- Да чем мы портим-то? – обиженно спросил Кевин, отпуская его.
Питер всхлипнул, бросился в сторону, вытащил из травы свой велосипед и бегом бросился по тропе, ведущей к шоссе. Сейчас он ненавидел всё и сразу: и друзей, которых он перестал понимать, и русалку, которая получалась ни в чём не виноватой, и отца, который её купил, и себя. Себя больше всех: за то, что запутался настолько, что предпочёл сбежать, а не разобраться в ситуации.
Утром Ларри вышел покурить на веранду и нашёл сложенный вчетверо лист бумаги, на котором значилось: «Питеру от Йонаса». Конечно, он разбудил брата и передал ему послание. Когда Ларри вышел из комнаты, сонный Питер разорвал бумагу на мелкие клочки, не читая, и снова улёгся в кровать.
Офелия напрасно ждала его и в этот день.
Офелия (эпизод девятнадцатый)
Кончик карандаша хрупнул, как сухая ветка под ногой, и сломался. Питер зашарил по столу в поисках точилки, задел стопку изрисованных листов и лежащую на них коробку карандашей, всё полетело на пол. Он слез со стула, опустился на колени и пополз, собирая разбежавшиеся вещи. Кряхтя, выловил последний карандаш под кроватью, вернулся на место.
За дверью раздались лёгкие шаги, и в комнату заглянула миссис Палмер – сонная, с растрёпанными светлыми волосами, щурящаяся от света.
- Пирожок, ты почему ещё не в кровати? – нахмурилась она. – Второй час! Питер, быстро спать!
- Я сейчас, мам, - миролюбиво произнёс сын. – Уже ложусь.
Оливия Палмер подошла к письменному столу, заглянула через плечо Питера. На листе бумаги проявлялся целый мир: берег маленькой речки, кряжистые стволы больших деревьев с поникающими над водой ветвями, странные зелёные лошади, пасущиеся среди зарослей лиловых цветов.
- Из тебя вырастет художник, - мягко сказала миссис Палмер и поцеловала сына в темноволосую макушку, на которой вихры образовывали маленький «водоворот». – Но помни, что великие дела требуют хорошего отдыха. Ложись, пожалуйста.
Питер угукнул, повернулся и чмокнул маму в щёку. Улыбнулся:
- Папа не хочет, чтобы я становился художником. Он думает, что лучше быть инженером-конструктором. Сказал, что художники всю жизнь нищие. Вот я и рисую, пока не стал кем-то другим.
Мама покачала головой, глаза её погрустнели.
- Спать, Пирожок. А завтра я жду от тебя новых рисунков, - она погасила настольную лампу и добавила: - Я их очень люблю.
Когда шаги мамы затихли и щёлкнула замком дверь родительской спальни, Питер вздохнул, покинул любимое место за столом и в темноте пошёл к разобранной кровати. Через приоткрытое окно в комнату просачивалась ночная прохлада, пение птиц в саду. Питер завернулся в одеяло, сел в постели, прислонясь спиной к стене.
Спать не хотелось. Вот уже неделю он путал день и ночь, отсыпаясь до обеда и рисуя по ночам. Он чувствовал себя абсолютно здоровым, ел с аппетитом, играл с Агатой и Ларри то в волейбол, то в бадминтон и шахматы, слушал с отцом радио по вечерам, но…Но никак не мог избавиться от чувства, будто от его мира кто-то отхватил огромный кусок. Как бы Питер не старался отвлечься, нехватка части его привычной жизни ощущалась им постоянно. Телефон звонил, но мальчишка не поднимал трубку, точно зная, это звонят не ему. Чаще всего отцу или Агате.
Кевин звонил несколько раз после того самого дня на ручье. Мама звала Питера, он нехотя подходил, говорил: «Алло». Трубка захлёбывалась голосом Кевина Блюма, просила поговорить с ним, рассказать, что всё-таки произошло. Питер ровным безжизненным тоном отвечал, что разговаривать не хочет, что ему надо побыть одному. Кевин предлагал приехать или встретиться где-нибудь в городе, попить кока-колы… Питер отказывался.
- Я ничего не хочу, - произнёс он в трубку, подводя итог под четвёртым звонком школьного приятеля. – Оставьте меня в покое.
И Кевин больше не звонил.
А у Йонаса не было телефона, он и не мог позвонить. Обычно он просто приходил ухаживать за садом, и Питер его ждал. Но он не пришёл ни на следующий день после ссоры, ни через день. Питер слонялся по дому, выглядывая в окна, выходящие на сад или ворота, вздрагивал, когда раздавался собачий лай или голоса на улице. Но Йонас не приходил.
Через три дня отсутствия садовника миссис Палмер забеспокоилась. Спросила у младшего сына, здоров ли Йонас. Питер только руками развёл.
- Может, тебе стоит заглянуть к нему домой? – спросила мама.
- Мы поссорились. Я не поеду, - буркнул Питер.
Очень тяжело было произнести это вслух. Как будто то, что не прозвучало, могло не существовать вообще. Приснилось, придумалось. Озвучить это означало признать, что случилось что-то неправильное, плохое и даже постыдное, если задуматься. А задумываться приходилось постоянно, потому что занять мысли другим не получалось. Без Йонаса и Кевина мир не был прежним, он стал неуютным и вызывал раздражение. Как яблоко, надкусанный бок которого противно видеть, хотя ты помнишь, что это просто яблоко, оно вкусное.
Первые дни Питер активно взращивал в себе обиду. Размышлял о том, что Кевин прав, что Йонас врун, что-то скрывает, хочет подтолкнуть Питера к чему-то плохому непонятно зачем. Чтобы можно было дуться на Кевина, Питер вообразил, что теперь они с Йоном друзья, а Питера решили сделать лишним. Силы богатого воображения и обиды хватило на три дня. Дальше Питер почувствовал виноватым только себя.
«Это не они от меня отвернулись, а я от них ушёл, - думал мальчишка, ворочаясь ночами без сна. – Я сам придумал, что Йонас хочет мне навредить, потому что испугался Офелии. И на Кевина обиделся вообще по-глупому. И остался один»
Офелия. Всё началось с неё.
Питер вздохнул, повозился, плотнее заворачиваясь в одеяло. Посмотрел на занавеску, покачиваемую ветром из приоткрытого окна. Она то вздувалась, как парус, то опадала. Будь Питер помладше, он нафантазировал бы себе привидение, сам себя перепугал и разревелся бы. Но нет, он вырос, он больше не верит в то, что духам из мира мёртвых настолько нечего делать, что от скуки они могут прийти пугать толстого пацана.
«Да кому я вообще нужен?» - с тоской подумал Питер, сталкивая на пол подушку.
Офелия. Он нужен ей.
«Она. Тебя. Обняла», - отчётливо подсказала память голосом Йонаса.
Обняла. Как маленький Питер сам бросался в распахнутые объятья мамы, обхватывал её за талию и замирал так, чувствуя, как отступают все печали, страхи, проблемы. Как он спешил обнять отца, возвращающегося с работы. Они даже бежали с Агатой наперегонки, вопя: «Я быстрее! Мой папа!». Так и Офелия поспешила обнять того единственного, кто был к ней добр и не равнодушен. Йонас это понял, а он, Питер – нет.
Мальчишка решительно выпутался из одеяла, на цыпочках подошёл к окну. Целый мир снаружи спал, укутанный в облака. Ночь даже звёзды и луну потушила, чтобы не светить в окна тех, чей сон тонок и чуток. А может, для того, чтобы Питер смог уснуть. Но ему спать совсем не хотелось. Тоскливое, тягостное чувство своего и чужого одиночества выгнало Питера Палмера из тёплой постели и заставило выйти во двор босиком и в одной пижаме. Он прокрался так тихо и осторожно, что даже бишоны его не услышали.
В саду было темно и страшно. Не горел ни один фонарь, в кустах что-то шуршало, и Питер предпочитал думать, что это кошка. Морщась, он проковылял по дорожке, усыпанной мелким гравием, задел мамину плетистую розу, и та радостно обдала его холодными каплями с листьев. Прямо из-под ног прыгнула то ли лягушка, то ли жаба, заставив Питера отпрянуть и пробормотать:
- Прости. Я тебя едва заметил в темноте…
Он сошёл с дорожки и несколько секунд постоял в мокрой после дождя траве у кустов смородины. Высоко над ним в ветвях старой яблони пела птица. Питер точно знал, что певунья - маленькая и невзрачная, но никак не мог вспомнить её названия. Стоял и слушал, и думал о том, что пение скромной птахи тоже красиво. «Не обязательно понимать, о чём она поёт. Достаточно того, что ты её слышишь и хочешь, чтобы она пела и пела», - подумал мальчишка, стараясь хоть что-то разглядеть среди буйной, полностью скрывающей небо листвы.
Когда птица звонко тренькнула и смолкла, Питер пошёл дальше, осторожно переступая босыми ногами. Ночь пахла дождём, свежеомытой зеленью, сырой землёй. Казалось, темнота наступила для того, чтобы выпустить на волю мириады запахов, на которые не обращаешь внимания при свете дня. В ночном саду пах каждый цветок, в букеты ароматов роз и жасмина тонко вплетались запахи пряных трав и хвои, и казалось, что даже укутанное в облака беззвёздное небо имеет свой запах. «В отсутствии света нет ничего страшного, - думал Питер и медленно кружился на месте, запрокинув голову. – Как же восхитительно пахнет ночь!»
Хотелось рассказать о своём открытии хоть кому-нибудь. Прямо сейчас разбудить маму, папу, Ларри и Агату, позвонить Кевину, а утром, когда приедет Йонас…
Кольнуло остро и сильно: Йонас не приедет. А Кевин – обычно очень терпеливый, но такой обидчивый, когда его обижают несправедливо – просто не станет подходить к телефону. Агата обзовёт идиотом и ещё несколько дней будет припоминать, что только полный придурок станет будить сестру среди ночи просто так. Ларри усмехнётся, но не оценит, а папа с мамой… нет, с ними таким открытием тоже не поделишься. Они слишком взрослые. Они спят по ночам.
Мир вмиг стал огромным и плоским. Питер почувствовал себя беззащитно стоящим посреди огромной тарелки без конца и края. Одним в этой странной, крадущей все краски, но щедро раздающей запахи, ночи. Под внимательным взглядом кого-то огромного, смотрящего молча со стороны. «Ты помнишь, зачем ты сюда пришёл? – шепнула ночь. – Ты знаешь, что лишило тебя сна, выгнало из дома, заставило чувствовать себя таким одиноким? Мы смотрим на тебя. Мы ждём ответа».
- Я помню, - тихо-тихо сказал Питер. – Я иду.
После гравия плиты дорожки вокруг пруда под босыми ступнями ощущались идеально гладкими. Питер прошёл вдоль воды, вглядываясь в неподвижное тёмное зеркало: словно пруд тоже спал по ночам. У того места, откуда отец кормил Офелию, мальчик остановился, закатал повыше пижамные штаны и очень осторожно, держась за тонкие металлические прутья ограждения, сел, опустив ноги в прохладную воду. Конечно, штанины тут же намокли, но для Питера сейчас это было совершенно неважно.
- Офелия, - позвал он едва слышно. И уже увереннее и громче: - Офелия!
Он замер, вслушиваясь в тишину, которая вдруг достигла абсолюта. Смолкла ночная птица, утих ветер, далеко-далеко в деревне перестали лаять собаки. Как будто мир застыл, ожидая ответа Офелии.
Долго-долго не происходило вообще ничего. Питер затаил дыхание и загадал: она появится раньше, чем он сделает вдох. Вот сейчас… сейчас… Он поплескал ногами в воде, вгляделся в тёмную гладь, покой которой он так старательно нарушал. Изо всех сил позвал мысленно: «Офелия! Я пришёл!» Секунды тянулись медленно, как густой мёд. Перед глазами поплыли круги, Питеру пришлось выдохнуть, потом длинно, прерывисто вдохнуть.
- Ну, где же ты?.. – спросил Питер.
Он отодвинулся от края, вытащив из воды озябшие ноги. Подумал – и лёг на живот головой к пруду. Спустил с краю руку, медленно приблизил ладонь с растопыренными пальцами к поверхности. И на мгновенье увидел мелькнувшее в нескольких метрах от берега светлое пятно в глубине. Светлый блик мелькнул, словно луна на миг выглянула из-за туч, и тут же исчез.
- Офелия! – обрадовался Питер. – Пожалуйста, не уходи! Я… Я хочу извиниться.
Вода совсем рядом с ним всколыхнулась, показалась светловолосая голова с прижатыми к затылку ушами. Русалочка высунулась по шею – суровая, тихая. Питер сел, помахал ей рукой, но она не махнула в ответ. Смотрела грустно и напряжённо. Ждала.
- Привет, - заговорил Питер. – Я вот пришёл. Я три недели не приходил, боялся. Прости, пожалуйста. Я не задумывался над тем, что мог неправильно тебя понять тогда. Кажется, ты испугалась даже больше, чем я.
Офелия внимательно слушала, склонив голову набок и пошевеливая ушами. Питер сел по-турецки, взяв себя руками за щиколотки, и продолжил:
- Я знаю, что ты не понимаешь моего языка. Но Йонас говорил, что ты можешь считывать образы, которыми я думаю. Офелия, я постараюсь. Я хочу попросить у тебя прощения. Я тебя обидел. Думал только о собственном страхе, а не о том, что хочу понять тебя. И я забыл, что мы с тобой друзья.
Всколыхнулась вода, разбежались круги по тёмной глади. Русалка вынырнула по плечи, открыла рот, словно хотела что-то сказать.
- Ты улыбаешься? – догадался Питер и беззвучно рассмеялся. – Я так давно не видел, как ты улыбаешься.
Молочно-белая тонкая рука указала сперва на него, а потом Офелия показала на себя.
- Мы друзья? – спросил мальчишка. – Питер и Офелия – друзья?
Она ушла под воду, вынырнула ближе. Сверкнула красными точками зрачков, разинула рот в своеобразной улыбке. Снова указала на Питера, потом на себя, а после положила руку себе на голову.
- Погоди. Ты хочешь, чтобы я тебя погладил? – удивился Питер.
На этот раз Офелия вынырнула у самого бортика. Взялась тонкими пальцами за прутья ограждения и замерла, глядя на мальчишку. Питер встал на колени, перебрался к краю. Занёс раскрытую ладонь над макушкой русалочки и помедлил.
«А если она сдёрнет меня в воду? Рядом-то никого…» - мелькнуло в голове.
Офелия опустила уши, как будто вправду прочитала его мысли и обиделась на недоверие.
- Прости. Я не боюсь, - виновато произнёс Питер. – Или доверие, или так мне и надо.
Он осторожно-осторожно коснулся мокрых белых волос и жёстких плавничков-ушей. Офелия расплылась в улыбке, сама прильнула к ладони. Питер тихонько рассмеялся, погладил русалочку.
- Я дурак, да? А ты такая волшебная… И самая красивая, вот. Лучше всех девчонок в мире.
Холодные пальцы обхватили его запястье. Скользнули по руке, будто Офелия изучала человека наощупь. Питер подумал, что в воде она держала его куда крепче.
- Подожди, - попросил он. – Я опущу руку в воду, чтобы тебе было проще.
Он лёг на живот, погрузил руку в пруд по локоть. Офелия тут же нырнула, и спустя миг Питер ощутил под ладонью сперва её макушку, а потом лоб, нос, губы. Ощущение прикосновения к русалке на этот раз не вызывало отторжения. Ничего похожего на медузу. Под водой плоть девочки-цветка казалась тёплой, упругой – совсем как человеческая. И рука, трогающая его запястье, стала ощутимо сильнее.
- Значит, настоящая ты только под водой, - сказал Питер.
Она отпустила его руку и вынырнула вдруг прямо перед мальчишкиным лицом – настолько близко, будто собиралась поцеловать Питера. Он замер, разглядывая своё отражение в чёрных блестящих глазах. И успокаивающе улыбнулся:
- Да, я такой. Питер. Человек.
Офелия опять открыла рот и, протянув руку, коснулась лица Питера.
- Я, - подтвердил он.
Русалочка взяла его за запястье и положила ладонь себе на макушку.
- Ты, - согласился Питер.
Ладонь человеческого мальчишки и девочки-оттудыша соприкоснулись. Питер осторожно переплёл свои пальцы с тонкими слабыми пальчиками Офелии, ощутив маленькие перепонки между фалангами.
- Друзья, - закончил он с облегчением, глядя на довольную улыбку русалочки. – Мы друзья. Питер и Офелия.
Офелия (эпизод двадцатый)
Утром, пока младшие дети завтракали, миссис Палмер паковала грязное бельё в прачечную. Питер ужасно нервничал, слушая из-за стола, как мама возится в кладовой, куда скидывались вещи для стирки. Он всё ждал, что вот-вот она обнаружит его пижамные штаны – мокрые, перепачканные на коленках землёй, - и разразится скандал.
«Конечно, она спросит, куда я хожу по ночам, - мрачно думал Питер, колупая скорлупу положенного на завтрак яйца. – Агата скажет, что я лазаю к соседям воровать клубнику. Или таскаю у Ларри сигареты, а по ночам курю за дровяным сараем. Может, соврать, что я гоняю ночью на велике по пустой дороге до Дувра и обратно? За это влетит меньше, чем за Офелию. Наверное»
Он зря боялся: всё обошлось, мама не заметила среди белья его грязной пижамы. Приготовленное в стирку упаковали в мешок, и горничная увезла его в прачечную. Питер расслабился и спокойно допил какао с бутербродами.