Прикинув мысленно расположение школы, Мариус накрутил настройки, кивнул всем.
— Закройте глаза, чтоб не тошнило. Тиб, тебя это особенно касается. Марго, мы отправляемся.
И привычным уже движением вжал кнопку, активируя портал.
…Он не предусмотрел только одно: ни Тиберик, ни Алайна раньше не путешествовали таким образом, и поэтому, когда эрифрейская мостовая резко ткнулась под ноги, Тиб попросту сел на попу, а девушка пошатнулась так, что пришлось ее придержать за локоть, чтоб не упала.
— Простите, — прошептала она, высвобождая руку, — простите меня…
— Прекрати постоянно извиняться, — рыкнул Мариус.
И когда его начало раздражать то, что она его боится до дрожи в коленках? Глаза прячет, постоянно просит прощения, даже за то, в чем не виновата.
— П-простите, ниат…
Он отвернулся, поднял Тиба с земли и указал на начало широкой липовой аллеи.
— Нам туда, парень.
Закрытая школа Энгера Фирса располагалась в одном из тихих центральных кварталов Эрифреи. Это был трехэтажный особняк, с яркой бордовой крышей, облицованный красно-серым гранитом. На территории располагался небольшой сад, где могли гулять воспитанники, и лужайка, где эти же воспитанники играли в мяч.
Сейчас вокруг было тихо и безлюдно, только дворник сметал мокрые листья с крыльца. Сад был наполнен влажным шелестом, пахло прелой листвой и грибами. В окна первого этажа были видны классные комнаты, и как раз мальчик в форме отвечал урок.
Уверенно шагая вперед, Мариус покосился на Тиба: глазенки малыша зажглись интересом, но он все равно крепко держался за руку сестры. Лицо Алайны было скрыто темной вуалью, но вперед она шагала тоже довольно бодро. Понимала, что мальчику нужно получать образование. Да и к чему лишний риск, если еще какой крагх наведается?
— Тиберик, я хочу, чтоб ты старался, — сказал Мариус, — это важно, понимаешь? А если у тебя что-то не будет получаться, ты всегда сможешь спросить у старших товарищей. Ну, или у меня, когда я буду тебя проведывать.
— А Алечка тоже будет?
— Тоже будет, — эхом откликнулся он, — куда ж мы ее денем.
Потом он оставил брата и сестру на площадке перед входом, а сам отправился в кабинет директора. Постучался и, услышав голос Энгера, вошел.
Фирс, всегда довольный жизнью весельчак, стоял у окна с миниатюрной чашечкой кофе и сходу заявил:
— А я вас сразу заметил. Твои родственники, м-м?
— Нет.
Мариус всегда поражался тому, как люди могут настолько не меняться с годами. Фирс не менялся последние лет десять: совершенно лысый, в очках в толстой роговой оправе, с аккуратной темной бородкой. Сам кругленький как шарик, но одетый настолько дорого и элегантно, что эта излишняя полнота кажется этакой эксцентричной деталью туалета. Энгер словно застыл во времени. Про себя Мариус точно знал, что жизнь его побила изрядно, оставляя отметины в виде шрамов, ранней седины и чрезмерной язвительности.
— Тогда кто? — Фирс прищурился сквозь очки, — а, впрочем, неважно. Ты малыша хочешь ко мне определить? Ну что ж ты, дружище, не стой, присаживайся.
Мариус послушно опустился в огромное кожаное кресло.
Ему нравилось в кабинете у Энгера. Нравилось то, что всегда тепло — Фирс не скупился на обогревающие кристаллы, то, что в воздухе витают запахи кофе и ванили. Старинная мебель с резьбой, тяжелые бархатные портьеры цвета мха тоже нравились. В кабинете Энгера Фирса на Мариуса нисходили спокойствие и совершенно детская безмятежность — те чувства, которые должен ощущать человек в храме Пастыря. Но в храме Мариус постоянно задавался вопросами, на которые не имел ответов, и оттого чувствовал себя несчастным, а в кабинете Фирса просто радовался тому, что сам он — есть, и старый приятель Фирс тоже жив и здоров, и потому его неизменно охватывало легкое, искрящееся, такое мимолетное чувство счастья.
— Значит, ты привел мне ученика, — начал Энгер.
— Он сирота, его родителей убил крагх, — сказал Мариус, — ему пять с небольшим. Я знаю, что маловат еще, но он кажется мне смышленым. И… Энгер, не обижай его. Парню и без того досталось.
— А кто это с ним там? Эта изящная ниата с вуалью?
— Сестра его.
Энгер еще раз посмотрел в окно, затем сказал:
— Хорошо, что ты начал забывать Ровену.
— Странные выводы, — Мариус усмехнулся, — это всего лишь сестра мальчика. Кстати, его зовут Тиберик Ритц.
— Никаких выводов, — Энгер энергично махнул рукой, — ты меня знаешь. Я просто радуюсь, что ты перестал себя казнить, что в твоей жизни появились новые люди.
— Я теперь приор Роутона.
— Ну, тем лучше, тем лучше… Э, погоди. Так ты уехал из столицы?
— Уехал, — вздохнул Мариус, — вот, теперь охраняю северные окраины.
— Ну вот, и выпить не с кем будет, — Энгер шутливо схватился за сердце, — впрочем, с тобой толком и не выпьешь. Ты ж у нас олицетворение всей святости Надзора. Идеальный просто собутыльник, все оставишь другу.
Мариус пожал плечами.
— Ну, что есть.
— А знаешь, хорошо, что ты мальчонку привел. У меня как раз есть четверо таких вот малышей, я под них даже отдельную группу организовал. Пока только грамота и начала арифметики. Думаю, он вполне потянет.
— Если будут сложности, то…
— Ай, не беспокойся. Я приставлю к нему кого-нибудь постарше. У меня есть очень смышленые парни, некоторые даже изобретательством занимаются.
Они поболтали еще некоторое время, вспоминая былые времена, потом Энгер засуетился, сказал, что нехорошо заставлять ниату так долго ждать. Спустились во двор, застали Алайну на коленях перед братом. Она его обнимала, крепко прижимая к себе, что-то шептала на ухо и гладила по голове. Тиб раскраснелся и шмыгал носом, но не плакал. Посмотрел ясными глазами на Энгера, а Мариус вдруг уверился в том, что все будет хорошо — по крайней мере, с этим маленьким наследником семьи Ритц.
Насчет себя самого такой уверенности уже не было.
— Алайна, Тиб, — сказал он, — это директор школы, ниат Энгер Фирс. Тиберик, ниат Фирс берет тебя в школу…
— И даже будет отпускать на каникулы, если ниат Эльдор за тобой будет приезжать, — довольно сказал Энгер, — ну что, юный Ритц, ты готов радовать нас всех своим прилежанием к учебе?
Тиб сжал руку сестры и кивнул.
— Да, ниат Фирс.
— Спасибо, — подала голос Алайна, — спасибо, ниат Фирс. Тиберик будет очень, очень стараться. Он ведь понимает, что это нужно, очень нужно ему самому. Так ведь, Тиберик?
Малыш важно кивнул. Окинул всех собравшихся взглядом. А потом спросил:
— Ниат Эльдор, вы правда будете меня навещать? А я буду вас ждать. И тебя, Алечка, тоже буду ждать.
* * *
Осень в столице куда мягче, чем в Роутоне. Мариус не без удовольствия осматривался, в послеобеденное время центральные улицы Эрифреи были полны людей, звуков и цвета. Все двигалось и перемешивалось, темные сюртуки служащих, белые воротнички, шляпы, пышные юбки. Крытые экипажи, лошади всех мастей — рыжие, гнедые, в яблоках. И витрины кафе и магазинов, броские, декорированные кленовыми листьями из желтой и коричневой бумаги, пузатыми оранжевыми тыквами, плетеными косичками из тонких прутьев и соломы.
В одной руке он нес тяжелый сверток с охранными артефактами, другую согнул в локте — на предплечье, подрагивая, лежала узкая ладонь Алайны Ритц. Ее пришлось изрядно уговаривать, чтоб взяла под руку, и чтобы все это выглядело естественно. Не было видно ее выражения лица из-под вуали, но она сжимала губы так, что, казалось, решается на нечто невероятное.
— Я… я не могу, — шептала она, — простите…
Не могу или не хочу?
И только когда Мариус рыкнул на нее, обреченно подошла и положила ладошку на жесткий рукав сюртука. Ну, подумать только, как будто обесчестил.
Теперь она шла рядом и молчала, и даже в ее молчании Мариус чувствовал обвинение во всех возможных грехах. Зачем только с собой взял?
— Тебе чего-нибудь хочется? — спросил он, желая разбить тяжкое молчание.
— Нет, ниат Эльдор. Спасибо. Ничего не нужно. Вы и без того так много сделали для Тиберика… и для меня…
— Надеюсь, ты не думаешь, что я просто избавился от него, потому что он мне мешал.
— Нет, что вы, ниат Эльдор. Я понимаю, что Тиберику все равно нужно было в школу. И потом, это нападение…
Она умолкла и покачала головой.
— Да, ночной визит интересен, с какой стороны ни глянь, — согласился Мариус, рассеянно посматривая по сторонам.
Они находились в квартале Эрифреи, следующем за Королевской площадью. Здесь было полным-полно фешенебельных ресторанов с открытыми террасами. Мариус заприметил свободный столик и потянул Алайну туда. Она, словно почувствовала неладное, начала упираться, пришлось шикнуть — сразу обмякла, покорно засеменила следом.
— Не надо, — пискнула едва слышно.
— Почему? Я проголодался. Или ты хочешь рядом постоять, м? Шляпку свою можешь не снимать, я не заставляю.
В итоге он, как и подобает ниату с должным воспитанием и образованием, отодвинул стул и помог Алайне Ритц на нем расположиться. Сам же уселся напротив и взял меню.
— Выбери, что будешь.
Она вздрогнула, кивнула и вяло взялась за свою папку.
— Ты ведь читать умеешь? — на всякий случай уточнил Мариус, и получил в ответ еще один горестный кивок.
Откинувшись на спинку добротного стула, он выбрал себе свиную отбивную, овощи с дымком, салат. К этому времени рядом со столиком уже стоял официант, и Мариус продиктовал заказ.
— Ты выбрала? — спросил он Алайну, замершую с меню в руках.
— Да, — она вздрогнула чуть заметно, — мне, пожалуйста, кофе.
У Мариуса появилось стойкое желание ее придушить. А еще лучше — даже не придушить, нет. Отшлепать. По упругой маленькой заднице.
— Ниате то же, что и мне, — жестко сказал он, — и еще песочное пирожное со взбитыми сливками, к кофе.
И с треском захлопнул меню. А когда официант отошел, процедил:
— Ты решила меня выбесить?
— Нет, что вы, — кажется, она вздохнула, — здесь все так дорого.
— Но если я сюда зашел, то, наверное, осознаю, сколько все будет стоить, м?
Алайна помолчала. А потом вдруг спросила:
— Зачем мы здесь, ниат Эльдор? Зачем все это?
— Я не могу поесть?
— Меня… меня вы зачем сюда привели? Неужели вы не понимаете, как это все… больно, осознавать, что больше никогда всего этого не будет? Это все равно, что дразнить голодного щенка. Вам это нравится?
— Хорошо, — он пожал плечами, — в следующий раз я буду обедать, а ты постоишь рядом с входом. А так-то… Я хотел с тобой поговорить.
— О чем? Вам же не о чем со мной разговаривать.
"Еще и язвит", — он невольно усмехнулся.
— Расскажи о себе. Я хочу знать, кто живет в моем доме и почему среди ночи ко мне приходит крагх.
— Я не знаю, — тихо ответила она и передернула плечами, — мне не верится, что он приходил именно за мной. Мне кажется, здесь какая-то ошибка.
В это время принесли заказ, и Мариус молча дожидался, пока официант уберется восвояси. Алайна сидела на стуле прямо, положив руки на краешек стола, и Мариус с удивлением подумал о том, что у нее красивые руки. Тонкие длинные пальцы, узкие ладони. На таких пальцах недурственно смотрелось бы колечко, допустим, с раухтопазом.
— Ты знала о том, что приемный ребенок? — спросил он, когда они остались одни, — бери, ешь, и рассказывай.
Он поймал себя на том, что завороженно наблюдает за движениями ее рук, за тем, как аккуратно взяла нож и вилку, как отрезала кусочек отбивной и положила в рот. Элегантно, словно ниата из самых верхов.
— Да, приор Эльдор. Конечно, знала. Мне об этом сказали, когда мне было лет шестнадцать. Я тогда все спрашивала, почему не похожа ни на маму, ни на отца. Отец был светловолосым, мама — тоже. Ну, как Тиб. И голубоглазые. А я совсем другая.
— Хорошо, — он кивнул и отдал должное прекрасной сочной отбивной. Мясо так и таяло на языке.
— Тебе что-нибудь известно о том, кем были твои настоящие родители?
— Нет, — голос звучал удрученно, — но я не уверена, что хотела бы о них знать. Почему я должна желать что-либо узнавать о женщине, которая меня выбросила? Крошечного младенца, просто оставила на пороге у чужих людей?
— Тебе неизвестно, что ее побудило к этому, — возразил Мариус, — хотя я бы тоже такого не одобрил. Ну и ты, судя по всему, из другого теста. Тиба не бросила, хотя он был обузой для тебя.
— Как я могла его бросить? Я его люблю. Я помню, когда он родился, был таким крошечным, сморщенным, и даже не мог разжать кулачки. И глазки сизые были, и на голове пушок.
— Детей любишь? — невольно спросил Мариус. И укололо больно под сердцем. У него тоже мог бы быть ребенок, если бы Ровена дала ему родиться.
— Люблю, — ответила Алайна, — но не всех, ниат Эльдор. Тиберика люблю. И своих, наверное, любила бы. Очень. Никогда бы не бросила.
— Почему — любила бы? Разве ты не можешь иметь детей?
— Потому что я двуликая, а двуликим такое счастье, как семья, не положено.
— Но, в общем, печать на лице не мешает тебе родить ребенка?
Мариус пожалел, что за вуалью не видит выражения ее лица. А хотелось бы.
— Не мешает, — медленно проговорила Алайна, — но вы не понимаете. Мне всегда хотелось семью, настоящую, любящую. И у детей должен быть отец. А теперь всего этого у меня никогда не будет.
— Не делай преждевременных выводов, — буркнул Мариус.
— Разве они преждевременные? — спросила Алайна с такой болью в голосе, что ему вдруг захотелось рассказать ей все — и про Фредерика, и про собственные сомнения. Про то, как ноги проваливаются в трясину, и вера в непогрешимость Магистра потеряна…
Но рассказать — значило, прежде всего, подвергнуть опасности. Которой, как ни крути, и без того хватает.
— Никто не знает, что будет завтра, — отстраненно ответил он, — может случиться все что угодно… и с кем угодно. И то, что сейчас ты двуликая и находишься за пределами нашего общества, вовсе не говорит о том, что так будет всегда.
— Я знаю, что за Пеленой печати не будет, — вдруг сказала Алайна, — иногда я думаю… что могла бы уйти туда. Теперь, когда Тиберик не один.
— Снова пытаешься удрать? — Мариус вздернул бровь, — трусишь?
— Нет, — она выпрямилась, — я не боюсь. Но понимаю, что мне здесь не место, ниат Эльдор. И никогда места не будет.
— Ну, хорошо, — отбивная закончилась, Мариус отставил тарелку, — расскажи еще о себе.
Молчание. Затем:
— Что я могу вам рассказать, ниат Эльдор? Вам это не будет интересно.
— Возможно, ты не права. Расскажи, чем ты занималась, когда жила у родителей. Возможно, у тебя был жених? Ведь был же? Что любила, что — нет? Как я уже сказал, я должен понимать, кто живет в моем доме.
Сложно разговаривать с человеком, у которого на виду только губы и подбородок. Не понять, что в глазах — боль, ненависть, презрение? Ему бы очень, очень хотелось знать, что чувствует двуликая, сидящая напротив. Но не сдергивать же шляпку с вуалью?
— Я помогала им, — глухо сказала Алайна, и губы задрожали, — я помогала переплетать книги, украшала переплеты для дорогих изданий. Я рисовала иллюстрации. Я вышивала. Я реставрировала пострадавшие старые книги, копировала страницы. Я… я думала о том, что когда-нибудь у меня будет семья, такая же дружная, как наша. И вот.
— Слишком себя жалеешь, — Мариус смял салфетку, — посмотри на меня. Я тоже потерял все. У меня были отец, мать, два брата и сестра. До сих пор помню ее розовые шелковые платьица, и атласные ленты в косичках. А потом мы отправились на пикник, но шел дождь, и поэтому свернули в придорожную таверну. Там, в обеденном зале, никого толком не было. Так, молодой парнишка в углу сидел. Мы пили чай, когда в зал, вынося дверь, ввалились два мужика, вроде как пьяные. Их искорежило вмиг, они перестали быть людьми. И я успел тогда спрятаться. Сидел под столом и слышал… все это. Видел, как сверху на пол падают капли крови. Мне повезло в каком-то смысле, Надзор засек активность Пелены. Но я видел, что осталось от моих братьев. И от сестры.