Чем труднее в походе, тем чувствительнее помощь друга. Даст цирик цирику щепотку табаку — в обычных условиях это пустяк, не заслуживающий внимания, а здесь непременно последует благодарность: «Баярлалаа!» — спасибо. Вытащат кавалеристы из песчаных заносов пушку и снова зазвучит в ответ: «Баярлалаа!» А вчера в отряде вдруг возник стихийный митинг. Из соседней советской головной походной заставы привезли на броневике нежданный подарок — резиновый мешок воды, только что сброшенный с самолета. Воды той хватило лишь для ослабевших лошадей да больных, сраженных солнечным ударом. Но цирики все равно были в восторге от драгоценного дара.
— Баярлалаа! Баярлалаа! — закричали они на всю неоглядную степь и принялись качать залитого потом водителя броневика.
Об этом трогательном случае мы, журналисты, хотели сообщить во фронтовую газету. Готовая заметка уже лежала в полевой сумке. Только как ее передать в редакцию, если в пустыне не встретишь ни одного телеграфного столба, ни одного телефонного провода?
Командир отряда Сурэндорж, мерно покачиваясь в седле в такт конскому шагу, жадно смотрел полуприщуренными глазами в тусклую даль, где сливались серые барханы с таким же серым, выцветшим небом. По временам он поднимался на стремена, чтобы дальше видеть, прикладывал к лицу бинокль — пытался отыскать глазами степной колодец, чтобы напоить уставших коней, дать хотя бы по одному глотку воды пропотевшим, запыленным цирикам. Но в голой степи ничего не видно, кроме гребнистого желтого песка, залитого жгучим солнцем.
Мечта Сурэндоржа — скорее, как можно скорее выйти к Долоннору. Долоннор — это конец пустыни, ворота на Большой Хинган. Через Долоннор проходит давний караванный путь из России в Китай, который, к несчастью, перерезали японцы. И стоит очистить его от заморских захватчиков, как по нему снова пойдут караваны верблюдов, зашумят колонны машин, доставляя радость людям. Но чтобы дойти до Долоннора, нужна вода, а ее нет. И в этом Сурэндорж винит прежде всего самого себя. Винит потому, что он не может со своим эскадроном вырваться вперед и захватить, обезвредить дэванцев, которые шныряют безнаказанно по степи и травят в колодцах воду.
Рядом с командиром эскадрона ехал капитан Егоров — краснолицый от жары офицер с выбившимся из-под пилотки белым, как лен, чубом.
— Мой друг Егоров, — говорит ему Сурэндорж, — реши задачу: сколько тысяч тонн сухого песка надо измесить, чтобы добыть один глоток воды?
— Ты молодец, нухэр, если можешь еще шутить, — добродушно ответил Егоров, облизывая окровавленные губы.
Чем глубже вгрызались в чрево мертвой пустыни, тем труднее становился путь. Прошлой ночью отряд остановился у пересохшей речушки. Цирики всю ночь копали колодец, но добрались лишь до липкой грязи. Грязь процедили через песок и добытой водой спасли от гибели двух свалившихся лошадей. Копать глубже было некогда: надо было идти дальше. Колодец доконали двигавшиеся следом солдаты советской механизированной дивизии. Добравшись до воды, они прислали цирикам радиограмму всего из одного слова: «Баярлалаа!»
Когда огненное солнце достигло зенита и жара стала невыносимой, на горизонте в сизом дрожащем мареве вдруг засверкала, переливаясь, светлая голубая лента. Сомнений быть не могло — это степная река, а может быть, огромное озеро.
— У-у-у-с! У-у-у-у-с! [2] — загудели обалдевшие от радости цирики.
— Ну-у-у-у-у-р! Н-у-у-ур! [3] — понеслось над барханами по всей неоглядной степи.
Цирики из последних сил ринулись вперед, стремясь скорее, как можно скорее утолить невыносимую жажду. Сурэндорж хлестнул тяжело шагавшего коня, чтобы поспеть к озеру раньше всех, уберечь воду от пагубной отравы, напоить изнуренных коней, напоить цириков и подарить бесценное сокровище идущим позади русским за тот резиновый мешок воды, полученный от них вчера. Пусть благодарные русские нухэры пьют воду досыта да кричат от радости на всю степь: «Баярлала-а-а! Баярла-ла-а-а!».
Но недолго торжествовали монгольские кавалеристы. Сверкающая и манящая к себе голубая лента начала вдруг тускнеть, ломаться на части, а потом совсем исчезла, точно испарилась под жгучими лучами палящего солнца. Эта была шутка пустыни — степной мираж.
И стало еще тяжелее. Жарче задышала пустыня смерти. Не хотела, видно, прощать тем, кто нарушил ее покой.
После короткого отдыха отряд снова двинулся в путь. Подул горячий ветер, поднимая в воздух густую едучую пыль. Она щекотала в носу, слепила глаза. Сурэндорж поминутно вставал на стремена, прикладывал к усталым глазам горячий бинокль. Его вспотевшее лицо хмурилось все больше. Но потом вдруг оживилось. На горизонте среди песчаных заносов показалось несколько темных черточек. Они постепенно росли, увеличивались. Вот вынырнул острый шпиль шатровой крыши, а затем всплыла над барханами длинная темная стена. Это был монастырь Раттай-Сумэ, обозначенный на карте Сурэндоржа синим четким кружком.
Монастырь приближался с каждой минутой и с каждой минутой росла надежда напиться. Ведь в монастыре живут люди, значит, должна быть вода — источник жизни.
Невысокая монастырская стена едва поднималась над желтыми барханами. Над стеной торчали кумирни с прогнутыми крышами. С западной стороны ворот в монастырь не оказалось, они бывают лишь с юга, как того требует буддийская религия. Обогнув стену, отряд подошел к украшенным драконами воротам. По обеим их сторонам стояли бронзовые статуи каких-то святых. Святые всматривались полузакрытыми глазами в палящую зноем пустыню и, казалось, морщились от несносной жары.
Сурэндорж и Егоров подъехали к главным воротам монастыря. Тут их встретила толпа лам во главе с высшим духовным предводителем, именуемым хутухтой. Это был маленький щупленький старичок со скуластым морщинистым лицом и реденькой седой бородкой, ниспадавшей ручейком на его впалую тощую грудь. Одет он был в длинную желтую одежду. С левого плеча свисала широкая лента из красной материи, обозначавшая, видимо, высокий духовный сан ее владельца. Стоявшие вокруг него ламы — все до единого — были жирные, с выпяченными животами, и от этого соседства хутухта казался еще меньше, смахивая не то на сказочного гномика, не то на Кощея бессмертного.
Гости соскочили с коней, подошли к воротам. Святые отцы низко поклонились. Их мясистые, будто намазанные салом лица расплылись в счастливых улыбках.
— Сайн байну, улан цирики Сухэ! [4] — пропели они дружным хором, простирая к небу соединенные ладони.
Хутухта широким жестом пригласил гостей во двор монастыря, повел их в храм. Ступая маленькими шажками между деревянными полированными колоннами к алтарю, где возвышалась позолоченная статуя Будды, хутухта благодарил гостей за освобождение от японского владычества. Командир эскадрона рассеянно слушал его, а сам думал совсем о другого — о том, что сейчас больше всего волновало его, — о воде. Наконец он не выдержал и, сложив трубочкой запекшиеся губы, перебил святого отца:
— У-у-ус.
Хутухта и без того понимал, что нужно этим измученным зноем людям, но вынужден был огорчить их.
— Бурхан оршоо! [5] — отрицательно крутнул он маленькой волосатой головой и пояснил, что полчаса назад в монастырь ворвалась банда японского холуя князя Дэвана и отравила все колодцы.
Сурэндорж побагровел от злости. Что теперь делать? Князь бил его в самое чувствительное место — в сердце.
— А может быть, колодцы отравили твои ламы? — негодующе спросил он старца, но, уловив строгий недовольный взгляд Егорова, опустил голову, круто повернулся и вышел из кумирни.
«Что же теперь делать?» — негодующе размышлял командир эскадрона.
Из тяжкого раздумья его вывел подошедший хутухта. Тронув гостя за плечо, стал просить, чтобы тот непременно догнал японских лакеев и наказал их именем святого Будды. Сурэндорж печально покачал головой и указал глазами на стоявших у ворот изнуренных коней, как бы говоря этим: «На чем догонять?» Хутухта понял этот взгляд, оживился, взмахнул маленькой ручкой и сказал, что он дарит цирикам Сухэ табун своих лучших коней!
Сурэндорж не поверил своим ушам: ему дают табун свежих, резвых коней, на которых он конечно же может догнать дэванских бандитов и тем самым сохранить все имеющиеся на пути колодцы. За такую услугу он готов был немедленно стиснуть в объятиях этого тщедушного старика и не сделал этого лишь потому, что побоялся задушить до смерти своего благодетеля.
Не прошло и четверти часа, как у монастырских ворот появился табун коней. Несказанно обрадованные цирики ловили их, седлали, гарцевали перед монастырскими воротами, готовые сейчас же двинуться в поход. Среди коней возвышался один облезлый верблюд. Его привел старый морщинистый арат с голой почерневшей грудью, в большой войлочной шляпе. Он умолял цириков непременно взять у него этого последнего верблюда, запрячь его в пушку и как можно дальше гнать из Монголии японских завоевателей вместе с продажным князем Дэваном.
Не теряя времени, передовой подвижной отряд Сурэндоржа отправился в путь. Кони мчались на рысях, иногда пускались в галоп, и через несколько часов эскадрон настиг банду, стоявшую у степного колодца. Цирики с такой быстротой налетели на бандитов, что те не успели отравить колодец. Семеро были сражены автоматными очередями, трое зарублены шашками.
Сурэндорж был настолько рад тому, что наконец напоит своих многострадальных цириков и отправится к воротам Большого Хингана — Долоннору, что готов был, несмотря на дьявольскую усталость, пуститься в пляс. Но тут на него нахлынула новая забота. В ту минуту когда он спрыгнул с коня и хотел напиться холодной воды, к нему подскочил уцелевший бандит с окровавленной, наскоро перевязанной рукой и, упав на колени, торопливо залепетал по-монгольски:
— Улан цирик! Беги назад. Из Жэхэ идет несметная сила князя Дэвана. Клянусь бурханом! Вы все погибнете!
Трудно было поверить, чтобы бандит врал. Скорее всего, говорил из-за страха или в знак благодарности за то, что ему сохранили жизнь да еще перевязали рану.
— Где отряд князя? — строго спросил Сурэндорж, пронизывая пленника сверлящим взглядом.
— Не успеет солнце спуститься на край Гоби, как отряд будет здесь.
Командир эскадрона задумался. Как же быть? Что делать? С таким трудом он захватил этот первый неотравленный колодец, и вдруг ему советуют бежать быстроногим зайцем назад!
— Ты слышишь, нухэр, что нам советует этот бандит? — спросил он у Егорова.
— Колодец Дэвану отдавать нельзя, — твердо ответил тот.
— Будем драться до последнего патрона, — клятвенно произнес Сурэндорж, хлебнул из алюминиевого котелка холодной воды и торопливо направился к броневику, где находилась походная радиостанция.
Связаться со штабом дивизии было трудно: уж очень сильно оторвался отряд на своих свежих, неуставших конях. Услышав слабый, заглушаемый шорохами голос, командир эскадрона коротко, намеками доложил обстановку, хотя не был уверен, поняли его или нет, и, выскочив из броневика, подал команду занимать круговую оборону.
Цирики спешились, передали коней коноводам и принялись рыть окопы. Вскоре сюда подтянули вьючные минометы, которые приотстали в походе. Минометчики с ходу занимали огневые позиции. Объехав боевые порядки, Сурэндорж снова направился к броневику, но вдруг услышал отдаленный гул мотора на дороге. Глянул в небо и увидел летевший с запада самолет. «Нет, неспроста появилась эта птица, — подумал командир эскадрона. — Услышал меня командир дивизии и, конечно, доложил командующему конно-механизированной группой генералу Плиеву. И вот генерал выслал самолет-разведчик проверить показания пленного». Краснозвездная птица поравнялась с отрядом, качнула крыльями и взяла курс на Жэхэ.
— Ура-а-а! — по-русски закричали цирики, замахали руками воздушному гостю.
Вскоре самолет повернул назад, сделал круг над передовым подвижным отрядом и полетел на запад, постепенно исчезая, словно плавясь в жгучих лучах солнца. Быстрое возвращение самолета-разведчика серьезно обеспокоило Сурэндоржа. Если вернулся так скоро, значит, войска князя Дэвана находятся совсем близко и могут появиться здесь с минуты на минуту. И надо быть готовым к встрече незваных гостей.
По всей линии обороны кипела напряженная работа. Главные силы командир эскадрона сосредоточил к юго-востоку от колодца — в сторону Жэхэ, откуда должен появиться неприятель. Цирики проворно вгрызались в землю — рыли окопы, оборудовали огневые позиции для минометов. То там, то здесь поблескивали саперные лопаты, вырастали серые песчаные валы брустверов. Все так же нещадно палило гобийское солнце. Но теперь оно было уже не так страшно: рядом, в колодце, вода. Пей сколько душе угодно!
Сурэндорж и Егоров обошли огневые позиции, потом присели у тенистой стороны броневика, расстелили топографическую карту и стали вместе обдумывать создавшуюся обстановку.
— Как ты думаешь, много ли у князя сил? — спросил Сурэндорж.
— Думаю, много, — не задумываясь, ответил Егоров. — Ведь Дэван бросил свои войска конечно же не для того, чтобы отобрать у нас колодец, а чтобы оборонять Долоннор. Так ведь?
— Ты прав, — согласился Сурэндорж. — Но колодец ему тоже нужен.
Сурэндорж почесал затылок и, наверное, впервые так остро пожалел, как мало осталось сил для обороны. У него были танки. Была и артиллерия, но все пришлось оставить у монастыря Раттай-Сумэ из-за нехватки горючего. Отряд вырвался вперед что называется налегке, лишь затем, чтобы уничтожить отравителей колодцев. А вот теперь предстоит биться с сильным, многочисленным врагом.
— Где сейчас Плиев? — задумчиво спросил Сурэндорж, хотя понимал, что Егоров не мог знать.
— Думаю, что подошел к монастырю.
— Это очень далеко отсюда?
— Да, не близко. Но я надеюсь, генерал сделает все возможное, чтобы помочь нам.
— Помочь! — печально усмехнулся командир эскадрона. — Как можно помочь на таком расстоянии? К тому же его танки без горючего, а кавалерийские эскадроны без воды.
Егоров опустил глаза, потом тряхнул порыжевшим на солнце чубом и весело сказал:
— Есть у нас на Руси хорошая пословица: «Бог не выдаст — свинья не съест».
Сурэндорж пристально посмотрел на своего нухэра и, хлестнув плетью по гребню бархана, со злостью погрозил:
— Ну мы дадим чертей этой свинье!
Они сели на коней, подъехали к позициям минометной роты, потом забрались на песчаный бугор, расположенный к востоку от колодца, и, впившись в окуляры биноклей, стали с нетерпением глядеть в сторону Жэхэ. Медленно тянулись минуты. Порой казалось, что остановилось время, стало в небе солнце в предчувствии беды. В дрожащем мареве ничего не было видно. Линию горизонта застилала прозрачная голубая кисея, похожая на быстро текущую реку.
Сурэндорж опустил бинокль, цветастым платком вытер со лба пот, хотел что-то сказать Егорову, но тот его опередил:
— Сурэн, идут.
Вскинув бинокль, командир эскадрона увидел дымчатую тучу пыли, медленно выползавшую из-за горизонта. Она постепенно росла и ширилась, переливаясь в золотистых лучах солнца. Можно было подумать, что это задымилась степь, раскаленная горячим солнцем.
Нижняя кромка тучи постепенно чернела, потом как будто прорвалась, и на барханы высыпались черные точки, похожие на скопище муравьев.
— Свинья высовывает рыло, — усмехнулся Сурэндорж, не отрываясь от бинокля.
По ширине движущихся колонн и по высоте облака поднятой пыли ему хотелось поточнее определить, какие же силы идут на него, но сделать это было невозможно. Может быть, дивизия, а может, всего-навсего ее передовой отряд, с которым не так трудно рассчитаться.
Через несколько минут на фоне медно-золотистых барханов показались всадники. Рассыпавшись по степи, надвигалась кавалерия князя Дэвана. «Продержаться хотя бы один час», — подумал Сурэндорж, надеясь, что к этому времени к колодцу подтянутся передовые советские части конно-механизированной группы генерала Плиева.
Дэванцы шли на виду, без всякой предосторожности, уверенные, что здесь не должно быть противника. Замерли в окопах цирики, приготовились к бою минометчики. Темно-коричневая лавина подходила все ближе и ближе. И вот наконец приблизилась на расстояние ружейного выстрела.