Между тем из сверкающих недр магазина к Мариусу выплыли две красотки в совершенно одинаковых форменных платьях — тоже в клетку, только синюю.
— Доброго дня, — от волнения Алька слышала голос Мариуса как сквозь вату, — я Эльдор, новый приор Роутона, фье. И мне нужно, чтобы вы одели на сезон вот эту девушку.
И шагнул в сторону, открывая замершую Альку взглядам продавщиц.
Алька оцепенела. Сейчас… сейчас они скривятся и скажут, что двуликих здесь не обслуживают. А на нее будут смотреть с презрением и страхом. Ну, так, как обычно в Роутоне смотрят на таких, как она.
— Мы будем счастливы вам помочь, — прощебетали красотки.
— Два простых, домашних платья, — неторопливо продолжил приор, — и одно выходное. И все, чего она захочет. Белье, шали, шарфы, перчатки… Что там еще может понадобиться.
Алька не видела его лица — а хотелось бы. Крикнуть, зачем все это, за-чем? Перед кем ей красоваться?
Зато она внезапно увидела лица продавщиц, и поняла, что они совершенно не смотрят на нее с презрением. Во взглядах, которые они бросали на Альку, была самая обыкновенная зависть. А на приора Святого Надзора девицы взирали с жадностью, как будто он оказался одной большой и невероятно вкусной конфетой.
— Просим, вас, ниата, пройти с нами.
Алька хотела поправить, что она фье, и что в ее жилах нет и следа королевской крови, но Эльдор молча ей кивнул — и она промолчала.
— Мы с Тибом пойдем в кофейню, — сказал он, — здесь, напротив, делают отличные пирожные. Ну или делали раньше, когда я жил в Роутоне.
Тиберик обернулся, мордаха сияла.
"Пусть идет, должно же хоть кому-то быть радостно".
И они ушли, и снова Тиберик держал за руку приора. Может быть, так будет правильно? В самом деле, пусть хоть Тиб обретет счастье…
— Идемте, ниата, — снова напомнили о себе продавщицы.
И она подчинилась.
Через час Алька была готова взвыть и очень жалела о том, что у нее печать — иначе бы уже давно выпустила своего крагха, напугала бы девиц, но вырвалась на свободу.
Гора покупок росла. Помимо двух скромных, но очень дорогих платьев с белыми воротничками под горло, продавщицы отложили все необходимое белье — очень тонкое, с кружевной отстрочкой, теплую шаль от Мерлиссы Маль, чулки, теплые, тонкие и даже вульгарные, в сеточку. Алька пыталась воспротивиться, но ей было сказано, что мужчинам нравятся такие чулочки, особенно если это единственный предмет одежды, да и вообще, любая мыслящая здраво девушка мечтала бы оказаться на месте ниаты, так что нечего носом крутить.
Платья, как ни странно, пришлись почти впору, так что даже не требовали подгонки. А уж ботинки и туфли вообще сели идеально.
Алька устала. Она так не уставала даже когда драила полы в доме. Перед глазами порхали яркие цветные лоскуты, и все многообразие нарядов смешалось в развеселую карусель. А ведь они еще не выбрали выходное платье. А может, и не нужно оно ей? Приор и без того кучу денег оставит в магазине. Зачем ей все это? Полы мыть? Или по окнам пауков гонять?
Ей принесли бархатное платье нежного фиалкового цвета. С очень смелым вырезом и пышными рукавами, расшитыми жемчугом. Было страшно даже подумать, сколько оно стоит, и Алька, обреченно вздыхая, нырнула в этот мягчайший бархат. Потом, когда расправили подол, ее подтащили к огромному зеркалу.
— Вам очень идет, — сказала одна продавщица, — посмотрите только, как дивно оттеняет цвет глаз.
"Угу, и печать Надзора", — подумала Алька.
Но в зеркало все же глянула — и обмерла.
Оно было идеальным, это платье. И Алька… была в нем почти идеальной. Цвет фиалок и белый жемчуг, и серые глаза внезапно обрели небывалый фиолетовый оттенок, и кожа в вырезе словно светится. Ну, а то, что волосы коротко пострижены — только подчеркивает, насколько тонкая хрупкая шея, и высокие скулы, и полукружья тонких бровей.
"Ты такая красавица, Алечка, — так говорила мама, — только выходи замуж по любви, за хорошего человека, чтобы быть счастливой".
Алька поняла, что по щекам потекли слезы. Она не хотела плакать, но почему-то все равно плакала. Еще год назад она мечтала о том, что выйдет замуж, что будет семья, любящий муж, дети… А потом стало ясно, что ничего этого не будет. Никогда.
— Очень красиво, — хрипло проговорила она, — очень…
И закрыла глаза, чтобы не видеть печати, уродливым чернильным пятном залившей пол-лица.
— Что снова не так? — от сердитого голоса приора Алька подскочила на месте.
Один взгляд в зеркало — ну, разумеется, стоит за спиной, заложил руки в карманы, и смотрит недовольно. Правда, уже без прежней ненависти, она куда-то исчезла, растворилась… Но и не тепло. Смотрит, как на вещь.
— Все… так… — прошептала, поспешно опуская взгляд, — но… я не понимаю, зачем мне все это… ниат Эльдор. Правда, не понимаю. Мне вполне хватило бы теплой рубашки и штанов. Зачем вам так тратиться.
— Я сам решу, на что мне тратиться, а на что — нет, — жестко ответил он, — вся эта одежда для того, чтобы ты достойно выглядела в моем доме. У меня в скором времени начнутся торжественные приемы, как приор Роутона я не могу пренебречь этой формальностью. А Марго слишком стара и слаба, чтобы накрывать на стол и приносить блюда. Поденщиц я для этого приглашать не хочу, а Эжени на кухне должна управляться. Понятно? Не молчи, посмотри на меня.
— Понятно, — выдавила Алька и глянула на него в зеркало.
— Прекращай лить слезы. Слезами делу не поможешь.
И он отвернулся, отошел в сторону, напряженно о чем-то размышляя.
— А чем? Чем поможешь? — все-таки спросила она, — иногда я думаю, что для меня лучший выход, шагнуть в Пелену.
Молчание.
Внезапно приор стремительно шагнул к ней, так, что Алька сжалась, думала, ударит. Но нет.
— Шею.
— Что?
— Шею мне свою дай, я неясно выражаюсь?
Она покорно подставила шею и закрыла глаза. Судорожно втянула воздух, не понимая, что сейчас последует, и снова ощутила знакомую вязь запахов — горький шоколад, дерево, книги… И добавилась легкая кофейная нотка. Они с Тибом были в кофейне, как могла забыть?
— Иногда, — глухо сказал приор, возясь с замочком ошейника, — иногда жизнь поворачивается совершенно неожиданной стороной, и то, что тебе сейчас кажется непоправимым, через год будет вспоминаться с улыбкой и легким сожалением. Поверь, печать Надзора не самое страшное, что может произойти.
Он ослабил ошейник, просунул между ремешком и шеей палец.
— Так лучше?
— Да, — она сглотнула, — да, лучше…
— Надо было сразу сказать, что жмет. Возьмешь у Марго мазь, намажешь… Тебе подобрали всю одежду?
— Да, ниат Эльдор, — прошептала Алька, не зная, куда деваться.
По коже, особенно там, где шеи касались руки приора, бегали мурашки. Альке было страшно, так, что дух захватывало и дыхание застревало в горле, но вместе с тем ей нравился запах кофе, шоколада, старых бумажных страниц, и она путалась в самой себе, не понимала, что правильно — бояться — или все-таки немного поверить и открыть глаза?
— Тогда мы можем ехать домой, — пробормотал приор, все еще не убирая руки с ошейника.
Тогда Алька все-таки открыла глаза — и встретила его задумчивый взгляд. Похоже было на то, что все это время Эльдор внимательно рассматривал ее лицо.
А потом, как будто опомнившись, резко отодвинулся и сказал:
— Оденься в одно из купленных платьев. Тепло оденься. И иди в повозку, а я пока расплачусь.
— А где Тиберик? — пискнула Алька, уже не зная, куда деваться от тяжелого, давящего взгляда.
— Так он на диване сидит, у входа. Пока ты была здесь, мы уже ему все купили. И пирожных он поел.
Алька промолчала, хотя в груди плененной птицей бился всего один вопрос — зачем вам все это, ниат Эльдор? Зачем?
Зачем возитесь с сиротой. Совесть неспокойна? Зачем одеваете рабыню. Тоже совесть? Или обостренное желание какой-то справедливости?
Ответа на этот вопрос не было. И Алька, глядя в спину удаляющегося приора, внезапно подумала о том, почему он расстался с женой. Впрочем, что тут удивляться? Как вообще с таким жить? А ведь, выходя замуж, женщина должна во всем слушаться мужа и угождать ему. В том числе, в спальне…
Передернув плечами, Алька вернулась к тем платьям, которые были названы повседневными и простыми.
— Позвольте, я вам помогу переодеться, — тут же, словно по волшебству, рядом появилась девушка-продавщица, — вы будете брать это платье?
— Как пожелает приор Эльдор, — растерянно выдавила Алька, — я не знаю, какую сумму он здесь собирался потратить.
— По слухам, приор Эльдор никогда не скупился, когда его супруга здесь делала покупки, — внезапно сказала девушка и весело подмигнула, — только теперь вот фье Мертци не часто тут бывает. Говорят, у мужа ее дела совсем плохи. Говорят, дело попахивает очередным разводом…
— Простите, но мне совершенно неинтересно, как дела у фье Мертци, — Алька смотрела на себя в зеркало. Платье в коричневую и кремовую клетку было чудо как хорошо. Только вот печать никуда не денешь.
— А зря, — вкрадчиво ответила продавщица, — потому что фье Мертци, бывшая ниата Эльдор, уже наводила справки о том, как и с кем живет ее бывший супруг. Наверное, жалованье приора Надзора покажется ей куда более привлекательным, чем жалованье Стража.
— А мне-то что с того?
— Так вы же, моя милая, заняли ее место.
— Разве?
Алька вздохнула и подумала, что не обязана объяснять этой ушлой девице о том, что именно связывает ее с приором.
Когда она, наконец, вышла к ожидавшим ее Эльдору и Тибу, братик сорвался с дивана, бросился к ней и обнял за ноги, путаясь в длинном клетчатом подоле.
— Алечка. Какая ты красивая. Как и раньше…
— Не нужно, Тиб, — Алька поняла, что краснеет. Посмотрела на Эльдора — тот сидел на диване, вытянув вперед ноги, и с прищуром ее рассматривал.
— Недурственно, — наконец сказал он, — очень даже. Куда лучше, чем было.
"Он просто смеется надо мной. Просто смеется".
— Тогда прошу в повозку, фье Ритц.
…Когда уселись — Алька с краю, Тиб между ней и приором, и когда в повозку погрузили все короба и пакеты, Тиб извлек из кармана курточки пряник в виде лошадки.
— Смотри, как мама покупала, — похвастался он Альке, — и грива розовая, и копытца белые-белые.
— Хорошо, — она потрепала его по макушке, — я рада… надеюсь, ты сказал спасибо ниату Эльдору?
— Сказал-сказал, — насмешливо ответил за Тиба приор, — а от тебя, как я погляжу, спасибо не дождешься?
— Мне не нужно все… это… — Алька нахмурилась, — конечно, я очень, очень благодарна, но…
Ничего не говоря, Эльдор залез рукой в карман, вынул оттуда нечто, завернутое в коричневую бумагу, и положил на колени Альке. Тиб хихикнул.
— Что это?
— Тебе.
Алька недоверчиво покосилась на Эльдора, но тот уже напустил на себя привычное каменное выражение и взялся за вожжи. Она непослушными пальцами развернула хрустящую бумагу — там оказался точно такой же пряник, как у Тиберика. Такой, как мама покупала.
— Зачем… вам все это, — прошептала она, — зачем?
Но приор уже не расслышал. Он сосредоточенно правил повозкой, и вскоре они уже ехали прочь из Роутона, в тихий осенний пригород.
ГЛАВА 5. Незваные гости
— Вот увидишь, все наладится. Ну, а ошейник… Ну а что — ошейник. Он не выглядит так, будто его с собаки сняли. Тонкий черный ремешок. На украшение похоже.
Они с Эжени возились на кухне, наполняя песочные тарталетки паштетом. Марго тоже принимала участие в приготовлениях, жарила блинчики, и Альке даже досталось несколько — тонких, кружевных, как следует намазанных маслом.
— Я в рабстве на пять лет, — напомнила Алька, переходя к украшению паштета ягодками клюквы. — Что тут может наладиться?
— Деточка, — подала голос Марго, — но разве тебе здесь плохо? Разве ниат Мариус тебя хоть чем-то обижает? Двуликих он, конечно, люто ненавидит, но на то есть причины.
Червячок любопытства давно беспокоил Альку, но тут она решилась:
— А вы не знаете, почему? Откуда такая ненависть?
Марго вылила тесто на сковородку и ответила назидательным тоном:
— А как можно относиться к тварям, которые убили всю его семью? Даже детей не пощадили… А теперь вот ниат Эльдор единственный остался. Погибнет он — и род угаснет. И дом этот превратится в развалины. А ведь я помню, как здесь детвора бегала, у ниата была сестра и братья.
— Понятно, — выдохнула Алька. По крайней мере, теперь все стало на места. Возненавидишь тут… Хорошо, если рассудок сохранить удастся.
— Он поэтому стал Стражем Надзора? — тихо спросила она, — мне всегда говорили, что в Стражей набирают сирот…
Марго ловко сняла готовый блинчик со сковородки, налила еще теста.
— Нет, деточка. Ниат Эльдор стал Стражем потому, что так захотел Магистр. Сам Магистр тогда по счастью проезжал мимо и остановил резню… Но напали на них не здесь, нет. В доме кровь не пролилась… Все, можно подавать на стол. Гости, поди, уже пришли.
Алька вздохнула и принялась водружать приготовленные деликатесы на поднос.
Еще утром ниат Эльдор сообщил всем, что к вечеру в гостях будут полицмейстер Роутона с сыном, и распорядился, чтоб Алька подавала закуску. Ей не хотелось, потому что все будут пялиться на печать, но против воли хозяина не пойдешь. Да и не очень хотелось скандалить и сопротивляться, особенно после той памятной поездки в Роутон, когда приор едва ли не в первый раз вел себя с ней не как с животным или вещью, а как с человеком. Пряник, кстати, Алька так и не съела. Аккуратно завернула в бумагу и оставила рядом с маминой вазочкой.
— Ну, я пошла, — она взяла поднос.
— Иди, — улыбнулась Эжени, — и не смотри на всех букой. Не то гости разбегутся, а ниат Эльдор будет недоволен.
Алька усмехнулась и молча вышла из кухни.
Подходя к гостиной, услышала обрывки разговоров, рокочуще-низкие мужские голоса. Не стала прислушиваться, вдохнула поглубже и вошла, отыскивая взглядом приора.
Эльдор расположился в кресле с пузатым бокалом, где на донышке перекатывалось что-то темно-коричневое. Его лицо казалось расслабленным и не лишенным того доброжелательного внимания, с каким слушают не очень интересных, но важных собеседников. На миг Альке даже показалось, что он ей улыбнулся, быстро, уголком губ, но потом она подумала, что это просто невозможно. После того, как двуликие растерзали всю семью.
Полицмейстер Роутона уже сидел за столом, крутил в толстых пальцах серебряную вилку. Он был полноватым, еще не старым, с красным лицом и шапкой пегих волос — так седеют рыжие. Сын полицмейстера тоже присутствовал, ровесник самой Альки, и вот он-то и был огненно-рыжим, веснушчатым и очень неприятным на вид. Почему неприятным — Алька и сама не поняла. Ну вот бывает же, что посмотришь на человека, и он не нравится. И дело не во вздернутом носе, и не в мелких, глубоко посаженных глазках. Может быть, в надменном выражении лица? Или в дурной привычке постоянно щипать себя за ухо, даже сидя за столом?
Алька молча подошла к накрытому столу и принялась составлять с подноса блюдо с паштетом и хрустальные розетки с фруктовыми салатами. Ну и конечно же, ее печать не осталась без внимания.
— Двуликая? — удивленно спросил полицмейстер, — вы наняли прислугой двуликую?
— Почему нет, — сухо ответил Эльдор, и Алька, не оборачиваясь, почувствовала на себе его тяжелый взгляд.
— Забавно. Двуликая в доме приора Надзора.
— И ближайшие пять лет в нем останется, — заметил Эльдор.
— Не боитесь, ниат? — подал голос сын, — никто не знает, насколько надежны печати прежнего приора, Эймса.
— Держи врага ближе к себе, — насмешливо процитировал Эльдор устав Надзора, — не сомневайтесь, я справлялся со многими птичками… И с этой справлюсь.
На этом Алька взяла пустой поднос и, коротко поклонившись, вышла. Собственно, давно уже привыкла, что обсуждают ее печать, этот проклятый синяк во всю щеку, но все равно было неприятно. Она вернулась на кухню, погрузила на поднос стопку блинчиков, щучью икру в хрустальных вазочках и снова отправилась к гостям.
На сей раз приор уже сидел за столом, лицо полицмейстера из просто красного стало багровым, а в комнате плавал запах вина. Сын полицмейстера что-то жевал, запивая из тонкостенного бокала.