Прислонившись к косяку, несколько секунд просто любуюсь видом любимого мужчины в моём цветастом фартуке и с деревянной лопаткой в руках. Признаться, когда он в первый раз так облачился и принялся что-то готовить, поминутно сверяясь с рецептом на сайте, моей реакцией было недоверчивое изумление. И пусть грибной суп по консистенции напоминал скорее густой кисель, чем пюре, я всё равно была в восторге, о чём и сообщила начинающему повару, не скупясь на комплименты. Не так уж много мужчин способны радовать своих женщин подобным незатейливым образом! Смущённый щедрой и искренней похвалой Аллеон пообещал продолжить своим эксперименты завтра. С тех пор колдующий над продуктами сиир стал у нас привычным явлением.
— Значит, вопрос с институтом закрыт? — первым заговаривает он, не отвлекаясь от плиты.
— Ага. Экзамены кончились, да и с документами теперь всё улажено.
Мысль о том, что сессия подошла к концу и впереди меня ждёт несколько месяцев заслуженного отдыха в компании Аллеона, отзывается внутри удовлетворённым теплом. Улыбнувшись и сладко потянувшись всем телом, отделяюсь от косяка и принимаюсь помогать: достаю из шкафа тарелки, выкладываю приборы.
— Поскольку нисса Арквия выразила желание жить здесь, твоему переезду больше ничто не препятствует, — Аллеон выбирает момент и ловит мой взгляд. — Ты ведь не передумала?
— Разумеется, нет!
— Хорошо, — с небольшой задержкой отзывается он, отмирая и вновь возвращаясь к готовке.
Молча поджав губы, качаю головой. Почему он всё время во мне сомневается? Ведь шестой же раз уже спрашивает с момента нашего сюда переезда! Шестой! До сих пор не верит, что, соглашаясь носить браслет, я всё понимала и была совершенно серьёзна. Будто ждёт отказа. Даже спустя столько дней! Обидно и непонятно.
Праздничная атмосфера подпорчена, однако выяснять отношения я не готова: слишком бурлят эмоции, не хочу в запале сказать что-то действительно обидное.
Перетащив к себе пару листиков салата и красивый кусочек запеченного мяса, принимаюсь безжалостно его кромсать.
— Дари, — тихо зовёт Аллеон.
— Что? — выходит неласково, но я и не пыталась.
— Рраяр сказал тебе что-то неприятное?
Голос у него невесёлый. Я чувствую, как испытующе и внимательно он смотрит, пытаясь отыскать что-то на моём лице, но упорно изучаю содержимое своей тарелки.
— Нет.
Разговор на время еды прекращается сам собой. Сидящий напротив сиир отстранён и задумчив — его обычное для последних дней состояние. Сам он молчит, но я почти уверена, что причина в приближающемся двухсотлетии. Или, возможно, ему надоело это отражение и тесная жилплощадь. Если бы не сессия, давно бы прижала его к стенке и заставила признаться, в чём дело, но я всё откладывала. И вот теперь едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться с расспросами: надоело!
— Думаешь, я ребёнок? — начинаю с вызовом, едва он доедает последний кусочек. — Не понимаю, что делаю? По-твоему, я приняла браслет, чтобы потом в разных мирах жить?!
— Вовсе нет, — вздыхает.
— Тогда сколько можно спрашивать о возвращении?! Почему ты вечно во мне сомневаешься?
— Потому что перспектива отправиться со мной тебя не радует. Ты всегда хмуришься, когда мы об заговариваем. Что ещё я должен думать?
— Хмурюсь? Да потому что я одно и то же уже шестой раз повторяю!
— А ещё ты разговариваешь во сне, — добавляет мужчина, никак не комментируя мою реплику.
Вот теперь я смущаюсь. Мы по-прежнему спим в разных кроватях, даже в разных комнатах, неужели он правда что-то услышал? Квартира, конечно, маленькая, но не могла же я говорить настолько громко?
— Мало ли, какая мне ерунда снится?
— Ерунда? — усмехается он, изогнув брови. — Тебе снится Рраяр, если только я правильно понял многочисленные и весьма нелестные эпитеты.
— Вот же пакость! Даже во сне от него покоя нет!.. Я хочу поехать, Аллеон. Хочу, чтобы мы были вместе, веришь?
Встав из-за стола, он присаживается на корточки рядом со мной и, взяв мои ладони в свои, ласково их поглаживает.
— Верю, Дари. Просто подумал, что зря я, наверное,…
Что за мазохистская привычка излишне драматизировать? Зачем он это делает? Почему упрямо считает, что все мои чувства к нему сводятся к жалости? Это не так!
— Что?
Всё моё раздражение теряется в глубокой, мягкой зелени его глаз. Какой же он всё-таки красивый! Красивый, надёжный и самый родной. И весь мой. Весь в моём полном распоряжении. Давно пора начинать пользоваться этим приятным фактом.
— Ничего, — отзывается тихо, передумав объяснять.
Кажется, не одна я наслаждаюсь моментом. Не торопясь подниматься, Аллеон зачарованно смотрит на меня снизу вверх, и это почти как прикосновение — лёгкое, невесомое, но всё же вполне ощутимое и волнующее, — глаза, щёки, губы, шея — и снова губы. Пальцы, ласкающие моё запястье, заметно теплеют. Сиир всем телом подаётся вперёд — поцелует? Но он почему-то останавливается. Почему? Я ведь вижу, что ему тоже этого хочется!
Свободной рукой касаюсь виска неподвижно замершего мужчины, медленно очерчиваю скулу и, решившись, кладу ладонь на сильную шею, чтобы тут же потянуть его к себе.
— Нельзя, — хрипло шепчет, прикрывая наполняющиеся нечеловеческой тьмой глаза. — Суфур ещё не выветрился, помнишь?
— Ну и пусть, — отзываюсь, не в силах отвести взгляд.
Тянусь к нему, надеясь, что Лен не оттолкнёт. Если только попробует, я точно рассержусь и… Твёрдые, горячие губы встречают мои ещё на полпути, мгновенно затягивая в умопомрачительный, пьянящий и какой-то исступлённый поцелуй. Словно это в последний раз, и нам нужно взять от него как можно больше, чтобы не жалеть и никогда не забыть. Ошарашенная столь сильным и внезапным напором, я поначалу теряюсь, но Аллеона это не смущает: кипящего в нём желания с избытком хватит на нас обоих.
— Дари… — выдыхает в промежутках между поцелуями, жадно сжимая меня в объятиях. — Боги, Дари!.. Нам нельзя сейчас…
— Можно! — заявляю уверенно. — Я не боюсь.
Неправда, конечно. Боюсь, и ещё как. Но, если буду трястись каждый раз, когда ложусь в постель с собственным любимым мужем, у нас вообще ничего не выйдет! Да, Лен пока несколько не в себе, но ведь полмесяца же прошло, действие той травы уже должно было ослабнуть.
— Нельзя… — из последних сил спорит сиир, и, вопреки своим же словам, подхватывает меня под бёдра, тесно прижимая к горячему телу.
Мой тихий стон удовольствия сливается с его страдальческим. Уткнувшись носом мне в шею, он тяжело дышит, а я, понадёжнее обхватив его ногами, ласкаю широкую спину. Сквозь футболку отчётливо чувствуются три твёрдые пластины. Неприязни они не вызывают: я настолько привыкла, что уже не считаю их чем-то пугающим. Это, наверное, слегка ненормально, учитывая, что я не так давно узнала о сиирах и прежде никакие отклонения меня не привлекали, но теперь все эти звериные черты кажутся даже интересными. Правда, только в ограниченных количествах. Если Аллеон совсем обернётся, ни о какой близости и речи не будет.
— Ничего, если ты немного изменишься, — шепчу успокаивающе, видя, как ему тяжело.
Лен буквально впивается в меня недоверчивым взглядом:
— Полуоборот?
Поёжившись, киваю. Понимаю что, он вряд ли ожидал подобного заявления, но зачем же так жутко смотреть? Как на допросе прямо! С пристрастием! Весь романтический настрой спугнул.
Видимо, он тоже это замечает, потому что тут же мягко касается губами шеи.
— Прости, — едва различимый выдох, от которого я вся покрываюсь мурашками.
Осторожный поцелуй возле ключицы, ещё один, уже выше и гораздо смелее, и я сама приглашающе наклоняю голову. Прикрывая глаза, сжимаю его плечи, скольжу ладонями по груди, а потом вдруг замечаю, что мы добрались-таки до кровати. Лен опускает меня на подушку и, глядя в глаза, ласково проводит по шее самыми кончиками пальцев:
— Я тебя люблю.
Я знаю это. Поняла, — почувствовала, скорее, — ещё тогда, когда он без раздумий бросился за мной в неизвестное отражение. Теперь же, несмотря на важность момента, меня разбирает смех:
— Если ты сейчас скажешь ещё и что-то вроде: «Не бойся»…
— Я тут в любви признаюсь, а тебе, значит, смешно?
Я точно знаю, что он не сердится. Многообещающе прищурившись, Аллеон принимается нарочито медленно раздеваться, пристально наблюдая за моей реакцией.
Взгляд тут же прикипает к загорелому, безумно соблазнительному телу, постепенно появляющемуся из-под белой футболки. Чёрные глаза и бронированные щитки, обнимающие его плечи, нисколько не мешают моему чувству прекрасного наслаждаться.
Когда Лен кладёт руки на пояс своих джинсов, плавно очерчивая пряжку ремня и будто бы раздумывая над необходимостью их снимать, желание вмешаться и ускорить процесс становится почти неодолимым. Насладившись эффектом, вместо того чтобы перестать измываться, Аллеон только улыбается, и улыбка эта получается такой искушающей, что я уже не выдерживаю.
— Продолжишь издеваться — я тебе приватный танец устрою! Будешь смотреть, но не трогать!
— М-м-м, — сыто жмурится он, и широкие ладони обхватывают мои лодыжки, чтобы чувственным движением пройтись до самых бёдер, — мы можем вернуться к этому вопросу позднее?
— Я подумаю, — улыбаюсь, ощущая, как его пальцы изучают тонкое кружево трусиков, отчего по телу разливается предвкушающее тепло.
Во взгляде Аллеона что-то меняется. Игривое настроение отступает, сменяясь нетерпением и откровенным желанием. Он больше не дразнит, быстро стягивает с себя остатки одежды, помогает мне снять сарафан и перехватывает руки, чтобы самому разобраться с нижним бельём.
Его горячая массивная фигура накрывает моё ждущее прикосновений тело. Ощущения настолько потрясающие, что ничто, даже заметно увеличившееся количество чёрных пластин и странная дрожь, уже не вызывает никакого беспокойства. Какая разница, как он выглядит? Важно лишь, что Лен рядом, что мы наконец можем дать друг другу то, чего обоим так давно хотелось — нежную страсть, гармонию тел и душ, чувство небывалой целостности.
Впрочем, благодаря стараниям его матушки (не к ночи будь она помянута!) с нежностью возникают вполне предсказуемые трудности. Жажда обладания захлёстывает сиира с головой, и он врывается в моё тело без всяких прелюдий. Глубоко, грубо, напористо. Хорошо, что к этому времени я уже успела достаточно возбудиться, иначе незабываемые впечатления были бы гарантированы.
— Тише, Лен, тише, — шепчу, стараясь привыкнуть и расслабиться. — Не так сильно.
Но он не слышит просьб, а стоны только подстегивают его двигаться быстрее. Влажный язык настойчиво скользит по шее, щекоча кожу острым кончиком. Короткие жгучие поцелуи больше похожи на укусы. Больно, да и следы останутся, но прямо сейчас такая обжигающая ласка — именно то, что нужно, чтобы тоже забыться, не замечать, как стремительно меняется тело нависающего надо мной мужчины.
По сравнению с этим животным безумием, мой прошлый любовник — просто мальчик-семинарист. Отчасти, конечно, так и есть — Аллеон в разы старше и опытнее, вот только сомневаюсь, что он всегда будет столь несдержан. Это всё та крышесносная травка. Как только она выветрится, он точно станет нежным, и это неплохо, но… Мне нравится и так, как сейчас — властно, бесстыдно, на грани изнасилования. Не пора ли начать волноваться о своём пошатнувшемся душевном здоровье?
Рывок — и комната переворачивается, а я оказываюсь прижатой к кровати. Лен притягивает к себе мои бёдра, наклоняется, чтобы быстро оставить вдоль позвоночника горящую цепочку поцелуев, и снова вторгается внутрь. Задыхаясь и отчаянно кусая губы, вцепляюсь в простынь. Остатки сознания ещё помнят, что кричать тут нельзя: стены слишком тонкие и окна распахнуты настежь. Соседи будут… Но тут он чуть меняет позу, и я всё-таки тихо вскрикиваю. Каждое движение приносит вспышку острого, болезненного удовольствия, от которого темнеет в глазах и пальчики на ногах поджимаются.
Понемногу возвращаясь из неги, не сразу понимаю, что что-то не так. Глаза открывать страшно, потому что меня не просто обнимают, а прямо-таки обвивают, причём в двух местах сразу, а на такие акробатические подвиги способно только одно существо.
— Лен? — зову наудачу, на всякий случай, не осмеливаясь пока пошевелиться.
Но вместо ответа тишину нарушает воркующее стрекотание прямо над ухом. На секунду замерев, сглатываю и обречённо приподнимаю веки. Надо же хотя бы оценить, насколько всё плохо.
Четырёхметровая, хищная зверюшка, пусть даже мирно настроенная, зрелище не для слабонервных. Я уже успела отвыкнуть от подобных потрясений, и от вида огромного сиира в столь непосредственной близости, аж дыхание перехватывает. Выглядит он так, словно к чему-то прислушивается. Ну, или что-то замышляет, хотя этот вариант нравится мне гораздо меньше предыдущего.
Непроницаемо-чёрные глаза на миг затягивает полупрозрачная плёнка, а затем он с нежным курлыканьем принимается меня обнюхивать. Во всех интересующих его местах. Длинный язык быстро мелькает у шеи, слегка касается обнажённой груди, живота, и нагло лезет ниже, вызывая нешуточную панику пополам со стыдом.
— Перестань, Лен, — прошу, пытаясь не показывать страха. — Не нужно.
Шевелиться в двойных объятиях весьма затруднительно, но животная непосредственность сиира — та ещё мотивация.
Энергичное ёрзанье в его кольцах зверь воспринимает как заигрывания, и становится только хуже. Взбудоражено-возбуждённо заворковав, он нетерпеливо отталкивает мою руку и утыкается-таки треугольной головой в низ живота, изрядно придавив к жалобно скрипнувшей кровати.
— Прекрати!
Собрав остатки храбрости, упираюсь в широкий глянцевый лоб, пытаясь сдвинуть его в сторону. Он вообще чувствует, когда его трогают? С таким же успехом можно со стенкой бороться!
— Аллеон!
Знала бы я, к чему приведёт попытка соблазнить собственного мужа…
Неожиданно он отстраняется. Освободившись от неподъёмного веса, снова пробую выбраться, и на этот раз змеюка мне даже помогает, добровольно распустив кольца, но, как оказалось, это просто смена позиции.
Моя кровать явно маловата для звериных игрищ, да и не рассчитана она на такой вес, но подозрительно оживившийся сиир ухитряется выписывать на ней круги, заперев меня в центре. Осторожно подтянув колени к груди, молча наблюдаю за его манёврами. Агрессии не заметно, но что-то я сомневаюсь, что смогу убежать. Да и надо ли? Если сразу и не поймает, то без проблем вынесет любую дверь и всё равно ведь достанет.
Держать дистанцию ему надоедает довольно быстро. Теперь он по-кошачьи нагло ластится, то и дело потираясь о меня своим длиннющим гладким телом и норовя обвиться вокруг, хотя последнее никак не удаётся: свернувшись компактным клубком, я стала слишком маленькой и неудобной. Огромный хищник всё так же ни на минуту не останавливается и лишь изредка издаёт то ли обиженное, то ли заискивающее стрекотание, упорно надеясь на лучшее. Я же, глядя на его быстрые, плавные движения, как ни странно, постепенно успокаиваюсь.
— И долго мы будем сидеть?
Ответное треньканье ничего не проясняет. Сиир по-прежнему извивается, время от времени дотрагиваясь до меня мелькающим языком или просительно заглядывая в глаза. Догадываюсь я, чего ему хочется! Обойдётся! Разве что погладить могу. Положив ладонь на его бок, меланхолично слежу за тем, как пальцы скользят по блестящему, сильному, невероятно гибкому телу. И вдруг замечаю, что одна из пластин на животе чуть приоткрыта, а за ней… Поспешно отдёргиваю руку и отвожу взгляд. Не хочу я такое рассматривать!
— Лен!
То ли встревожившись из-за громкого возгласа, то ли напрямую уловив эмоции, нервный змей с шипением и треском стискивает моё тельце так, что из груди вырывается стон. Испугавшись ещё больше, он тут же отпускает, а уже через секунду на кровати оказывается взъерошенный Аллеон.
— Ты в порядке? — спрашивает осторожно. — Сильно злишься?
Как и я недавно, он не шевелится, оценивая ситуацию.
Выдохнув, с облегчением приваливаюсь спиной к стене.