Впрочем, со временем Мейнард понял, что уже его принял, когда поцеловал Альвдис. Проходили дни, сомнения то возвращались, то снова исчезали, и насчет чего никогда не было сомнений, так это насчет нее. Ночами, если снова снились кошмары (но уже намного реже), Мейнард просыпался и представлял: Альвдис где-то рядом. Он не протягивал руку, чтоб не наткнуться на пустоту, и иногда ему казалось, он слышит дыхание спящей девушки, как будто она вправду здесь, в его постели. Мейнард заставлял себя поверить в это и засыпал, и тогда сны приходили куда приятнее.
Сайф, в конце концов, сдался и перестал приставать к другу с вопросами, и сказал, что сам, пожалуй, пока задержится в Норвегии, хоть он теперь человек и вольный. Мейнард был рад такому решению сарацина. За все это время дружба между ними стала очень крепкой, и на Сайфа Мейнард теперь мог положиться, как на самого себя. Хотя даже сарацин не знал о его спящем даре — никто, кроме Альвдис, не знал. Вечерами, когда накрывали на стол и дружинники и прочие работники, допущенные к трапезе в хозяйском доме, ужинали за длинными столами, Мейнард и Сайф вели долгие беседы. Сарацин, кроме легенд, преданий и песен, интересовался буквально всем на свете в тех местах, где бывал, и иногда его знания оказывались полезными. Он видел, как люди в других странах строят дома, делают повозки и дрессируют лошадей и собак, и что-то из этого могло пригодиться тут, в маленьком заснеженном Хьёрте. Местные жители, про сарацина наслышанные (несколько лет назад вся округа только и говорила, что Бейнир Мохнатый взял в рабство какое-то заморское чудо), но никогда его до тех пор не видевшие, вскорости привыкли к Сайфу, его речам и некоторым чудачествам, и даже немного гордились тем, что у них живут такие необычные поселенцы. Забавно ведь: хозяин — франк, а его лучший друг и помощник и вовсе из таких земель, что непонятно, существуют ли они вообще на свете!
Весна наступала неумолимо: сначала прорехи во льду фьорда стали шире, забурлили холодной черной водой; потом снег начал таять на солнечных полянах, на камнях, на боках скал, обращенных к светилу; а однажды утром Мейнард проснулся под веселую капель. Дни делались все длиннее, природа медленно оживала, просыпаясь от зимнего сна, встряхивалась, поводила плечами. Зазвенели ручьи, звонче стали петь птицы. Фьорд, бывший вроде бы неизменным, менялся каждый день; вроде как один и тот же пейзаж, посмотришь на него на рассвете, запомнишь, а вечером узнаёшь, но что-то уже изменилось. Молодые парни поглядывали на воду и хвастались перед девушками — дескать, вот истает кромка льда у берега, и они смогут переплыть фьорд, показать свою смелость и выносливость. Кстати, именно так и делали. Местные жители были закаленными, плавали прекрасно, делая это с ранней весны до поздней осени.
Когда полностью сошел лед, корабли спустили на воду, и Рэв напрямую спросил Мейнарда, взойдет он на палубу или нет.
Франк покачал головой.
— Прости, достойный воин. Это не по мне. Да и ваши боги оскорбятся, если чужак, иноверец, станет командовать драккаром. Неслыханное оскорбление, сам понимаешь.
Рэв шумно выдохнул — это он, конечно, понимал, но в походы очень хотелось.
— Все твое милосердие, господин, — буркнул он, — ты слишком к Богу своему прислонился, чтобы позволить нам грабить твоих друзей-христиан…
— Это ты зря так говоришь. Ваших богов я тоже понимаю, и понимаю, чем и как вы живете. Ты не думай, будто я не размышлял над этим вопросом. Я уже, на самом деле, решение принял, Рэв. Забирай драккар себе.
У рыжего воина отвисла челюсть. Разговор происходил перед большим домом, и слушали его многие, а тут и вовсе подтянулись поближе.
— Земля у тебя есть, — продолжал Мейнард. — Ты просил у меня кусок в конце долины — я тебе отдаю, только вдобавку забирай и корабль. И не думай, что это я тебе оказываю неслыханную честь: латать его и паруса шить будешь сам, за свой счет. Четверть добычи на нужды Хьёрта, остальное дели, как сам пожелаешь. Если уж так вам в походы хочется, — Мейнард оглядел собравшихся воинов, глазевших на него, словно на чудо Господне, — то отправляйтесь. Только поля бы засеять…
Мужчины разразились восторженными возгласами, женщины заулыбались. Мейнард прекрасно понимал, что одной торговлей да сельским хозяйством поселение не выживет, земля тут довольно скудная, и без добычи, которую северяне принесут из похода, следующая зима станет очень суровой. Хродвальд не слишком-то хорошо управлялся со своим имуществом…
Впрочем, обрадованный Рэв объяснил Мейнарду, что раньше, чем будут засеяны поля, а потом урожай взращен и собран, никто в поход не отправится. Это было справедливо, в поселении требовались мужские руки. Женщины в одиночку тут не справятся, хотя они и сильны. Потому доставали из сараев плуги и бороны, которым зимой поправили все погнутые зубья, и хорошо подкармлвали быков: тем протребуются силы, дабы вытянуть плуг.
Весна разгорелась, как огонь в очаге, и дороги давно стали проходимы. Мейнард снарядил торговый обоз, как обещал, и отправил товары на продажу под надежной охраной. Молодые монахи уехали с обозом, сердечно попрощавшись с Мейнардом, благословляя его и обещая всегда за него молиться. Кто знает, какая жизнь их ждет дальше и в каком монастыре. До ближайшего города их сопроводят, там они найдут себе попутчиков, а деньгами Мейнард их снабдил — сделал для бывших братьев то, что мог. Они уехали, так правильно, и все же было немного грустно. Оборвалась последняя нить, связывавшая его с монастырем, где он провел шесть лет… И реликварий, как обещал отцу настоятелю, не вернул христианской церкви. Выкупить его, что ли, у Бейнира? Мейнард знал, реликварий никуда не делся, стоит себе в вождевой сокровищнице. Но хватит ли денег? Весна хороша, только вот запасы подошли к концу…
Он усмехался, ловя себя на мысли, что думает уже давно как хозяин. И это нравилось Мейнарду.
Надо было ехать к Бейниру. Франк все уже решил для себя — что скажет вождю, его жене и Альвдис, и как скажет. Кольцо жгло кожу, а казалось бы, простое костяное колечко… Его необходимо вернуть.
Альвдис ждала Мейнарда каждый день. Это оказалась самая длинная зима в году. Обычно в работе, беседах и играх время пролетало быстро, но не в этот раз. Странное обещание, данное Мейнардом, его поцелуй, его подарок — все это Альвдис не забывала даже во сне. Она старательно выполняла то, что ей велела Далла, сама отдавала приказы, лечила заболевших, перешептывалась с Тейтом — казалось бы, все как всегда. Но за этим скрывалось настолько громадное нетерпение, что Альвдис поражалась, отчего другие его не видят. Никто не заметил ее долгой прогулки с Мейнардом в йольской ночи, никто не бросал косых взглядов и ни о чем не спрашивал. Никто не знал. Это была только ее тайна.
Зимой Альвдис исполнилось восемнадцать — по меркам северян, еще настоящая юность. Замуж девушки выходили не слишком рано. Чужаки рассказывали, что в других землях девушку могут взять в дом и в двенадцать, и в тринадцать лет, причем не спрашивая ее согласия. Для Альвдис это казалось немыслимым. Как можно позволить так с собой поступить? Ни одну северянку нельзя принудить подобным образом, если что, все выступят на ее защиту, а наглец, посягнувший на такое, вряд ли останется в живых. Впрочем, иногда отец рассказывал: так хорошо, как здесь, в Аурланде, живут не все северяне. Те, кто ближе к чужим землям, рискуют больше. Говорили о русских витязях, не имющих ни страха, ни совести, ни почтения перед женщинами и полагавшими их законной добычей. Иные земли — иные нравы. Хотя Альвдис все равно было довольно сложно это понять. Бывало, что в Норвегии девушка выходила замуж в пятнадцать лет, однако случалось такое довольно редко.
Каждый день Альвдис по многу раз прикасалась к медальону, подаренному Мейнардом, и маленький солнечный диск согревал. Каждый день она подавляла желание выйти на дорогу, или взобраться на крышу, откуда хорошо видны окрестности, — понимала, что все это бесполезно, раньше весны Мейнард не явится. Он так сказал, а свое слово держит. Но вот весна наступила, снег растаял, истончился и исчез лед. Дороги уже были проходимы давно, а сосед все не удостаивал Флаам своим визитом.
А в один день Альвдис выяснила, что зря смотрела на дорогу — нужно было рассматривать фьорд.
Кнорр появился в середине дня, и Тейт, первым увидевший его, прибежал сказать отцу. Как раз была обеденная трапеза, многие собрались в большом зале. Гостей, которые должны прибыть по воде, не ожидалось, и потому люди высыпали на улицу, щурясь и пытаясь понять, кто же прибыл.
Тинд, имевший острые глаза, узнал корабль первым.
— Клянусь ногами Слейпнира, это наш сосед. Эй, Мейнард приехал!
За прошедшее время помощник отца смирился с тем, что бывший раб обрел неслыханное положение и земли. Альвдис подозревала, что втайне Тинд надеется: вдруг Мейнард не сможет как следует управиться с доставшимся ему имуществом, или же вовсе уедет, и вернет все обратно Бейниру, а тот подумает и подарит Хьёрт одному из своих верных дружинников… Но, наверное, даже сам Тинд понимал, что такое не слишком реально, а вот пир по случаю прибытия соседа реален донельзя. Потому и сообщил о приезде Мейнарда с радостью.
— Ур-ра! — заорала ребятня, пестрой ватагой устремляясь по улице.
Бейнир, усмехаясь, сошел с крыльца и велел принести плащ.
— Ну, коль сосед пожаловал, можно и встретить. Далла, пойдешь со мной? Альвдис?
Обе женщины кивнули. Тейт давно убежал вперед, и вождь вместе с семьей пошел вниз, к гавани.
Когда они приблизились, кнорр уже пришвартовался; ему помогали рыбаки, тянули веревки, прислоняя корабли к мосткам. Едва кнорр надежно встал на привязи, Мейнард перепрыгнул через бортик и пошел навстречу вождю. Франк был похудевший и веселый, хорошо одетый, еще лучше, чем приезжал на Йоль.
— Прости, что не предупредил о приезде, достойнейший Бейнир, — извинился Мейнард, кланяясь сначала Мохнатому, а потом его семье. — Нехорошо так заявляться в гости, но я решил, что ты меня примешь.
— Ты хитер, чужеземец — прибыл прямо к обеду, — захохотал Бейнир. — Идем к столу. Эй, Эгиль, вели достать вино!
— Вино достать хорошо, но позже, — внезапно отказался Мейнард, — вначале мне нужно побеседовать с тобой, с почтенной Даллой и твоей дочерью Альвдис. Так, чтобы никто не слышал.
Бейнир нахмурился.
— Что-то произошло?
— Пока нет, — отвечал Мейнард, — но, надеюсь, произойдет в скором времени. — Он кинул быстрый взгляд на Авльдис, однако больше никаких ей подсказок не дал. Мужчины пошли к дому, женщины — за ними.
Далла тоже выглядела озадаченной.
— Что от нас хочет франк?
— Я думаю, он решил уехать, — пробормотала Альвдис.
— Отчего ты так подумала? — повернулась к ней мачеха.
— Он говорил на Йоль. Мы были вместе, и он сказал, что не знает пока, уедет или останется. — Альвдис глубоко вздохнула и высоко подняла голову: чтобы там ни случилось, она при отце и мачехе ни слезинки не проронит. Если Мейнард сейчас скажет, что уезжает, она лишь пожелает ему доброго пути. — Он ведь монах, Далла, а это для него важно.
— Как странно — мне казалось, что он всегда был здесь, — проговорила мачеха задумчиво, — а ведь всего полгода прошло или около того… Никогда бы не подумала, что чужеземец станет нашим добрым соседом, да ещё мы его примем, почти как своего. — Она оглянулась на корабль. — Смотри-ка, его и на кнорр пустили…
— Вряд ли Мейнард им командовал. Он не моряк, я знаю.
Далла пригляделась к ней повнимательнее.
— Я смотрю, ты многое о нем знаешь.
— Он учил меня своему языку и ходил со мной в лес. Мы говорили. Кое-что мне известно.
В длинном зале Бейнир все-таки велел принести вина, чтобы прибывшие, среди которых Альвдис заметила Сайфа, наелись и напились от души, а сам предложил пойти в его и Даллы спальню. Это была просторная комната, куда никто без приглашения не сунется, и можно спокойно поговорить. Тут не только было накрытое звериными шкурами ложе, но и стол, и лавки, и кресло для вождя: Бейнир иногда любит тут посидеть, только лишь в обществе жены и детей. Из спальни выгнали вышивальщиц, которые тут обосновались, как обычно, и закрыли дверь. Вождь пригласил садиться, однако Мейнард покачал головой.
— Я постою, если ты не против, дорогой сосед. Кое-какие слова нужно произносить стоя, а не развалившись на лавке.
— Ну-ну, — заинтересованно сказал Бейнир, — ты сумел вызвать мое любопытство, франк. Я тебя слушаю.
Альвдис стояла рядом с отцом, смиренно опустив руки, борясь с желанием по привычке сцепить их за спиной. Мейнард был напротив — еще красивей, чем она его помнила, и еще дальше.
— Хорошо. — Он снова поклонился и достал из мешочка на поясе вещь, которую Альвдис сразу узнала. — Зимой твоя дочь дала мне это свое кольцо.
— Я думала, ты его потеряла, — шепнула удивленная Далла. Девушка покачала головой, не отрывая взгляда от Мейнарда.
— Так вот, я хочу его возвратить.
Альвдис показалось, что ей за шиворот вывернули ведро снега. «Если оно разонравится тебе, возвратишь весной», — так она сказала Мейнарду тогда. И теперь он это делает.
Все было напрасно — долгое ожидание, робкие надежды, оказавшиеся такими глупыми. Вот что влюбленность делает с головой — разум отключает. Неожиданно Альвдис сильно разозлилась. Она протянула ладонь, и Мейнард положил на нее кольцо, все еще хранившее тепло. Альвдис решительно надела его на палец. Она гордая девушка, и она не покажет, как сильно огорчена.
— Так вот, достойнейший Бейнир, — продолжал франк, сохраняя серьезность, хотя глаза у него были жаркие и сумасшедшие, — я вернул кольцо не потому, что не оценил дара, и не потому, что оно мне надоело. Просто, оказывается, я жаден. Чего только про себя не узнаешь. Мне мало одного кольца — я хочу то, что в нем.
До Альвдис не сразу дошло, о чем Мейнард говорит. А когда она поняла…
— Проще говоря, отдай за меня свою дочь, Бейнир Мохнатый, — закончил Мейнард.
Повисла такая тишина, что стало слышно, как орут за стеной дружинники. Видно, вино уже откупорили.
Бейнир издал короткий смешок.
— Ты, чужеземец, без меры храбр. Сначала ты работаешь и живешь тут, потом шутя убиваешь десяток хороших воинов, потом живешь на соседней земле, как мой сосед, и ведешь себя так, будто в том нет ничего особенного. Ладно, с этим я смирился и даже позабавился, но теперь ты переступил черту. Вот так прийти ко мне и потребовать мою единственную дочь! Да ещё не зная, ответит ли она согласием!
— Погоди, отец, — Альвдис старалась, чтобы голос не дрожал, и ей это удалось. Она сделала шаг вперед, глядя в колдовские глаза Мейнарда. Он не отводил взгляда. — Не это вначале следует решать. Как ты можешь вообще меня просить, франк, если ты дал клятву своему Богу, дал обет, который тебя навеки делает Его рабом? Мой отец освободил тебя из рабства, но есть тот, кому ты будешь принадлежать всегда. И это правда. Мне говорили, что это до смерти, нерушимо — если ты монах, так монахом и останешься. Разве это не так?
— Все так, — согласился Мейнард. — Только я не монах, госпожа.
— К…как? — выдавила окончательно запутавшаяся Альвдис. Таких слов она не ожидала.
— Вот так, — развел руками Мейнард, — я постриг так и не принял. В монастырь приехал замаливать грехи, но счел себя недостойным, и, хотя отец-настоятель предлагал мне сделаться монахом, я решил, что повременю. Сначала, думал, пусть Бог заговорит со мной. Ну, гордыня, что уж тут… Так и жил там много лет.
— Но ты ведь носил их тряпье! — прорычал Бейнир. — Я помню. Как оно там называется…
— Ряса, — любезно подсказал Мейнард. В языке северян такого слова не имелось, и потому пояснения оказалось совершенно бессмысленными, так как сказал Мейнард по-франкски. — Одежда тех, кто принадлежит Богу. Носил, ее и деревянные сандалии на веревках, да только я был даже не послушником. Мне позволили так жить, я денег монастырю пожертвовал. Но Бог в плен меня не взял, не так, как ты думала, госпожа.
— Почему ты не сказал сразу? — прошептала Альвдис.
— Я потом тебе отвечу, — так же негромко сказал ей Мейнард, — потом — обязательно… Ну что, Бейнир Мохнатый, теперь как?