Я вздохнула: что ж, мне не привыкать. Роль беспомощной куколки, видимо, не для меня. Сколько лет живу, ни на кого не надеясь…
— Да будет так, — я встала и вежливо поклонилась Отцу леса. — Тогда не стоит терять время. Надо идти, пока Гэттор очередную пакость не придумал.
— Я разочаровал тебя? — с грустным пониманием произнёс флограсс.
Я помолчала, прежде чем ответить, прислушиваясь к своим чувствам.
— Не то, чтобы разочаровал… Просто я обрадовалась, что можно будет на кого-то скинуть свою проблему, что кто-то большой и сильный придёт и всё решит… Но так не бывает, да? По-крайней мере, у меня.
— Мы поможем, Селена, — твёрдо сказал Отец леса. — Поможем.
И, шагнув назад, слился с корой. Корень, из которого был сплетён стул, с лёгким скрипом выпрямился и нырнул в землю, а внезапно подувший ветерок развеял листья из моего пуфика. Через мгновение ничто на поляне не напоминало о флограссах.
Вздохнув, я повернулась к воинам, всю нашу беседу молча просидевшим на краю поляны.
— Ребята, пора идти.
Мужчины встали, и Фаррит быстро зашагал по тропинке, а Шаттин подождал, пока я дойду до него, и пошёл позади меня.
Как ни странно, до места ночлега мы дошли без приключений, хотя я и вздрагивала от каждого неожиданного звука, будь то треснувший под ногой сучок или резко вскрикнувшая птица.
К вечеру вышли к неширокой речке, пересекли её по скользкому каменистому броду, нашли неподалёку от него небольшую поляну и устроили привал. Фаррит отвязал от заплечной сумки скатанное в трубочку одеяло и постелил под деревом.
— Садитесь, Светлейшая.
Я с удовольствием уселась, привалившись спиной к толстому стволу. Вытянула уставшие от бесконечной ходьбы ноги, закрыла глаза и, видимо, задремала, потому что возглас Шаттина прозвучал очень неожиданно:
— Светлейшая, ужин готов. Поешьте перед сном.
Я открыла глаза.
Шаттин присел передо мной с тарелкой и куском хлеба.
— Вам надо поесть, вы сегодня много сил потеряли.
— Да, — кивнула я. — Надо. Спасибо.
И, вдохнув запах пищи, почувствовала, как я, оказывается, проголодалась.
Минут десять мы молча жевали, потом Фаррит собрал посуду и отправился на речку её мыть, а Шаттин отвязал второе одеяло и, расправив, положил его рядом со мной:
— Укройтесь им и отдыхайте, Светлейшая.
— А вы?
— Нам не привыкать спать на земле, — улыбнулся Вождь. — Мы — воины.
Ну, да. Конечно. Лето же, не замёрзнут. А похолодает — у костра погреются.
Я со вздохом облегчения растянулась на одном одеяле, укрывшись другим, и только тут обратила внимание, что Шаттин укладывается спать, а Фаррит, которому выпало первое дежурство, сидит, опершись спиной о ствол дерева, и ни один из них костёр разводить не собирается.
Я села. Уже улёгшийся Шаттин мгновенно повернулся:
— Что, Светлейшая?
— А костёр? Костёр на ночь вы разводить не собираетесь?
— Нет. А зачем? — с недоумением спросил Вождь.
— Ну… Вы ночью не замёрзнете?
— Нет, не замёрзнем, — улыбнулся Шаттин. — Ночи сейчас тёплые.
— А как же комары? Дым костра их бы отпугивал. Или у вас нет комаров?
— С ними я договорился, — ответил Шаттин. — Они будут кусать нас. Вас, Светлейшая, они не тронут.
— Чего? — мне показалось, что я ослышалась. — Как — договорился? И они что, разбираются, кого можно кусать, а кого нет? Им разве не всё равно?
— Я договорился, — терпеливо повторил Вождь. — Я дал им попробовать свою кровь. И Фаррит тоже. Они полетят на её запах. Вас они не тронут, Светлейшая.
— Понятно, — растеряно пробормотала я. — А себя вы, значит, на съедение отдаёте.
— Кушать все хотят, — пожал плечами Шаттин.
Я снова растянулась на одеяле. Повозилась, устраиваясь поудобнее, и вдруг поняла, что, не смотря на усталость, спать совсем не хочу. Видимо, перебила сон, подремав перед ужином. Да и не темно ещё было. Летом темнеет поздно, и сумерки ещё только начинали окутывать землю.
Посмотрела на лежащего с закрытыми глазами Вождя: спит или не спит? И шёпотом спросила:
— Шаттин, ты спишь?
Мужчина резко сел, посмотрел вопросительно:
— Нет. Вам что-то нужно, Светлейшая?
От его готовности мне услужить мне стало неловко. Ладно, самой неймётся, а он-то почему меня развлекать должен за счёт своего отдыха? Пробормотала смущённо:
— Нет. Мне просто не спится. Но если ты устал…
— Я не устал, — перебил меня Шаттин. — И с удовольствием поговорю с вами, Светлейшая. Спрашивайте, что вас интересует?
Я села, укутавшись в одеяло, и начала расспрашивать Шаттина об обычаях его племени и об их отношениях с флограссами.
Шаттин отвечал охотно, не таясь, и я узнала много интересного, пока вокруг нас сгущалась тьма. Так, я выяснила, что в Феллии очень мягкий климат, зимы практически нет, поэтому урожаи здесь собирают по три раза в год. Так что, голод им не грозит, и на полях они особо не надрываются. Одежду шьют сами. Впрочем, если учесть, что мужчины почти весь год ходят босиком и в одних штанах, а женщины обходятся лёгкими платьями, не так уж много им этой одежды и надо. Зато мастериц, умеющих красиво вышить головную повязку или поясок на платье, очень ценят, потому что, оказывается, в этой вышивке зашифрована вся биография человека: из какого он племени, из какого рода, женат ли он или замужем ли она, есть ли дети — всё можно прочитать по узорам. И составить нитками красивый рассказ на ограниченном пространстве может далеко не каждая вышивальщица.
У каждого племени есть, помимо общих работ, какая-то своя специализация. Кто-то разводит овец и снабжает другие племена шерстью для вязания тёплой одежды и обуви на прохладную зиму, где-то — великолепные мастера по выделыванию шкур, в каких-то племенах разводят верховых животных и так далее. Особым уважением пользуются умелые кузнецы, могущие не только вьючных животных подковать, но и выковать оружие, предметы для сельхозработ, домашнюю утварь. Обмен изделиями происходит на ярмарках, которые проводятся два раза в год: весной и осенью. Но, конечно, никто не запрещает при необходимости самому прийти в нужное племя и договориться с умельцами о необходимых товарах. И, кстати, в каждом племени есть свои художники, музыканты и поэты-сказители, среди которых на ярмарках проводятся своего рода конкурсы. И Шаттин был очень горд, что на последнем конкурсе среди поэтов победил сказитель из его племени.
— Я прикажу ему создать балладу о вас, Светлейшая, — закончил свой рассказ Вождь. — Он будет счастлив от оказанной чести.
Я только улыбнулась в ответ.
Пока Шаттин говорил, темнота сгущалась, становилась всё плотнее, непроницаемее, я уже с трудом видела лицо сидевшего рядом мужчины.
И вдруг из-за крон деревьев появилась огромная луна и осветила поляну серебристым мерцающим светом.
Я изумлённо огляделась. Ощущение было, что кто-то включил лампу, так ясно стало видно каждую травинку, каждый лист на дереве.
— Как красиво, — прошептала я.
Шаттин только улыбнулся, и мы замолчали, слушая, как оживает ночной лес.
— А теперь — спать, Лунная Дева, — внезапно нарушил тишину Вождь. — Неизвестно, что нас ждёт завтра. Вам нужно отдохнуть.
Я вздохнула: он прав. Хоть и не хотелось отрываться от созерцания такой красоты, а отдохнуть, действительно, не помешает. Кто знает, что завтра Гэттору в голову взбредёт.
— Спокойного сна, — сказала я, ложась и укрываясь с головой одеялом.
— Спокойного сна, — успела услышать в ответ и — уснула.
…Я сидела на краю большого пушистого облака, свесив ноги, и смотрела вниз, на землю, где в неприступном каньоне текла широкая и бурная река. В реке плескалась ослепительно красивая девушка. Ослепительно — в самом прямом смысле. Даже отсюда, сверху, я видела радужное сияние, исходившее от её прекрасного тела. Длинные волосы развевались на ветру, совсем не намокая от летящих от воды брызг. Весёлый смех звучал волшебной музыкой, хотелось закрыть глаза и слушать его бесконечно.
На берегу, преклонив колени и опустив голову, стоял молодой парень, и по его напряжённой фигуре было видно, как же хочется ему посмотреть на девушку, и с каким трудом он удерживается, чтобы не кинуться к ней в воду. Одна рука его была сжата в кулак, второй он вцепился в гриф лежащего рядом музыкального инструмента, очень похожего на лютню, так, что костяшки пальцев побелели.
Вволю наплескавшись, девушка вышла на берег, совсем не стесняясь своей наготы. Провела руками вдоль изгибов тела, стряхивая воду, подошла к юноше, залилась серебристым смехом:
— Я вижу, ты справился с моим условием, менестрель. Ни разу не взглянул на меня, пока я купалась. Чего ты хочешь за это?
— Ты знаешь, чего я хочу, прекрасная Эллэйра, — ещё ниже склонил голову парень.
Эллэйра? Богиня, младшая сестра Эйдэйлера?
— Знаю, — усмехнулась юная прелестница. — Ты жаждешь моего поцелуя. Но поцелуй Богини надо заслужить.
— Разве я не заслужил его, прекрасноликая? Уже много лет я выполняю все твои желания, складываю о тебе баллады, развлекаю тебя длинными вечерами. Неужели моя преданность не достойна твоего поцелуя?
Эллэйра провела рукой по густым волосам своего поклонника, намотала на палец прядь, потянула кверху, поднимая парню голову:
— Почему ты не смотришь на меня, Энтэнис? Ты же хочешь меня увидеть?
— Я не смею, божественная, — прошептал тот, закрывая глаза. — Смертным нельзя оскорблять взглядом обнажённую Богиню.
— Да? — насмешливо спросила девушка. — А подглядывать в купальне можно?
Менестрель вспыхнул до корней волос, а Богиня фыркнула и отпустила прядку, и парень снова сгорбился, почти уткнувшись лицом в колени.
Эллэйра повела рукой. Вокруг неё образовалось туманное облачко, а когда туман рассеялся, её тоненькая фигурка оказалась задрапированной в лёгкое безрукавое платье.
— Смотри, менестрель, — сказала она, отстёгивая что-то от платья. — Видишь эту брошь?
Энтэнис поднял глаза и посмотрел на лежащее на ладони Богини украшение.
А она вдруг размахнулась и бросила брошь далеко в реку, на самую стремнину:
— Сумеешь её найти, обещаю — будет тебе не только поцелуй. В покоях моих ночь проведёшь. Не найдёшь — что ж, значит, ты и поцелуя недостоин.
Менестрель вскочил и, отбросив лютню, кинулся в воду, на ходу скидывая одежду. Эллэйра посмотрела ему вслед, рассмеялась и — исчезла, растворившись облачком в голубом небе.
А я вдруг оказалась в огромном зале. Кругом царил полумрак, и только дальний конец зала, там, где стоял высокий трон, был освещён мягким светом.
На троне сидел крепкий мужчина средних лет. А возле трона, на полу, распласталась рыдающая в голос Эллэйра.
— Отец, пожалуйста, помоги ему! Прошу тебя! Накажи меня, как хочешь, только спаси его!
— А о чём ты думала, глупая девчонка, давая ему невыполнимое задание? — сурово спросил отец. — Ни один смертный не может справиться с течением реки Времени. Оно слишком бурное для них.
— Не знаю, отец, — простонала девушка. — Я просто хотела пошутить. Думала, он не найдёт брошь, и я…
— И ты опять будешь насмехаться над ним, совсем не думая о том, каково ему выслушивать твои насмешки? Сколько лет он был рядом с тобой, выполняя все твои желания?
— Сорок, — прошептала юная Богиня.
— Сорок лет короткой человеческой жизни он посвятил тебе: писал баллады, развлекал, выполнял твои желания, терпел колкости. Но ему пришлось погибнуть, чтобы ты поняла, какая удивительная душа была рядом с тобой всё это время. Зато сейчас он, наконец-то, свободен от твоих капризов. Зачем мне возвращать его? На новые мучения?
— Нет! Нет, отец! Я клянусь, больше никогда я не задену его злой насмешкой! — вскинулась Эллэйра. — Я… Я люблю его, отец. Умоляю, верни его!
— Богам нельзя любить смертных, — в суровом голосе Бога неожиданно прозвучала грусть. — Как бы мы не продлевали их жизнь, они всё равно умирают, оставляя нас в тоске по утраченному счастью. Зачем тебе это?
— Пусть, отец, пусть. Это будет потом, через много лет. Но эти годы мы сможем провести вместе. Я хочу исправить то зло, которое ему причинила. Помоги, отец. Умоляю тебя, помоги!
Мужчина посмотрел на рыдающую в его ногах дочь, вздохнул и — опустился на пол рядом с ней, обнял, ласково вытер бегущие по щекам слёзы:
— Девочка моя, когда ты успела вырасти? Вот и первая любовь подкралась незаметно, а я тебя всё маленькой считаю. Сколько столетий тебе уже исполнилось?
— Семнадцать, — всхлипнула девушка.
— Семнадцать, — мечтательно улыбнулся Бог. — Замечательный возраст. В голове — одни глупости, в душе — мечты о любви и подвигах… Жаль, что время это быстро проходит. Ещё пара тысячелетий — и станешь ты взрослой, умной, расчётливой. И научишься сама оживлять смертных. Только желание это делать уже пройдёт. Ни к чему это, всё должно идти так, как должно.
Помолчал, поглаживая всхлипывающую дочь по растрепавшимся волосам, потом поцеловал её в лоб и сказал, вставая:
— Хорошо, в этот раз я выполню твою просьбу. Но если увижу, что ты опять над ним издеваешься…
— Нет, отец, не будет этого, обещаю! — перебила его дочь. — Благодарю тебя, отец. Благодарю тебя!
И Эллэйра прижалась губами к руке отца, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и благодарность. Отец грустно улыбнулся и решительным шагом вышел из зала. Эллэйра поспешила следом.
А я — проснулась…
Утро встретило меня птичьим щебетом и солнечными зайчиками, пробивающимися через густую крону возвышающегося надо мной дерева. Я с удовольствием потянулась и села. Фаррит уже хлопотал над завтраком, Шаттин стоял рядом со мной, оглядывая окрестности. Увидев, что я проснулась, оба парня склонились в поклоне:
— Доброго утра, Светлейшая.
— Доброго утра, — ответила я на их поклон и встала: — Пойду-ка я умоюсь.
И направилась к речке, желая искупаться. Спустилась к воде, скинула обувь, ногой попробовала воду, не холодная ли. Речка была настолько чистой, что в ней каждый камушек, каждая песчинка на дне видны были. А вода была тёплой, как парное молоко. Размечтавшись, сколько удовольствия я сейчас получу от купания, хотела раздеться, но услышала сзади какой-то шорох. Испуганно обернулась и увидела Шаттина.
— Ты чего здесь делаешь? — возмутилась я, глядя, как он спускается ко мне по пологому берегу.
— Я должен вас охранять, Светлейшая.
— Я не утону, не переживай, — фыркнула я. — Тут тонуть негде, воды по пояс.
— Я должен вас охранять, — упрямо повторил Шаттин, и я вдруг поняла, что он прав. Придётся пока обойтись без купаний. Мало приятного, если Гэттор появится в тот момент, когда я голышом в воде плескаться буду. Вот он порадуется!
Я вздохнула и, присев, сполоснула руки и лицо в прозрачной воде.
Но уходить от реки, так в ней и не поплавав, было обидно. Поэтому я закатала штаны до колен и немного побродила вдоль берега, подпинывая лежащие на дне камушки и пытаясь заглушить злость на Гэттора, который даже в этом невинном удовольствии умудрился мне помешать. И внезапно наступила на что-то острое. Подскочив от неожиданности, наклонилась к воде, пытаясь разглядеть, обо что это я укололась. Но ничего не увидела. Удивлённо пожав плечами, собралась пойти дальше, но почему-то уходить не хотелось, и я наклонившись, начала шарить руками по дну, загребая песок, пока не почувствовала под пальцами какой-то непонятный предмет. Подцепила его за выступ и, вытащив, с удивлением увидела большую брошь с выпирающим восьмиугольным камнем посередине. Видимо, на него я и наступила.
— Что это? — Шаттин подошёл ко мне и внимательно поглядел на лежащее на ладони украшение.
— Не знаю, — я продолжала изучать находку, разглядывая её со всех сторон. — Смотри, тут что-то написано.