Периодически из воспоминаний его вырывали встречающиеся то близко к дороге, то на значительном расстоянии от неё, небольшие поселения, занимавшие крайне мало места в раскинувшейся вокруг бесконечно белой глуши. Те, что располагались недалеко у дороги, имели привычного деревенского вида небольшие дома. Но таких он увидел всего два. Или три, — Ник не считал. А вот те, которые стояли вдалеке от не прерывавшего своё мерное движение авто, привлекали взгляд своими конусообразными формами строений.
Сквозь пелену из безрадостных мыслей и обрывков из прошлого до сознания Ника в эти моменты долетали слова Анура, сообщавшие о том, что это чумы кочующих ненцев.
Ник так и не понял, что такого увидел в одном из подобных стойбищ его спутник, внезапно свернувший с дороги и радостно объявивший, что половина пути уже пройдена. С трудом отодвинув край рукава толстой куртки, пожалованной ему новым знакомым, Ник взглянул на часы и поразился — прошло уже несколько часов с тех пор, как они покинули Нарьян-Мар.
Их автомобиль, медленно подъезжающий к выстроенным в каком-то особом порядке чумам, не мог остаться незамеченным. Стоило только остановиться и заглушить уставший мотор, как сразу машину окружили незнакомые люди — в основном детвора, жадно всматривавшаяся в прозрачные стёкла.
«Заглядывают, будто чуда ждут», мелькнуло у Ника в мыслях. Он вышел вслед за Ануром и столкнулся уже с другими, более взрослыми жителями этого места. Это были, практически все, мужчины, одетые в странные, похожие на дублёнки объёмные одежды, расшитые или разрисованные — Ник не понял сразу — замысловатыми узорами. Правда, некоторые носили ещё более объёмные меховые шубы, и отчего-то парню казалось, что это больше похоже на то, как если бы они обмотались плотно очень широкими меховыми шкурами.
Некоторые из этих странных мужчин обнимали сердечно Анура, улыбаясь, косясь на его спутника, и размахивая руками для сопровождения своих слов, произносимых ими на непривычном и незнакомом Нику языке. Слова эти резали слух, возвращая молодого мужчину в паническое состояние неизвестности, неопределённости. Но когда эти представители северного народа подошли и к нему, то он услышал обычную русскую чистую речь, правда, с немного странным… акцентом.
Позже, когда пройдёт немного времени, Ник поймёт, что то вовсе не акцент, а особый стиль разговора — когда в предложения впускают только самые главные слова, оставляя все остальные за пределами звука, для силы воображения, живущего у каждого из них в душе. Вот так, представляя невесту, оставляют открытыми лишь её лицо да волосы, заставляя горячего жениха самому рисовать в беспокойных картинках всё то, что скрыто от глаз за толстыми мехами или летними, закрытыми одеждами.
— Да, спасибо… Рад видеть вас… Рад приветствовать… — пытался быть вежливым и внимательным Ник, пожимая ответно крепкие и сухие мужские руки.
А когда все имена уже были названы, двоюродный брат Анура пригласил их в свой чум — огромный, похожий размерами своими на небольшой, привычный нам дом, зато наружным видом своим напоминавший те далёкие времена, когда ещё мамонты топтали ногами своими эти тундровые земли. И в нос растерянному мужчине ударили странные запахи — чего-то кислого, чего-то горького, и даже немытого, разбавляемого пряным ароматом редких засушенных трав да морозным воздухом, проникавшим сюда сквозь отверстие в крыше и в широкую щель откинутого полога.
Здесь путников встретили радостные женщины — все как одна старшие и младшие сёстры Нынэля. Каждая из них была занята своим делом: кто-то готовил, помешивая слишком большим половником парующее варево в казане над костром; кто-то наносил иголкой и ниткой уже примеченные Ником узоры на толстые одежды; а кто-то смеялся, играя с тряпичными куклами.
И карусель заливистого юного смеха, звонких женских голосов и мужских диалогов в смеси с дурманящими запахами не дала молодому мужчине опомниться, как уже в руки ему сунули миску с тем самым горячим из казанка. Потом он видел глаза напротив, ждущие, что отведает и попросит ещё. И Ник пытался глотать невкусную, жирную пищу, предложенную ему от чистого сердца, запивая её очень сладким горячим чаем. Глотал через силу, морща нос от невообразимого аромата этого мясного блюда, и боялся принять, что вот в таком же примерно чуме ему предстоит прожить неизвестно ещё сколько дней. Что ложиться спать он будет немытым и в одной и той же одежде, укрываясь дублёной шкурой оленя вместо мягкого одеяла. Что рядом с ним будут спать такие же грязные чужие люди, вперемешку мужчины и женщины, со своими немытыми детьми.
И хотелось ему проситься остаться здесь, чтобы не ехать дальше, чтобы как можно ближе быть к тому, что зовётся городом. Да и кто его тут найдёт? Кто сунется в эти, забытые Богом, места? Ведь и люди, сидящие рядом на толстых подстилках, могут в любой момент по просьбе Анура сорваться с места, увлекая за собой и его, — и ищи ветра в поле.
Но озвучить такие мысли ему не дал сам Анур — после плотного угощения он завёл разговор со своим братом о снегоходе. Брат внимательно слушал, кивал, затем встал и жестом позвал их за собой. Выйдя из чума, он направился к другому, такому же, только меньшему размером. А когда все трое вошли внутрь, Ник ещё один раз поразился — неужели же у этих людей, ведущих доисторический образ жизни, может вот так, под грязными шкурами, стоять в ожидании своего часа мощный зверь, блеснувший всем корпусом под яркой полосой света, проникшей сюда вместе с людьми.
Этот снегоход был рассчитан не на одного человека — как минимум на двоих. Впервые за этот день огонёк жизни вернулся в глаза Ника, уже мысленно сжимавшего своими ладонями рукояти руля. Его так и подмывало оседлать этого, пока тихого, монстра, и умчаться отсюда по белоснежному покрывалу куда-то вдаль. Вдаль. И пусть по обе стороны фонтаном поднимается к небу потревоженный снег, Ник лишь улыбнётся и выкрикнет громко: «Э-э-эй! Эге-гей!»
Заметив восторг гостя, хозяин снегохода ласково погладил его обветренной рукой по сиденью.
— Я называю его Нопой, что значит единственный. Но ты, — тут же хитро прищурил он узкие глаза, — за руль не сядешь. Анур сядет.
И вот уже они верхом на рычащем снегоходе несутся прочь от ненецкого стойбища, прихватив с собою две сумки — одну с вещами Ника, другую с продуктами, заботливо сложенными Нынэля ещё утром. Ещё не усели скрыться из видимости дымы гостеприимных чумов — оглянёшься нечаянно и увидишь их, несущихся к небу столбами, — как уже перед путниками предстало огромное стадо почти полностью белых оленей. Они разрывали снег и искали под ним то, чем ещё можно было наполнить желудки, при этом цепляя друг друга своими ветвистыми рогами, а недалеко от них кто-то ещё влез на что-то, напомнившее Нику сани, и махал им, махал двумя руками, то ли приветствуя, то ли прощаясь.
— Это олени брата! — с гордостью прокричал Анур Нику, сидевшему за его спиной.
А тот всё смотрел на прекрасных животных, ничуть не напуганных рёвом проносящегося мимо них железного зверя.
Когда и олени остались далеко позади, два человека продолжали прорезать неглубокие полосы в девственно-чистом снежном покрове, не встречая более никого на своём пути. Лишь изредка казалось Нику, что краем глаза он ловил мимолётное движение какого-то небольшого белого хищника, тут же сливавшегося с таким же белым покрывалом. Вскоре ветер и холод начали проникать под многослойную одежду мужчины, заставляя сильнее кутаться в, итак до максимума натянутый, капюшон. Затем окончательно онемели пальцы на руках, но прятать их было нельзя, ведь нужно держаться, и Ник пожалел, что сунул рукавицы, одолженные ему Ануром, куда-то в сумку. И он стал поочерёдно отогревать их в глубоких карманах куртки, потому что капризничать и просить остановки ему претило. Тем более, что у Анура, ведущего снегоход по этому бездорожью без каких-либо указателей, и вовсе не было возможности отогревать свои руки хотя бы так.
Уже из того яркого и лёгкого путешествия на снегоходе, каким Нику изначально представлялась эта поездка, она превратилась в пытку временем, холодом и ветром. Но он терпеливо молчал, справедливо полагая, что раньше, чем смогут, они никуда не приедут. И, понимая, что когда-нибудь этому всё же придёт конец, стискивал зубы и упорно вглядывался в даль, всё так же не радовавшую никаким иным цветом, кроме ставшего тёмным неба и всё того же белого снега.
А когда уже совсем стемнело, впереди они увидели хоть и далёкие, но отчётливые огоньки, и тогда Анур, повернув голову к Нику, опять прокричал:
— Вот! Это дом Ясавэя! Приехали!
Глава 4
Затёкшие и замёрзшие ноги не слушались Ника, но нужно было встать хотя бы потому, что странное убежище, не похожее ни на дом, ни на уже виденные чумы, обещало молодому человеку радость тепла и горячей еды. А ещё сон — долгожданный, желанный и успокоительный, который окутает его своей милостивой темнотой, путь даже на чуждых, неприятно пахнущих шкурах некогда живых оленей, пусть даже ему не улыбнётся стянуть с себя прилипшую от пота свою и чужую одежду.
Вблизи тот свет, который они увидели, как думалось Нику, издалека, оказался не таким уж и ярким отсветом живого огня, проникающего сквозь окна этого странного дома. Парень окинул взглядом частично накрытые зачем-то шкурами очертания тёмного дома, выделяющиеся на фоне чёрно-синего неба, и вдруг осознал, что рядом громко лают собаки. Они не пытались кусать, но лишь отогнать чужака, посмевшего нарушить покой засыпающей тундры.
Глаз достиг ещё один источник света — это открылась дверь, и в проёме показалась фигура человека. На секунду человек замер, всматриваясь в наружную темень, затем громко крикнул собакам:
— Ая́н! Ляля́! Свои — молчать!
Анур уже произносил какие-то слова на своём родном языке — наверное, это было приветствие. А Ник всё не мог сдвинуться с места, так и стоял у снегохода, не решаясь двинуться вслед за своим спутником, уже крепко пожимавшим протянутую ему руку хозяина, вышедшего, наконец, за пределы порога.
— Ну, что стоишь, друг?! Проходи, — с неизменной улыбкой говорил Анур, указывая рукой в направлении открытой двери.
И Ник безропотно сделал несколько шагов навстречу. У самого порога он остановился, коснувшись рукавом куртки плеча Анура, — ведь человек, вышедший к ним, и не подумал сдвинуться с места, преграждая прибывшему гостю дорогу. Ник смотрел на него сверху вниз — тот был ниже его на целую голову — и постепенно понимал, что перед ним старик. Глубокие морщины, покрывавшие всё его лицо, не разглаживал уже даже морозный воздух. В глаза бросились те же высокие скулы, делавшие лица виденных сегодня людей широкими, иногда почти круглыми. Казалось, что эти скулы подпирают собою нижние веки, отчего глаза старика были похожи на узкие чёрные щели. Но эти щели глядели на молодого мужчину внимательно, не отрываясь и не моргая, заставив поёжиться от пробежавшего по телу озноба. Старик вышел из дома без шапки, и Ник видел, что волосы его такие же чёрные, как и шевелюра Анура, и даже подстрижены так же — покрывают недлинными прядями уши и виски.
Весь осмотр длился не долго — всего несколько зависших в пространстве секунд. Затем острые иглы в глазах старика сменились откуда-то взявшейся добротой, и молодой человек произнёс:
— Ник. Я — Ник.
— Ясавэй, — ответил ему глухим и словно потёртым голосом хозяин этого места. А затем протянул руку, которую Ник тут же пожал, стянув с и без того онемевшей руки перчатку.
Ясавэй сделал шаг в сторону, тем самым приглашая гостей укрыться от холода и усталости в стенах его дома. Первым в помещение вошёл Анур, и лишь затем Ник, спиной ощущавший упиравшийся в него взгляд старика. В лицо пахнуло теплом, запахом дыма и дров, а до ушей донёсся негромкий стук прикрытой хозяином двери.
Даже здесь, у самого порога, стало понятно, что в этом доме есть несколько комнат, разделённых между собою стенами и низкими проёмами в них всё с теми же шкурами, служившими то ль занавесями, то ли дверями. Первая комната, где стоял сейчас Ник, была главной и самой большой. Она освещалась светом двух керосиновых ламп, стоящих в разных её концах и отбрасывавших замысловатые танцующие тени на стены, кое-где укрытые, словно коврами, шкурами животных. Но местами эти импровизированные ковры сменялись ровными рядами светлых лакированных досок. Только на следующий день гость поймёт, что обшит деревом весь дом изнутри, и уже поверх этой обшивки развешены шкуры.
В противоположную от входа стену, делившую дом как минимум на две части, была встроена большая, метра три в длину печь. От неё исходило тепло, и слышались даже треск огня и шёпот золы. На печи стояла посуда — опять чёрные, покрытые сажей, казаны. Почти сразу за первым проёмом, скрывавшим за собою другие комнаты, начиналась ещё одна внутренняя стена с таким же, скрытым пологом, проходом куда-то.
На полу в беспорядке разбросаны шкуры, по которым уже ступают разутые ноги старика и Анура. Осматриваясь, Ник также поспешил скинуть с бесчувственных ног надоевшую обувь.
— Снимай куртку, — бросил ему через плечо Ясавэй, принимая из рук Анура сумку с продуктами. — Здесь тепло.
— Это Нынэля собрала, — пояснял Анур. — А где Юля и Ябне?
— Ябне! У нас гости — выходи, накорми! — выкрикнул старик куда-то в сторону печи, затем добавил уже чуть тише для Анура: — А Юля спит — нездоровится ей.
Пока Ник искал глазами, куда же деть снятую куртку с сунутой в рукав, как в детстве, шапкой, приподнялся полог одной из комнат, и в помещение к мужчинам бесшумно проскользнула та, кого звал Ясавэй.
Светящимися любопытством глазами девушка вскользь коснулась Анура, подарив тому мимолётную скромную улыбку. Этого человека она знала с детства, хоть и редко очень он был гостем в их доме. А вот рядом с ним…
Рядом с Ануром стоял Золотой Дракон! Холодные глаза его отблёскивали сталью острых древних мечей и, подобно им, рассекавшим когда-то беспрепятственно плоть врагов, пронзали не тело её, но самую душу. На лице Дракона увидела Я́бне отчётливый отпечаток не выразимой словами тоски и вместе с ней проблеск пытавшейся бороться с этой тоской неясной надежды. И не было крыльев у Дракона — их съели печаль и усталость. Но всё равно им, забравшим прекрасные крылья, не победить ту упрямую жёсткость, что сомкнула губы его в твёрдую линию и отразилась хмурой тенью на высоком и светлом челе. И был он ростом выше всех в этой комнате, потому казалось девушке, что нависает Дракон над нею, закрывает плечами широкими от взора её всё, что находится у него за спиной, и опаляет кожу её горячим пламенем, оставляя пекучие ожоги под тонкой суконной па́ницей.
Сердце девушки забилось чаще, и, забыв произнести положенные слова приветствия, она кинулась к печи, затем к столу, затем заметалась по комнате, собирая отовсюду и снося в одно место всё то, чем могли сегодня хозяева привечать гостей. Стол был низкий, не выше пятидесяти сантиметров от пола, и сидеть за ним пришлось на подстилках, предусмотрительно разложенных вокруг.
Анур тоже вытаскивал из своей сумки продукты и расставлял их рядом с поданными Ябне строганиной, отогретыми уже в печи лепёшками, и мисками с горячей ухой из солёной рыбы. Благодаря Нынэля куски строганины, которые именно тут пришлось пробовать Нику впервые, он мог макать в острую горчицу или другие соусы, как расфасованные в привычные заводские упаковки, так и закатанные собственноручно женой Анура. От неё же на столе стояли в прозрачных коробочках цветные пятна овощей и фруктов, перетёртых с солью и специями свежих трав, и жареная оленина, которой за всю дорогу так и не съели мужчины ни кусочка.
— Какими судьбами? — спрашивал у Анура Ясавэй, когда первый голод был утолён.
— Хочу оставить у тебя ненадолго вот этого молодого, — ответил Анур, указав рукой и глазами на Ника. И улыбнулся так открыто и гордо, будто тот, о ком говорили, был самым лучшим подарком для ведущих уединённую жизнь людей. — Совсем ненадолго. Буквально на несколько дней.
— А сам?
— У меня же Нынэля и дети, — сам не могу остаться.
— Но я не видел в твоём доме детей, — удивился вслух Ник. — Не мог же я быть настолько невнимательным…
— Э-э, не печалься, друг. Они были в ту ночь у моей матери. Если всё будет хорошо, на обратном пути познакомишься с ними.
Внимательные и строгие, несмотря на улыбку, глаза старика остановились на Нике.