Переоделась в самое необходимое: теплый свитер, брюки, куртку; взяла из своего тайника деньги и небольшую книжицу — читать в дороге. Долго не задерживалась, боялась, что встретиться с бабушкой и придется битый час объяснять ей, куда и зачем она отправляется.
Автобус на Красноармейск должен был отправиться в 13–30. Ольга взяла билет до Черемухина, а там до Пырьевки рукой подать, как объясняла ей когда-то Лайма.
Сколько раз Лайма упрашивала её съездить с ней домой, но у Ольги все время не получалось: то бабушка заболеет, то проект сделать не успевает, — всегда находилась какая-нибудь причина. В последние же дни, когда Ольга переспала с Сергеем, она стала избегать Лайму.
… Ольга училась еще на третьем курсе, денег практически не хватало, они с бабушкой решили сдавать третью комнату какой-нибудь студентке. Ольга вывесила объявления возле института. Лайму устроили условия. Видно, деньги у неё водились, а в общежитии жить не хотелось. Тут они и подружились. Ольга, оказывается, училась на том же факультете, что и Лайма, только на три курса старше. Общие интересы еще больше сблизили девушек. Потом пришел из армии Сергей. Ольга познакомила их, на свадьбе была свидетельницей. Да кто еще, собственно говоря, мог ею быть: в группе Лайма («Божий одуванчик», — как прозвали её одноклассники) ни с кем не сошлась, держалась незаметно и отстраненно, но к Ольге привязалась безмерно. Может, это и толкнуло её в петлю? Предательство Ольги?
После свадьбы молодожены жили у Сергея, и Ольга на правах близкой подруги часто захаживала к ним, не скрывая, что ей нравится быть другом их семьи. Сергея всегда считала за младшего брата, ведь он был на два года младше её, рос, можно сказать, на её глазах во дворе. Они были, как одна семья: две сестры и брат.
Но в тот вечер, помнится, ей было как-то особенно одиноко, и она, как всегда, пошла к ним. Лайма уехала на выходные к отцу, Сергей был один. Он не ездил туда. У них с тестем были какие-то разногласия.
Сергей был навеселе, но Ольгу это не смутило: они часто выпивали вместе.
— Не обращай внимания, — сказал он, улыбаясь. — Встретил старых приятелей. Решили устроить сабантуй. Ни с того ни сего. Знаешь, я заметил, что так лучше всего получается. Хлебали пиво до шести. Если хочешь, можешь меня догнать. У меня есть водка, ликер. Будешь?
Ольга выбрала водку. Вскоре и ей стало весело.
— Ты только меня не целуй, — сказал вдруг Сергей заплетающимся языком, — не целуй, а то если Лайма узнает, мне — голова с плеч.
Почему он тогда сказал это, Ольга до сих пор не понимает. Может, решил поиграть с ней?
— Да ладно, — рассмеялась Ольга, — нашел о чем беспокоиться. Я тебя сколько раз при Лайме целовала? Встречались — целовала, расставались — целовала, и ничего.
— Ну то были дружеские поцелуи, а по-настоящему ты меня, пожалуйста, не целуй.
Зачем они завели тогда тот глупый разговор? И Ольга тоже была хороша: ей бы спустить все на тормозах, перевести в шутку — нет, черт за язык дернул, голова кругом пошла.
— Неужели ты так боишься моих поцелуев? — решила она поиграть с Сергеем. — А если я возьму и поцелую тебя по-настоящему?
— Не надо. Лайма мне голову оторвет.
— Так-таки оторвет? — стала подкрадываться к нему, как кошка, Ольга.
Они сидели на диване в гостиной, по телевизору показывал что-то скучное.
— И все же я попробую, — не унималась Ольга, — хотя это должен был сделать ты: именно я вас познакомила и свела. Ты меня за это ни разу даже не поблагодарил.
— Я не поблагодарил? — возмутился Сергей. — А сколько раз я тебе говорил спасибо? Сколько раз угощал мороженым?
— Ну, это все по-дружески, а вот из чувства благодарности…
Она была уже у самых его губ, в следующее мгновение жадно впилась в них. Что на неё нашло?
— Ах! Ах! — театрально вскочил с дивана Сергей. — Она все-таки совершила это, совершила, негодница! Да ты знаешь, что я теперь с тобой сделаю? Я тебя растерзаю, распотрошу! — набросился на неё в шутку и стал лохматить волосы.
Это завело её, но она, чтобы еще больше подзадорить Сергея, уперлась руками в его грудь.
— Ты! — взвизгнула громко. — Ты испортил мне прическу!
— Я? — выпалил Сергей.
— Ты, ты, ты! — зашептала она быстро и, неожиданно ослабив напор, снова прильнула к его губам.
На этот раз их уста не разъединились…
* * *
Автобус полз, казалось, как черепаха. До Черемухина почти два часа езды. Можно было и поспать, и выспаться, и вспомнить всё, что еще не позабылось.
Тогда Ольга вернулась домой счастливая, тело еще чувствовало его тяжесть и ласки. Но ощущение это скорее было связано с её телом, чем с образом Сергея. Теперь она понимала, что ей тогда вовсе не Сергей был нужен, а мужчина, просто мужчина. Сильный, внимательный, ласковый, не копающийся в её проблемах и не терзающий душу. Но, видно, так было угодно Богу, что на месте этого нужного тогда ей мужчины оказался именно Сергей. Как по иронии судьбы. Она ведь не сходила от него с ума, ей просто было хорошо с ним. Тогда она не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Если бы Лайма могла её понять… Но Лайма любила Сергея без памяти, а любовь, если она всепоглощающая, всегда крайне эгоистична. Этого-то, скорее всего, душа Лаймы и не выдержала…
5
Горюнов попал в конструкторский отдел, где работала Ракитина, перед самым обедом. Видно было, что рабочая атмосфера уже спала. Даже начальник отдела Белявский, невысокий, склонный к полноте добряк, и тот, что называется, «ловил гав».
Его стол стоял особняком в огромной, почти полностью заставленной кульманами комнате. Видно, ему не нашлось отдельного кабинета, а возможно, так было специально продумано для поддержания трудовой дисциплины. Но, даже несмотря на присутствие начальника, в заметном томлении сотрудников чувствовалось ожидание полуденного часа.
Горюнов безошибочно направился к его столику.
— Здравствуйте, — сказал он и сразу же представился.
Белявский удивленно посмотрел на него. Личность вошедшего Горюнова ничего ему не говорила.
— Чем могу быть полезен?
— Я хотел бы встретиться с Ракитиной Ольгой Викторовной, — сказал Горюнов.
Белявский нахмурился, глянул куда-то в сторону и, растягивая слова, проговорил:
— Кажется, и я хотел бы ее видеть. Секундочку, — проронил он вслед за этим, откинулся на свое кресло и, опять глядя куда-то в сторону, громко крикнул:
— Валерия! Валерия Кузьминична! Что там теперь с нашей милой Ольгой?
Из-за одного из кульманов выглянула светло-рыжая веснушчатая головка:
— Она на больничном, Глеб Сергеевич.
— На больничном, — флегматично сказал, обращаясь теперь к Горюнову, Белявский.
— Жаль, — с досадой в голосе сказал Горюнов. — А как давно? — спросил он после некоторой паузы. Их разговор напомнил Горюнову игру в испорченный телефон.
— Валерия! — снова позвал сотрудницу Белявский. — Как давно?
— Второй день, — ответила та, опять выглянув из-за кульмана.
— Второй день, — передал Белявский услышанное Горюнову. — А если не секрет, что она натворила?
— Пока ничего, не волнуйтесь. Она проходит по одному делу очень ценным свидетелем, — передразнивая манеру Белявского, ответил Горюнов.
— Ага, — понимающе хмыкнул тот и снова нахмурился. — Вам, конечно же, нужна её характеристика?
— Неплохо бы, — сказал Горюнов, не торопя собеседника. Ему понравилось с ним играть.
— А вам хорошая нужна характеристика или объективная? — Белявский, казалось, ничего не боялся. Он начинал нравиться Горюнову.
— Объективная, — наклонился к самому Белявскому Горюнов и шепотом сказал: — И неплохо бы её фотографию. Девять на двенадцать. Можно черно-белую.
На лбу Белявского снова собрались складки. Без выработки и принятия решения он, очевидно, действовать не мог.
— Филипп Филиппович! — после некоторой паузы громко позвал он еще одного сотрудника. Где-то в чаще кульманов раздался мышиный шелест.
— Я вас слушаю, — из ниоткуда появился плотный кучерявый мужчина лет сорока пяти в мятом сером пиджаке и с карандашом за ухом.
— Филипп Филиппович, помните, у нас где-то передовики были?
Теперь настала очередь задуматься Филиппу Филипповичу:
— Кажется… Да. На шкафу. Где же им еще быть?
Он подошел к высокому шкафу, забитому бумагами и вытащил сверху запыленный фанерный стенд. Затем, выудив откуда-то из-за шкафа тряпку, стер с его боков пыль и поднес к столу начальника.
— Вот, — протянул он стенд Белявскому.
Горюнов посмотрел на фото Ракитиной и нашел, что оригинал не так уж сильно и состарился.
— Вы разрешите, снять её фотографию?
— Пожалуйста, теперь все равно никто не соревнуется — времена изменились. Кто мы сейчас: передовики или отстающие, — сам черт не разберет.
Белявский произнес это с таким пафосом, с такой философской отстраненностью, что Горюнов едва не рассмеялся. Нет, Белявский — мужик что надо! В компании с ним, наверное, не скучно.
Горюнов поднялся, убирая фотографию Ракитиной в карман:
— Тогда я откланяюсь?
— А характеристика?
— Мне, собственно, нужна была только фотография.
— Так бы сразу и сказали, — обиженно пробубнел Белявский.
Когда Горюнов вернулся в горотдел, Михайлов еще был в кабинете. Он так и не смог уехать. Еремин хотел слышать все сам.
— Ваше задание выполнено, товарищ майор, — сказал Горюнов и протянул Михайлову фотографию Ракитиной.
— Хорошо, — как ни в чем не бывало произнес Михайлов. — Ты обедал?
— Еще нет, — ответил Горюнов.
— Тогда дуй на обед, а после заскочи, пожалуйста, в институт, где училась Лайма, и выясни адрес её родителей. С ними, я чувствую, нам тоже придется встретиться. Я тем временем еще раз загляну на квартиру Кравченко: возникли кой-какие вопросы.
— Тогда до вечера? — спросил Горюнов, обрадованный таким поворотом дела: он давно проголодался.
— До вечера, — сказал Михайлов и посмотрел на снимок Ракитиной.
«Фотогеничная», — подумал он.
Горюнова уже и след простыл.
6
Михайлов позвонил в квартиру, соседнюю с Кравченко. Дверь открыла невысокая пожилая женщина.
— Простите, пожалуйста, Алена Дмитриевна, я майор Михайлов из милиции. Я понимаю, что вас не так давно опрашивал следователь по поводу вашего соседа, Сергея Кравченко, но тут у нас появились новые вопросы. Вы не могли бы мне помочь?
Женщина подозрительно окинула Михайлова взглядом и, прищурив глаза, внимательно прочитала протянутое служебное удостоверение, потом раскрыла дверь и пригласила войти:
— Проходите.
Михайлов вошел. В гостиной Алены Дмитриевны сидела еще одна старушка. Михайлов поздоровался и с ней. Алена Дмитриевна жестом пригласила Михайлова сесть в кресло, сама опустилась на диван.
— Слушаю вас, Николай Николаевич, — сказала она и тут же объяснила своей подруге цель визита Михайлова:
— Товарищ из милиции, пришел узнать о Сергее, которого убили.
— А! — оживилась подруга Алены Дмитриевны. — Как жаль, что я так много пропустила — уезжала накануне вечером. Я тоже соседка, только живу этажом выше. Я и не думала, что она на такое способна, а она вишь как! Зарезала его, и где только столько дней скрывалась? Вы её поймали?
— Погодите, погодите…
— Елена Юрьевна.
— Елена Юрьевна, я что-то не пойму. Вы о ком говорите? — Михайлов был в недоумении.
— Как — о ком? О Лайме, конечно. Я ведь её тогда видела, перед отъездом.
Тут пришла очередь удивляться её подруге.
— Да что ты такое говоришь, Леночка. Лайма же умерла два месяца назад.
Старушка заерзала в кресле, потянулась к Михайлову за поддержкой, но Елена Юрьевна была непоколебима. Она прищурилась, будто обдумывая сказанное, и подтвердила:
— Вот и я была поражена. — Она выпрямилась и уставилась мимо Михайлова куда-то в стену. — Я даже остолбенела, когда увидела её. Ну, думаю, призраки в доме появились. — Елена Юрьевна перевела взгляд на Михайлова. — Она и прошла в квартиру, ни разу не обернувшись, как лунатик какой-то. Я наверху стою, спускаться боюсь, думаю, неужто покойники мерещиться стали? Ущипнула себя, когда она в квартиру вошла, — нет, живая я. Может, думаю, её ущипнуть надо было?
Михайлов не знал, что и сказать. Старушка вроде на выжившую из ума не похожа, но слова её вполне можно принять за бред душевнобольного. Без малейшего сомнения она утверждает, что видела покойницу.
— Елена Юрьевна, а вы не ошиблись часом? — спросил Михайлов. — Не с этой ли женщиной вы тогда столкнулись? — протянул Михайлов фотографию Ракитиной.
Старушка аккуратно взяла из его рук снимок, удалила его на расстояние вытянутой руки и, прищурившись, с минуту рассматривала. Потом вернула Михайлову.
— Да нет, нет, что вы, не эта. Та и полнее была, и лицом потемнее.
— Но может, разглядеть её как следует вам не позволяло освещение? — спросил Михайлов.
— Да куда там не позволяло, — обиделась старушка. — Это я, наоборот, в тени стояла, а она на свету.
Михайлов все же опять протянул ей фотографию.
— Посмотрите еще раз, пожалуйста, Елена Юрьевна, еще раз, — попросил он.
Старушка снова взглянула на фото, выпятила узкие губы. На лбу её собрались складки.
— Нет, не эта, точно.
— А как же быть с тем фактом, что Лайма умерла больше месяца назад? — повторяя слова Алены Дмитриевны, сказал Михайлов.
— Я и сама удивлялась и никому до сих пор об этом не рассказывала: еще за дурочку примут. Ну а вы как-никак милиция, наверное, должны знать, иначе как вам расследовать?
— Вы правы, — сказал, поднимаясь, Михайлов.
— Вы что-то еще хотели узнать? — спросила Алена Дмитриевна.
— Да. Как жили супруги Кравченко? Вы не замечали между ними каких-нибудь ссор или распрей?
Алена Дмитриевна немного подумала.
— Нет, нет. Знаете, чтобы так, как другие — с криками, с грохотом — такого никогда не было. Да и жили-то они у нас всего несколько месяцев — что там увидишь? Ну, встретишь иногда на лестнице, поздороваешься. Нет, нормально жили. Как все. Еще что-то?
Видно было, что она всей душой хотела помочь Михайлову.
— Да нет, кажется, больше ничего, — направился к дверям Михайлов. — Я, пожалуй, пойду.
Алена Дмитриевна закрыла за ним дверь и вернулась назад.
— Странная эта милиция, — сказала Елена Юрьевна. — Им правду говоришь, а они не верят.
— Да как же поверишь в то, что ты покойницу встретила?
— А что мне покойница! Я ведь рассказываю то, что видела, — возмущенно ответила Елена Юрьевна, — а не выдумываю!
* * *
Михайлов еще с минуту постоял на лестничной площадке.
Старуха, видно, совсем тронулась. Смерть Лаймы Кравченко официально зафиксирована. Её похоронили. Цветы на могиле давно, наверное, проросли. Но и просто так, ради красного словца, вряд ли старуха болтала бы. Выходит, она все-таки кого-то видела? Кого? Переодетую Ракитину? Но Лайма и Ракитина даже отдаленно не похожи ни ростом, ни комплекцией. Тогда кто приходил в квартиру Кравченко накануне убийства?
Михайлов вошел в квартиру потерпевшего и набрал по телефону дежурную часть.
— Это майор Михайлов. Горюнов еще не вернулся?
— Нет, товарищ майор. Тут одна женщина пришла, говорит, что она мать того, убитого, что без головы.
— Кравченко?
— Наверное.
— А Семенов у себя?
— Сейчас узнаю.
Через минуту в трубке снова раздался голос дежурного:
— У себя, товарищ майор.
— Тогда скажи ему, пусть свозит мать Кравченко на опознание и обратно с ней в горотдел. Я к тому времени подъеду.
— Передам, товарищ майор. Если объявится Горюнов, что ему сообщить?
— Пусть тоже срочно едет к себе, нам надо встретиться.
Михайлов положил трубку. Кажется, лед тронулся. Он еще раз посмотрел на фотографию Лаймы на стене. Все-таки что-то знакомое проступало в четких чертах её лица. Глаза у Лаймы почти, как у Ракитиной. И если подбородок Ракитиной приделать вместо подбородка Лаймы, они, кажется, буду неразличимы. Неужели они в жизни были похожи?