— Да я скорее свой шлем сожру несоленым, чем позволю своей дочери стать христианкой! — взревел Бейнир, словно медведь. Альвдис понимала, что отец растерян и не знает, как отвечать теперь. — Чтобы она молилась деревянному кресту и отбивала поклоны. Тьфу! Никогда такому не бывать!
— Кто же говорит, что свадьбу будем играть по христианскому обряду? — усмехнулся Мейнард. — Ты видишь тут священника? А церковь? Я — нет, и на много миль в округе мы такого не найдем. Нет, Бейнир Мохнатый, тут твоя земля, ее земля, — он указал на Альвдис, — и если я хочу здесь остаться и жить, если тут будут расти мои дети, я приму веру этой земли. Так будет справедливо. Ты сам справедливый человек и понимаешь, что я говорю дело. Если станем мужем и женой, то в священной роще, под взглядами Одина, Тора и Фрейра. Как тебе такое предложение?
— Я тебя не понимаю, чужеземец, — сказал Бейнир, слегка успокоившись. — Думал, что ты сейчас с нами распрощаешься да уедешь в свою христианскую землю, как тебе твой закон велит. Или станешь жить, но словно вдовец, наложницу заведешь, может… А теперь ты говоришь, что хочешь поменять веру, стать одним из нас. Ты слишком мало тут прожил, чтобы понять, какие мы, но достаточно, чтоб кое-что уразуметь. Нельзя так просто прийти к нашим богам, думая: «Это всего лишь идолы». А твой Бог — он тебя простит, чужак? Он не обрушит свой гнев за предательство на тебя, и заодно на мою дочь? Ты, конечно, человек неплохой, и в соседях тебя иметь всяко лучше, чем Хродвальда, а вот только дочь у меня одна, и я не стану ее отдавать, если ты не подумал.
— Я уже знаю немного ваших богов.
— Откуда бы?
— Альвдис меня научила.
Бейнир мрачно посмотрел на девушку и велел ей:
— Говори.
— Я и вправду ему рассказывала… — Она с трудом понимала, как изложить отцу то, что для нее казалось естественным, как дыхание. — Рассказала, как живут наши боги, показала их, и Мейнард понял. Я видела, что он понял, отец.
— Допустим, так и есть. — Бейнир снова обернулся к франку, провел пятерней по бороде, размышляя. — Допустим, я поверю тебе, что ты искренне хочешь принять наш уклад, но скажи мне, почему я должен за тебя отдавать свою дочь?
— Есть множество причин, — Мейнард был спокоен, как ледник, — для начала, потому, что теперь это не станет для нее нежеланным браком в том, что касается положения. Я владею землей и кораблями, и мы это всю зиму повторяли с удивлением, но теперь, кажется, уже привыкли.
Альвдис услышала сдавленный смешок и покосилась на мачеху. Кажется, Даллу происходящее весьма и весьма забавляло.
— Потом, — продолжал Мейнард обстоятельно, — владения мои хоть и меньше твоих, Бейнир, но находятся неподалеку, а значит, дочь ты будешь видеть чаще, чем если бы ее увезли далеко от тебя. Своим воинам я дал добро на поход с тобой в иные земли, — тут Бейнир насторожился, — и «дракона» отдал Рэву, он знает, что делать с кораблем. Никакого оскорбления богам в том не будет. А самое главное, — тут он интригующе понизил голос, и слушатели невольно подались чуть вперед, даже вождь, — я твою дочь люблю и жить без нее больше не хочу. Вот такая правда.
— Гхм, — сказал Бейнир, в то время как Альвдис пыталась совладать с выражением лица, — хорошо ведешь речи, чужак. Кто-то тебя научил?
— Рэв и Сайф, которым я сказал, что еду свататься, — объяснил Мейнард, — остальные не знают, что везли. А везли мы дары, все по обычаю, и условия я с тобой буду обсуждать, если поладим. Только твоя дочь должна сказать, хочет ли она за меня идти.
Бейнир повернулся к ней.
— Что скажешь, Альвдис?
А что она могла сказать, когда Мейнард уже произнес самое важное? Все слова о положении, о дарах и кораблях не имели для нее никакого значения. Это очень хорошо, что жених состоятелен, соседи не будут судачить. Хотя он франк, все равно будут… Но не в том дело. Он не связан обетом. И он сейчас сказал, что любит.
— Отец, я не против того, чтобы франк получил не только кольцо. Я… — ее щеки наверняка светят алым, как зимний закат. — Я ему свое сердце уже подарила, и его дар приму с радостью.
— Ох, что же вы со мной делаете, — прорычал Бейнир, — что вам в голову двоим взбрело!
Но тут Далла ухватила мужа за рукав.
— Бейнир… Ты же видишь, что они влюблены. Дай согласие.
— Он же франк, Далла!
— Он спас ее от смерти, — твердо сказала мачеха, — никаких иных даров мне не нужно. А тебе? Или ты предпочел бы, чтоб твоя дочь стала наложницей северянина Хродвальда, а не женой франка Мейнарда? Не законной супругой в счастливом браке? Так вот мое слово, если оно для тебя что-то значит: давай свое согласие и отправляйтесь обсуждать дары, и будем праздновать помолвку.
Альвдис впервые видела, чтобы отец смутился. Несгибаемый Бейнир Мохнатый в присутствии своих воинов, конечно, так бы женщине не уступил, однако здесь их не было, а Далла явно имела собственную власть над мужем. Он покряхтел, подумал еще немного (все терпеливо ждали), поглядел внимательно на Мейнарда, потом на Альвдис, потом снова на жену. Так кивнула, и Бейнир махнул рукой:
— Боги, наверное, сегодня играют со мною шутки или незаметно лишают разума. Ладно, так тому и быть!
И, не дожидаясь ответа франка, прошествовал к двери, ведущей в большой зал, распахнул ее и заорал:
— Эй, слушайте меня, воины моря, верные мои товарищи! Знаете, что сегодня пьем? Не просто гость к нам приехал. Пьем помолвку моей дочери и Мейнарда Чужеземца!
На мгновение повисла тишина, а затем раздался такой рев, что Альвдис подумала: «Потолок обрушится».
Но он, конечно, устоял.
ГЛАВА 15
Прошло довольно много времени, прежде чем Мейнарду и Альвдис удалось поговорить наедине. Сначала их усадили за стол, и Бейнир с будущим зятем принялись дотошно обсуждать детали сделки. Брак всегда оставался сделкой, во всех землях, а потому Альвдис почти не слушала и лишь любовалась человеком, который только что сделал для нее невозможное.
Обсуждали «женский дар» — те самые дары и часть имущества, которые получает девушка после замужества; если потом ее муж погибнет, этого имущества никто ее лишить не вправе. Мейнард был достаточно щедр, чтобы удовлетворить запросы Бейнира; Альвдис подозревала, тут не обошлось без Сайфа, который за годы жизни во Флааме научился прекрасно разбираться и в местных обычаях, и в местных ценностях. Франк привез золото, серебро, различную утварь, а ещё Альвдис полагался домашний скот. Но коров и овец не стали тащить во Флаам, оставили в Хьёрте пастись на лугах. Разумное решение. Хотя, зная Сайфа, тот мог бы и подшутить над Мейнардом, намекнув, что все нужно везти…
Сделку обсуждали несколько часов, у Альвдис голова кругом пошла, однако девушка не уходила — в конце концов, это было ее замужество. Наглядевшись на Мейнарда, они теперь внимательно слушала. Обычно такие сделки заключались в присутствии всех родственников с той и другой стороны; Бейнир и его семейство присутствовали, также в качестве приближенных переговоры слушали Эгиль и Тинд, а у франка никаких родичей не имелось, о чем он поведал. Альвдис казалось, отец был этому даже рад. Стерпеть одного Мейнарда по соседству еще ладно, а вот если бы сюда приехала франкская родня, разногласий было бы не избежать.
Наконец, опустошив бочонок вина и блюда с едой, стороны договорились и торжественно ударили по рукам. Скреплять помолвку решили назавтра, а свадьбу играть через две недели. Бейнир поворчал было, что чересчур уж поспешно, как бы кривотолки не пошли, однако Далла и тут вмешалась.
— Никто не скажет ничего дурного, — сказала она, — а если Альвдис дала обещание ещё на Йоль, и кольцо дарила, тут и вовсе говорить не о чем. Я сделаю так, чтобы все об этом узнали. Завтра ей волосы покроем.
На том и порешили.
После этого девушке полагалось уйти и готовиться к завтрашнему дню; Далла вызвалась пойти с нею, так тоже полагалось, чтобы дать наставления. Уходя, Альвдис жалобно оглянулась на Мейнарда, и тот ответил еле заметным жестом.
Когда оказались в спальне Альвдис, мачеха задумчиво сказала:
— Не ожидала я такого…
— Спасибо тебе, — поблагодарила ее девушка, — я не думала, что ты так поддержишь меня.
— Потому что мы с тобой никогда не пытались друг друга понять. Так? — Далла присела на кровать, сложила руки на коленях. Сейчас она вовсе не выглядела высокомерной. — Бейнир любил твою матушку, Альвдис, очень любил. И когда он взял меня в жены, я боялась, что ты станешь напоминать ему об этом, и он будет жалеть о ее гибели больше, чем жалел… Но так не случилось. Я была строга к тебе, потому что так я понимаю воспитание. И это не худший путь, как я думаю. Но у тебя благородное и смелое сердце, и я рада, что ты тоже полюбила.
Альвдис присела рядом с ней.
— Теперь ты знаешь, какой это страх и какое счастье, — продолжала Далла. — Ты еще научишься бояться по-другому. Когда он уходит, и ты не знаешь, вернется ли. Когда он учит вашего сына держать меч, и ты понимаешь: однажды твой мальчик выйдет на поле боя и, может, там падет. Пока сама не увидишь этого, не осознаешь так остро. Но ты знаешь, что твой супруг тоже боится, когда уходит, — боится никогда больше тебя не увидеть, и так рад, когда ты ждешь его на причале. Понимаешь, о чем я говорю?
Альвдис кивнула. Она многое хотела сказать мачехе, но не знала, примет ли это Далла сейчас. Та, по всей видимости, уже если не пожалела о приступе откровенности, то не пожелала сейчас продолжать этот разговор.
— Хорошо. А теперь давай подумаем, какое платье ты наденешь завтра.
Уже когда сгущались сумерки, в окно Альвдис постучал Сайф. Она выглянула, радуясь, что друг снова здесь. Сарацин за столом переговоров не сидел, однако она не сомневалась: за обширные познания Мейнарда в этой области благодарить нужно именно его, и еще, по всей видимости, рыжеволосого дружинника, который теперь был главным среди воинов соседа.
— Госпожа, Мейнард велел передать, что ждет вас внизу, у причала.
— Иду. Спасибо тебе, Сайф.
— Я всегда рад служить вам.
Альвдис быстро расчесала волосы, пока еще свободные, и вышла из комнаты. В зале продолжался пир, однако воинам не было никакого дела до девушки: они уже перешли к похвальбам и клятвам, и повод, который сегодня был озвучен для праздника, забылся. Завтра утром его вспомнят, а сегодня это уже не имеет значения.
Встречные радостно поздравляли Альвдис, кое-кто подшучивал над нею, но по-доброму. Хотя помолвка оказалась для всех неожиданностью, никто не посмел бросить косой взгляд. Альвдис снова восхитилась способностью Мейнарда превращать людей в если не друзей, то в благожелательно настроенных. Будь на его месте кто-то другой, Бейнир бы даже слушать его не стал, а соседи перешептывались бы года два, не меньше. Но Мейнард… Его франкское колдовство явно включает не только умение убивать, разворачивая крылья. Кстати, нужно спросить жениха об этом.
Она его и правда отыскала неподалеку от кнорра, на котором возились люди, укладывали парус. Мейнард за ними не наблюдал, для того имелся тот самый рыжеволосый Рэв, покачивавшийся от выпитого вина, но дело свое знавший. Франк стоял на каменистом берегу, скрестив руки на груди, и смотрел на спокойную сегодня воду фьорда. С наступлением весны она вновь приобрела темный синий цвет.
Набегавшая волна лизала гальку почти у самых сапог Мейнарда, откатываясь назад с еле слышным шорохом. Альвдис остановилась рядом, и Мейнард взял ее за руку.
— Хорошо, что ты пришла.
— Как я могла не прийти? Я хочу услышать ответы.
— Все сразу? — Он поморщился. Мейнард на переговорах за высоким столом пил немного, потому выглядел как обычно. — Боюсь, это долгий рассказ.
— Пойдем, — Альвдис потянула его в сторону от причала. — Далеко уходить не станем, будем на виду. Но я не хочу, чтобы другие нас слышали.
Они отошли шагов на двести, и Альвдис присела на большой камень; Мейнард опустился рядом, не выпуская ее ладонь их своих.
— Почему ты не сказал мне? — спросила девушка сразу. — Все это время я думала, что ты монах, и терзалась, не зная, смогу ли быть с тобою. Хотя мне очень хотелось.
— Тому имелось много причин. И одна из них как раз та, что я не хотел тебя огорчать, если… если бы не решился.
— Но ты говоришь, что любишь меня. Это так?
— Это самая прекрасная правда, которую я когда-либо произносил. — Мейнард взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе. — Да, Альвдис. Я полюбил тебя.
— А я тебя, — ответила она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Казалось бы, смеяться надо, а не плакать, а вот поди ж ты…
Мейнард легко прикоснулся к ее губам своими и тут же отодвинулся.
— Скоро мы станем мужем и женой, и тогда никто не посмеет отнять тебя у меня, а пока не станем гневить твоего отца и целоваться на глазах у всей деревни, — весело заметил он. — Так вот, я не дал ответа на твой вопрос. Именно потому, что ты стала мне дорога, я не хотел огорчать тебя больше, чем необходимо. Какое-то время после освобождения я все ещё думал, что уеду. Все-таки я нездешний, да и Бог… Я не давал обетов, Альвдис, но в монастырь пришел не просто так. На мне было много грехов.
— Каких? Что ты сделал?
— Вот это уже история совсем длинная. Обещаю тебе рассказать, только после того, как нас объявят супругами. И не потому, что боюсь — вдруг ты откажешься быть моей. Для тебя, для твоего народа то, что я делал, считается подвигами. Я много убивал, Альвдис, и в какой-то момент это переполнило чашу моего собственного терпения, понятий о чести, о совести, о той самой справедливости, которую так любит поминать твой отец… Убивал не только руками — даром. И пусть я с ним родился и он для этого предназначен, я переступил черту. Я больше не смог быть таким и ушел в монастырь. Не просто так, поверь. Но я не желаю омрачать эти дни воспоминаниями. Они в прошлом, где им и надлежит быть. Потом я расскажу тебе об этом, чтобы ты поняла, как я стал таким и что вижу во сне по ночам. Пока я еще… не могу.
— Хорошо, — кивнула Альвдис, — ты скажешь мне, когда захочешь. Я верю тебе. Ты ведь держишь свои обещания, я знаю.
— Так и есть. В общем, я не желал тебя огорчать сильнее, чем можно. И потому попросил у тебя времени, чтобы убедиться: я именно так хочу решить, ни Бог, ни совесть не против этого. Я все ещё на Йоль обдумал, но выждал, укрепился в своем решении. И не жалею о нем, и никогда жалеть не стану.
— Все равно тебе тяжело отречься от своего Бога…
— Нет, — Мейнард покачал головой, — теперь уже нет. И сейчас я не думаю, что это отречение. Нет во мне ни гнева, ни разочарования больше, ни отчаянной мольбы. Просто… пустота, в которую войдет нечто иное — твоя вера, твои законы и боги. Я сейчас словно порожний сосуд, из которого яд выплеснули, ополоснули, а новое пока не влили. Это ненадолго. — Он поцеловал ей ладонь. Прикосновение губ было сухим и горячим. — Всего две недели подождать, и мы будем, как у вас говорят, пить свадьбу, а потом я отведу тебя в свой дом.
— У нас, — поправила Альвдис. — У нас говорят.
— Да, у нас.
— А ещё ты научишь меня своему языку.
— Конечно, научу. Нужно ведь тебе понимать, когда я буду ругаться.
Альвдис засмеялась.
— Хорошо, что ты не монах. Ведь я уже была готова на что угодно. Отец не понимает, как близко он подобрался к истине.
— Ты о чем говоришь?
— О том, чтобы стать христианкой. Для меня это было бы… сложно. Но ради тебя…
— Нет, Альвдис. Тут другое, ты в своих богах не разуверилась, они с тобой. И если бы так поступила, была бы несчастной. Или же нет?
— Не знаю. Здесь это все равно не имеет смысла. Как ты сказал, тут и вашей церкви нет ни одной.
— Все верно. Ну, а теперь расскажи мне, как у вас проходят свадьбы? Я осенью лишь краем глаза смотрел, больше работал. Сайф и Рэв мне рассказали, как отца невесты уговаривать, а к свадьбе мы еще не приступали.
На следующий день, как полагается, провели обряд помолвки: Далла, как хозяйка усадьбы исполнявшая заодно роль жрицы в храме, соединила руки влюбленных, а невесте на колени положили молот Тора, и с этого мига помолвка считалась скрепленной. Волосы Альвдис, до сих пор свободно развевавшиеся на ветру, теперь закрыли покрывалом, которое можно будет сменить на другое уже после свадьбы и носить постоянно. Однако Мейнард шепнул невесте: ему так нравятся ее волосы, что он позволит ей дома покрывало не надевать. Альвдис в ответ шепнула ехидно, что тогда она ему позволит приходить в спальню, и поняла в этот миг: все стало гораздо проще.