешься в западном секторе.
Дальше сам дорогу найдёшь.
— Спасибо, — поблагодарил я. Он одобрительно похлопал меня по плечу, круто развернулся на каблуках и поспешил за своими людьми. Все мои эмоции выключились от усталости, но пока я смотрел ему в спину, обтянутую длинным чёрным дождевиком, меня пробрала мгновенная, идущая изнутри дрожь.
— …Так вот, значит, как, — задумчиво проронил Зенон. Он без особых церемоний выставил Заши с кухни; мы сидели вдвоём. Я машинально водил вилкой по пустой грязной тарелке.
— А ты молодец, Бор.
Вот уж чего я не ожидал услышать. Я поднял голову и вопросительно посмотрел на старого транзитника. Он кивнул.
— Даже вдвойне молодец. Если бы ты умолчал о случившемся, я вряд ли смог бы тебе помочь.
— Думаете, это дело выплывет наружу?
Зенон пожал плечами.
— Если эмпат проболтается… Но ты не робей. Я, как непосредственный начальник, был поставлен в известность — это главное.
В этот момент я увидел его в новом свете. Передо мной сидел невозмутимый, коренастый, немолодой уже человек, многое повидавший на своём веку. Тяжёлые короткопалые руки удобно покоились на столе. Как лидер, он был незаметен, но его присутствие успокаивало не хуже, чем стены родного общежития. И мне впервые пришло в голову, что царящая здесь товарищеская атмосфера — дело его рук.
Мы ещё некоторое время посидели в мирном молчании. Я прихлёбывал из кружки полуостывший чай. Наконец Зенон, как бы освобождаясь от задумчивости, тряхнул головой и проронил:
— Когда я был зелёным пацаном, в Таблице тоже творилась буча. Мда… Бурное было времечко…
— Может, расскажете? — осторожно попросил я. — В порядке обмена опытом…
— Может, и расскажу, — усмехнулся он. — Когда-нибудь. А сейчас иди-ка на боковую. И чтоб в следующий раз я увидел нормального работника, а не сонную муху!
Солнце было повсюду. Пронизанная им молодая листва светилась как бы собственным светом, словно огромный салатовый фонарь. И монетки солнечных зайчиков падали сквозь неё в зелёное ситечко травы. Мы с приятелем сидели плечо к плечу на краю большого оврага — там, где большой пласт желтоватой земли пытался преодолеть земное притяжение и, вихляя кустарниковым хвостом, вырулить в атмосферу. Обрывки взволнованных речей ещё висели в воздухе, обволакивая нас невидимой спутанной сетью.
Но вот мой приятель — или это был я сам? — молча протянул руку в сторону горизонта, и я увидел длинный, истончающийся как шприц, шпиль Башни. Много километров было до её подножия, но шпиль в прозрачном воздухе просматривался так отчётливо, что достичь его казалось чем-то лёгким, не представляющим труда. «Там, — подумал я, — находится Святая Машина. Предел реальности, барьер, за которым…» Что? Я не знал. Но переход за этот барьер манил обещанием чуда. «Ты пойдёшь со мной туда?» — спросил приятель, снова сделавшийся отдельной личностью. Имени его я не помнил, оставалось только смазанное воспоминание от лица. Я кивнул. «Уль?» — уточнил он, показывая мизинец. Я засмеялся и поднял мизинец в ответ. «Уль». С отголоском этого слова в ушах я проснулся.
Несколько минут я пролежал неподвижно, гадая, не был ли этот сон приветом из прошлого. Прошлое я помнил плохо, — точнее сказать, не помнил вообще. «Такое бывает, — сказал мне при первом обследовании молодой синеглазый врач, — если из места с нестабильной реальностью явиться в место, из которого исходят волны Изменений. Удивительно, как ты вообще сумел пробиться…» Я вспоминал того врача с благодарностью — он единственный удосужился объяснить хоть что-то растерянному тринадцатилетнему пареньку. Во время обследований выяснилось, что я транзитник. Мне об этом сообщили не сразу. В промежутке были четыре года в спецшколе-интернате южного сектора, которые я провёл будто в вакууме, отгороженный от остальных ребят прочной стенкой одиночества. Интернат был малочисленный, городские дети казались мне чужаками, да и как я мог подружиться с кем-то, если и сам точно не знал, кто я и что из себя представляю? Нельзя сказать, что жизнь в интернате сильно меня тяготила, но общага транзитников дала мне то, в чём я больше всего нуждался — чувство локтя, атмосферу товарищества, слабым электрическим полем которой было пронизано трёхэтажное обшарпанное здание. И вот теперь этот сон, со всплывшим из глубин памяти словечком моего детства… Пацан, поднявший кверху мизинец и сказавший «уль», давал тем самым торжественное обещание, что говорит правду и не намерен причинять никому вреда. Сейчас мне казалось, что я всегда это помнил.
Но если сон так точен в мелочах, не было ли в реальности и всего остального? Неужели я родом из места, где ярко светит солнце и трава растёт как придётся? Вскочив с разворошённой постели, я прислонился лбом к прохладному оконному пластику. За окном стоял вечный весенне-осенний сезон. Пена хлестала из широких воронок водосточных труб; дождевые потоки затопили отведённые им желобки и претендовали уже на всю проезжую часть. Побочный эффект, мать его так… Откуда на маленьком клочке земного шара столько воды?
Я раздражённо отвернулся от окна. Кое-как заправил постель, натянул свежую майку и джинсы и вышел из комнаты. Полутёмный захламлённый коридор был пуст, но из холла, расположенного напротив лестничной площадки, долетали приглушённые обрывки фраз.
— Да дёрганый такой, ты наверняка его видел. Полгода назад, в товарищеском матче, он выбил зуб Марику Открывашке…
— Ну, вопли Марика я, допустим, помню…
— А я хорошо помню эту рожу в баре. Он явился туда сразу после драки, как ни в чём не бывало…
— Вооот! Я всегда говорил, что у утильщиков не все дома…
— Кого обсуждаем? — осведомился я, достигнув холла. Там, возле столика, придвинутого к кожаному дивану, шла игра в дурачка. Играли Заши, Перестарок и Тимур Акимов. Телевизор с отключённым звуком показывал какую-то рекламу.
— Привет, соня! — трубно воскликнул Заши, а Перестарок с ехидным смешком ответил:
— У утильщиков дезертир появился. Подозреваемый в подрыве Купола-один.
Сердце моё со всей дури ухнуло по рёбрам, а потом от нехорошего предчувствия скользнуло куда-то вниз. И, словно в ответ на это, глухой перестук донёсся из-под пола. Как будто там обрушились и покатились в разные стороны тяжёлые шары.
— Некто Рем Серебряков, — добавил Заши. — Его харю теперь каждый час по телеку показывают.
— В смысле? — выдавил я, напрасно озираясь в поисках какого-нибудь стула.
— Призывают граждан к бдительности, — разъяснил Тимур. — Каждый, кто его видел, обязан позвонить в Службу безопасности. Да вот, пожалуйста… — Он махнул рукой в сторону телевизора. Фотография дезертира была нечёткой, как будто по ней грязной тряпкой повозили. Но я моментально его узнал. Тот рыжий террорист, общение с которым едва не стоило мне жизни. По нижнему краю экрана бежали быстрые титры — призыв к взаимопомощи и сотрудничеству.
— Понеслось говно по трубам, — пробормотал Перестарок, ни к кому конкретно не обращаясь. — Предлагаю сосредоточиться на картах.
— Принято! — бодро ответил Заши. И Акимов добавил:
— Единогласно.
Я встал спиной к телевизору и, чтобы отвлечься от бури в душе, начал наблюдать за этой троицей. Они забавно смотрелись вместе. Круглолицый румяный Заши, который с азартом шлёпал о столешницу каждого нового козыря; худой морщинистый Перестарок, с ехидцей цедящий «а вот нате вам», и поджарый красавец Акимов, новичок позеленее меня, но уже — один из лучших игроков Арены. Под полом кто-то бумкал, стучал и ворочался. Я сказал:
— Что-то он сегодня разошёлся…
— Кто? — удивился Акимов.
— Барабашка, — вместо меня ответил Заши.
— Это кличка такая или…
Перестарок коротко хохотнул.
— Да нет, — терпеливо разъяснил Заши. — Самая натуральная техножизнь.
— Биоткань в коммуникации просочилась, — добавил Перестарок. — Ну, слышал небось, так бывает.
Тимур, потерявший интерес к игре, бросил карты на стол.
— Ничего не понимаю, — озадаченно сказал он. — Их же сжигают, когда они… ну, это самое…
— Некоторые сбегают, — философски заметил Перестарок. — Перед самой утилизацией. Чувствительные, гады…
— И вы не вызвали службу ДУОБТ? — спросил Тимур, как мне показалось, с неподдельным ужасом.
— Им тут делать нечего, — сказал Перестарок. Сказал, как отрезал. Тимур сразу сбавил обороты. Но озадаченности в его глазах только прибавилось. Я и сам толком не понимал, почему транзитники недолюбливают утильщиков. Неприязнь эта была настолько застарелой, что сделалась частью традиции. Как любая традиция, она располагалась за пределами логики, и я принял её безоговорочно, когда ещё только-только приживался в общаге. Тимур, в отличие от меня, пытался спорить.
— Но ведь есть же правила, в конце концов! Просроченная биоткань бывает опасна. Если вы не хотите впутывать утильщиков, почему бы самим не выкурить этого… барабашку?
В дальнем конце холла пискнул телефон. Заши, вставая, заметил:
— А как его выкурить, когда подвалы и канализация — его дом родной? Скорее, он сам нас выкурит… в три затяжки… — И добавил в снятую трубку:
— Алло, я слушаю…
— Живи сам и давай жить другим, — чуть понизив голос, заключил Перестарок. — Отличное старинное правило.
— Это если считать их живыми, — возразил Акимов, но как-то неуверенно.
— Живут ли бактерии, звери, птицы?
— Камни, — подсказал я. — Вещества…
— Это, Бор, уже не метафизика, а метахимия, — Перестарок помотал головой. — Мы не знаем, как именно биоткань ощущает своё бытие, но то, что она обладает инстинктом самосохранения, вообще-то говорит в её пользу. Вот этот барабашка, допустим… Он никому особо не докучает. Некий пугливый, почти незаметный домашний дух.
— Вроде домового, — вставил я.
— Вот-вот, — поддакнул Перестарок. — Домовых поили молоком, насколько я помню.
— Вам бы публичные лекции читать, — сказал я с искренним уважением. За спиной Заши, заканчивая разговор, приглушённо бубнил в трубку: «Угу… Хорошо… Понял…»
— И всё равно, — упрямо заметил Тимур. — Есть в этом соседстве что-то неуютное.
Заши с демонстративным клацаньем вернул телефон на подставку. Мы все уставились на него.
— Звонил Зенон, — замогильным тоном сообщил он. — Сделал несколько распоряжений. Первое, — Заши загнул палец, — впускать только своих. Второе: самим никуда не ходить. Третье…
— Погоди, а что случилось-то? — озадаченно перебил я.
— И третье, — непреклонно продолжал мой сосед, — никто не должен стоять у окон. Надо их занавесить, кстати…
Нетвёрдым шагом он направился к ближайшему окну, но я перехватил его на полдороге.
— Ты можешь по-человечески сказать, что случилось?!
Перестарок приблизил лицо к телевизору.
— Судя по передаче, ровным счётом ничего.
— Я бы тоже сказал, что ничего, — отозвался Заши, — но саундтрек в трубке был, мягко говоря, странным…
— Зенон что-то пронюхал? — предположил Тимур. — Куда он поехал, между прочим?
— К боссам, — проворчал Перестарок. — Дела утрясать.
Снизу раздался оглушительный хлопок входной двери. Мы дружно вздрогнули.
— О чёрт! — сказал Заши. — Дверь.
Вывернувшись из-под моей руки, он метнулся вниз по лестнице. Мы с Тимуром рванулись следом и достигли первого этажа с минимальным разрывом в дистанции. Так, всей толпой, мы и налетели на Джона. Джон был бледен, тяжело дышал и находился в полушоковом состоянии.
— Джон!
— Что с тобой?
— Ты цел?
Нестройных хор наших голосов вывел его из прострации. Он вздрогнул и прищурился, вглядываясь в наши лица, скрытые полумраком прихожей. Потом проронил, невнятно, словно в полубреду:
— Оги… Всё из-за этих огов.
Неизвестно почему, у меня мурашки поползли по коже. Я нашарил рубильник на стене и включил свет.
— Ох, блин… — пробормотал Джон, защищая глаза ладонью. — Слава тебе господи, добрался…
В этот момент до подножия лестницы дошаркал Перестарок.
— Дайте пройти, — потребовал он, ткнув меня в спину. Я посторонился. — Джонни, ты как, в порядке?
— Разумеется, нет, — отозвался Джон раздражённым тоном.
— Значит, в порядке, — обрадовался Перестарок. — Принесите ему водички, что ли. А ты давай выкладывай всё как на духу. Где гулял, что видел…
— Нечего тут рассказывать, — отрешённо произнёс Джон. — Город сошёл с ума. Толпой нападают на огов. Я сам видел. Они прямо на улицах… как тряпьё… — Тут он, прикрыв рот, перегнулся пополам и судорожно закашлялся.
— Его вот-вот вырвет, — встревожено заметил Тимур.